дин, тут он скорее всего пустит в ход оружие, потому что свидетелей нет. Вдвоем они менее опасны: по опыту известно, что двое секрет не сохранят, кто-то где-то по пьяному делу может разболтать или повздорят между собой. А одному бояться некого. Кушелевич это знал, но рассчитывал, что Моргун не решится стрелять, видя перед собой вооруженного, готового к отпору человека. На всякий случай он сделал полшага влево, так что ствол пихты скрыл его наполовину. А Моргун был весь на виду, только ноги в зарослях рододендрона. Тут и раздался выстрел. Моргун упал.
— Это все Кушелевич вам рассказывал?
— Кушелевич. У нас такие отношения, что изворачиваться и врать он не стал бы. И потом нотки фальши у человека, которого хорошо знаешь, нельзя не заметить. В общем у меня ни на минуту не возникало сомнения в правдивости Кушелевича.
— А у следователя?
— Мне показалось, что и следователь ему поначалу поверил. С Кушелевича тогда взяли подписку о невыезде, и только. Но потом дело осложнилось: мать убитого написала в газету. Мол, сын ее ни за что ни про что убит в лесу научным сотрудником заповедника, убийца разгуливает на свободе, а дело это хотят замять. В прокуратуру полетели запросы от вышестоящих, а в таких случаях все мы теряем равновесие и торопливо начинаем принимать меры. Никто, конечно, дело это заминать не собирался, просто следствие шло спокойно, а тут заспешили. Кушелевича арестовали, и следствие стало склоняться к тому мнению, что стрелял Кушелевич, превысив необходимые пределы обороны.
— А Кушелевич?
— Продолжал стоять на своем: не стрелял, а значит, не убивал.
— Но вы сказали, что из одного ствола его ружья в тот день был произведен выстрел? — спросил Андрей Аверьянович.
— Кушелевич говорит, что стрелял еще утром, ранил волка, но тот ушел в чащу, и преследовать его он не стал. Разряженный ствол, конечно, улика, но и Кушелевичу не верить оснований у меня нет: вел-то он себя не как убийца, то есть с точки зрения убийцы предельно глупо, а он далеко не глуп.
— Мог растеряться и наделать глупостей.
— Нет, на него это не похоже.
— И как же он поступил, когда упал этот Моргун?
— А вот как: подбежал к нему, перевернул на спину, послушал пульс и убедился, что Моргун мертв. Пуля попала ему в горло, и он сразу захлебнулся собственной кровью. Оставив все, как было, Кушелевич поднялся к туристскому приюту и привел оттуда людей. Там как раз располагалась на ночлег очередная туристская группа. До приезда следователя возле убитого дежурили сторож приюта и туристы посменно. Об этом тоже позаботился Кушелевич. Ну, допустим, он, увидев против себя Моргуна с ружьем в руках, испугался и выстрелил первым. Моргун убит. Испуг и растерянность прошли. Кушелевич мог бы выстрелить из ружья убитого и потом сказать, что защищался, ответил выстрелом на выстрел. Мог бы, наконец, просто уйти, его же никто не видел. Почистил бы ружье, зарядил снова — и никаких следов не осталось. Мог бы еще что-то придумать, если бы хотел выкрутиться. Но он не выкручивается и ничего не выдумывает.
— Но улики против него?
— Увы. Кроме всего прочего оказалось, что у Моргуна в патронах были дробовые заряды. В сумке нашлись патроны, и с картечью, а в стволах — бекасинник. Вроде бы выходит, что он и не собирался стрелять в Кушелевича, не угрожал его жизни.
— Но Моргун оказался на территории заповедника с ружьем — это нарушение закона?
— Нарушение, но его можно квалифицировать как неумышленное. При желании.
— То есть?
— Это случилось на границе заповедника.
Андрей Аверьянович, сказав «м-да», встал, подошел поближе к голове зубра и, заложив руки за спину, долго разглядывал ее.
— Трудно будет защищать Кушелевича? — спросил наконец Валентин Федорович.
— Трудно защищать интересы человека, который вызывает антипатию, неприятен.
— В таких случаях можно отказаться, наверное?
— Не всегда. Хотя бы потому, что самый отвратительный преступник имеет право на адвоката.
— Надеюсь, Кушелевич не вызовет у вас антипатии.
— Будем надеяться, — сказал Андрей Аверьянович.
На другой день, официально вступив в свои адвокатские права, Андрей Аверьянович познакомился с делом Кушелевича.
Следователь настойчиво спрашивал обвиняемого, точно ли, что Моргун был один, не видел ли он кого еще до встречи с браконьером или после выстрела. Кушелевич отвечал, что не видел и не встречал до самого туристского приюта. В приюте были только туристы да сторож, который с утра никуда не отлучался.
И в поселке Желобном, допрашивая близких и приятелей убитого, следователь пытался дознаться, кто в этот день уходил в лес и с кем. Уходило восемь человек по разным надобностям, трое — ненадолго, пятеро — на целый день. Все они утверждали, что не видели Моргуна в лесу, когда и куда он ушел из поселка — не знали. Мать убитого показала, что сын не сообщал ей, с кем и куда уходит.
Андрей Аверьянович полагал, что любой из пятерых жителей поселка, уходивших в лес, мог отправиться с Моргуном или встретить его там. Так же, видимо, думал и следователь. Он постарался выяснить, кто из этих пятерых и как был связан с Моргуном. Установил, что трое — Павел Лузгин, Владимир Кесян и Виктор Скибко — его приятели. Но ни один из них в тот день Моргуна не видел, так они утверждали. И никаких доказательств того, что они знают об этой истории больше, чем говорят, следователь не добыл.
Обследование места происшествия не дало следствию вещественных доказательств. Пыжа от заряда не нашли, пулю тоже, она пробила горло Моргуна навылет. Экспертиза засвидетельствовала, что стреляли не ближе чем с двадцати метров. Могли стрелять и с сорока, и с пятидесяти, но это стало несущественным после того, как провели следственный эксперимент на месте убийства и установили, что из того молодого пихтарника, на который указывал Кушелевич, нельзя было прицельно стрелять в Моргуна. А Кушелевич стоял на своем — стреляли оттуда. Он утверждал, что хотя стрелявшего и не видел, но явственно слышал, откуда прозвучал выстрел.
После следственного эксперимента следователь, видимо, перестал колебаться и отбросил все остальные версии, если они и были у него. Осталась одна: стрелял Кушелевич.
Чтобы собраться с мыслями, Андрей Аверьянович, покинув прокуратуру, отправился побродить по городу. Он здесь не был года три и с любопытством оглядывал новые дома, площадь с бронзовым Лениным. Центральная улица выглядела нарядной, строго под прямым углом пересекали ее другие улицы, широкие, уходившие одним концом в степь, другим упиравшиеся в лесистый холм, за которым рисовались вершины гор, и казалось, что они совсем близко, стоят прямо за тем холмом. А до них было добрых полсотни километров.
«Так и у нас бывает, — пришло в голову Андрею Аверьяновичу, — кажется, истина — вот она, рядом, стоит только протянуть руку. А до нее идти и идти…»
Во второй половине дня Андрей Аверьянович получил свидание с подзащитным.
Николай Михайлович Кушелевич был высок, в плечах — косая сажень; когда здоровались, Андрей Аверьянович ощутил пудовую тяжесть и сдерживаемую силу его широкой ладони. И лицо у Кушелевича было широкое, с крутым лбом, с белесыми бровями, со светло-серыми, широко расставленными глазами, которые глядели на собеседника прямо и неотступно. Говорил он неторопливо, степенно, частенько произносил вместо «я» «а», и получалось у него не «упрямо», а «упрамо». Не надо было заглядывать в анкету Кушелевича, чтобы определить, что родился и вырос он в Белоруссии.
Сидел Николай Михайлович на табурете не сгибаясь, широко расставив тяжелые ноги в сапогах сорок пятого размера, руки спокойно лежали на коленях. Он рассказал Андрею Аверьяновичу то же, что и директор заповедника.
— Откуда раздался выстрел? — спросил Андрей Аверьянович.
— Стреляли у меня за правым плечом.
— Вы заметили, откуда?
— Я оглянулся на выстрел, но никого не увидел и бросился к Моргуну.
— Почему вы сразу бросились к Моргуну? Падение могло быть инсценировкой, чтобы побудить вас выйти из-за укрытия.
— Об этом я в тот момент не подумал. Слишком естественно выронил Моргун ружье и схватился за горло, никакой актер, наверное, так не сыграл бы. Убедившись, что Моргун мертв, я пошел к тому месту, откуда стреляли. Это метрах в тридцати от того места, где я стоял, там выделялся пихтовый молодняк, место приметное.
— Нашли вы там что-нибудь?
— Нет. Там никого не оказалось.
— И следов никаких не обнаружили?
— Я не присматривался, не искал следов. Увидел, что никого нет, и пошел к туристскому приюту.
— С того места, откуда прозвучал выстрел, можно было попасть в вас?
— Можно.
— Вы не допускаете мысли, что стреляли в вас, но промахнулись и попали в Моргуна?
— Это исключено. Мы с Моргуном стояли не на одной линии.
— Следователь там ничего не обнаружил?
— Нет, ничего. Он полагает, что я все это придумал, что там никаких следов и быть не может. Он считает, что стрелял я. А я в Моргуна не стрелял!
— М-да, — сказал Андрей Аверьянович, — следователь утверждает, что с того места, откуда, по вашим показаниям, раздался выстрел, нельзя было стрелять в Моргуна.
— И все-таки стреляли оттуда, это я собственными ушами слышал. Я понимаю, в каком нелепом положении оказался. Понимаю, но смириться не могу. Чувствовав себя правым и не иметь возможность доказать, что ты прав, — это же бесит и приводит в отчаяние.
Говоря это, Кушелевич по-прежнему неподвижно сидел на табуретке, только пальцы побелели, так сильно он сжимал колени.
— Может быть, вообще никакой защиты не нужно? — высказал он предположение. — Скажу на суде одно: не стрелял — и точка. Что хотите, то и делайте.
— Зачем же отказываться от защиты. Насколько могу судить по первому впечатлению, вы человек прямолинейный и открытый, такие как раз нуждаются в защите.
Кушелевич хотел возразить, но Андрей Аверьянович предупредил возражение: