— А с какого места удобно в него стрелять, как вы думаете? — спросил Андрей Аверьянович.
— От вас, — ответил Прохоров.
— От меня удобно, — согласился Андрей Аверьянович.
Отпустив Прохорова к костру, он направился к Валентину Федоровичу.
— Выходит, следователь прав, — сказал он, — с того места, которое Кушелевич указал, нельзя было прицельно стрелять в Моргуна.
— Но могли же все-таки стрелять в Кушелевича, а попасть в Моргуна? Случайно.
— Кто мог это сделать? Ребенок, не умеющий обращаться с оружием? Злой дух, который парил над кустарником и не оставил следов? Что-то здесь не так, что-то Кушелевич путает, и у следователя есть все основания полагать, что он просто не хочет признаться.
— Постойте здесь, я сам посмотрю. — Валентин Федорович пошел на то место, где стоял Прохоров. Андрей Аверьянович ждал.
Директор заповедника пробыл за кустами с десяток минут, потом пробрался сквозь них на открытое место.
— Оттуда действительно нельзя стрелять в вас прицельно, — крикнул он. — А отсюда можно.
Сделав знак, чтобы он оставался на месте, Андрей Аверьянович вернулся к дереву, возле которого стоял Кушелевич. Отсюда до Валентина Федоровича было совсем близко.
— Если бы стреляли оттуда, где вы стоите, — сказал он, — Кушелевич тем более увидел бы стрелявшего: он говорит, что оглянулся на выстрел.
— Увидел бы, — согласился Валентин Федорович, — тут спрятаться некуда. Чертовщина какая-то! — Он все еще не хотел примириться с мыслью, что Кушелевич мог солгать, пытаясь уйти от ответственности.
Молча вернулись к костру. Прохоров достал жестяные тарелки, разлил кулеш, выложил на брезентовый полог помидоры, огурцы, копченую рыбку.
Андрей Аверьянович почувствовал, что он очень голоден, и готов был накинуться на еду. Но пришлось отложить обед и перебираться в палатку: тучи опустились еще ниже, и пошел дождь.
Перенося припасы и тарелки в укрытие, Прохоров не без тревоги посмотрел на небо. Андрей Аверьянович тоже поглядел вверх и замер, изумленный: такого он никогда не видывал. Тучи уже не летели в одном направлении, как раньше, они толклись в котловине, образованной окружающими скалами, вспухали, расползались, пронизывали друг друга, смешивались, выпуская зловещие свинцовые щупальца. В этом жутком месиве исчезли седловина перевала, ближние скалы со снежниками, гнутый бук и вершины пихт на той стороне реки. И без того узкая, сдавленная горами долина стала вовсе тесной. Глухо шумела река. Воздух словно загустел, и дышать стало трудней. И вдруг что-то сверкнуло — ощущение было такое, будто все, что захватывал глаз, проявилось и на мгновение увиделось как черно-белый негатив. И тотчас ударил гром, от которого Андрей Аверьянович вздрогнул и невольно пригнулся. Ему показалось, что рушатся скалы — и слева, и справа, и сзади. Обвальный грохот катался по ущелью, бился о глухие стены, множился и повторялся. Звук шел отовсюду, и невозможно было определить, где он возник и где угас.
Еще не утих этот диковинный многократный гром, а небо разверзлось, и хлынул поток воды, который и не назовешь дождем. Вода падала отвесно, сплошной стеной, отгородив палатку и троих путников от всего мира. Не стало видно ни того берега реки, ни деревьев на этом.
Люди укрылись в палатке. На этот раз Андрей Аверьянович не заметил, когда сверкнула молния, но грохот услышал. Скалы многократно повторили тугие, полновесные удары, и казалось, что рожденный в ущелье гром никогда не вырвется отсюда и будет бесконечно, как исполинское ядро, метаться от стены к стене, круша все на своем пути.
Валентин Федорович сидел, обхватив ноги руками и положив острый подбородок на колени. «Как складной метр», — подумал Андрей Аверьянович, и это сравнение вернуло ему самообладание и способность рассуждать более или менее спокойно.
Река, полчаса назад глухо урчавшая среди камней, менялась на глазах, она полнилась, вспухала, заплескивала крутые валы высоко на скалы и с грохотом катила по дну каменья, которые недавно бессильно обтекала. Кусты лещины и одинокую пихточку среди них, стоявшие на полпути от реки до палатки, уже лизали мутные волны, подмывая корни, которые обнажились и повисли в воздухе.
Андрей Аверьянович не мог оторвать глаз от беснующейся воды, от кустов, которые содрогались под ударами волн, как живые, держались из последних сил, вцепившись в землю остатками корней. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. Неравная борьба. Медленно, как бы нехотя куст лещины склонился к воде, несколько минут висел, касаясь верхними ветками гребней мутного потока, и упал в реку. Она зло крутнула его, выбросила на стремнину и накрыла очередной волной. Куст вынырнул, вскинул ветви, словно взывал о помощи.
Теперь молодая пихточка осталась один на один с осатаневшей рекой. И ее корни обнажились и царапали воду, рвавшую волчьими рывками куски береговой тверди.
Прохоров натянул брезентовый плащ и выбрался из палатки.
— Лошадей посмотрю, — сказал он и исчез за дождевой завесой.
Валентин Федорович тоже потянулся за дождевиком.
— И вы лошадей смотреть? — спросил Андрей Аверьянович.
— Как бы не пришлось нам искать место повыше, — ответил директор заповедника. — Давайте-ка соберем наши котомки.
Андрей Аверьянович хотел было усомниться, что вода дойдет до палатки, но в этот момент молодая пихта, на которую он снова бросил взгляд, стала медленно заваливаться в реку. Вот она уже зависла над водой, из последних сил цепляясь подмытыми корнями за косогор, вот дрогнула в последний раз и плашмя рухнула в кипящий поток, словно ее и не было. И Андрей Аверьянович поверил, что надо искать место повыше. А и как не поверить, если мутная, с грязно-белой бахромой вода заплескивала на траву в двух десятках шагов от палатки.
Пришел Прохоров. Не снимая плаща, втиснулся в палатку и, стоя на коленях у входа, сказал, обращаясь к Валентину Федоровичу:
— Чистая тоже вздулась. И на скалы дороги нет, там под горой старица, по ней вода идет, не перебраться.
Андрей Аверьянович почувствовал себя неуютно.
— Что будем делать? — спросил у Прохорова Валентин Федорович.
— Тут недалеко есть старые пихты; если вода еще на полметра поднимется, придется на них лезть, отсиживаться.
Андрей Аверьянович подумал, что и старая пихта может рухнуть, как рухнуло молодое деревцо. Но высказывать своих опасений не стал, решив, что Прохоров и Валентин Федорович больше его смыслят в лесной жизни и лучше помалкивать и делать, как они скажут.
Быстро сложили вещи, приготовили веревку, с помощью которой Прохоров рассчитывал забраться на пихту.
— Палатку снимем в последний момент, — сказал он.
— А лошади как же? — не утерпел Андрей Аверьянович.
— Отстоятся за деревьями, — ответил Прохоров, — не снесет, вода настолько едва ли поднимется.
— Будем надеяться, — глухо сказал Валентин Федорович.
Теперь три пары глаз следили за рекой, которая бросками брала косогор, приближаясь к палатке.
Дождь немного утих, гром пророкотал глухо — видимо, где-то за горой. Андрею Аверьяновичу очень не хотелось покидать палатку, шлепать по воде и карабкаться на огромное, неохватное дерево. Он представил себе и мокрую колонну ствола, и первые сучья пихты высоко над головой. Не просто до этих сучьев добраться, даже с помощью веревки. Лет тридцать назад, когда он весил шестьдесят килограммов и лихо делал «склепочку» на турнике, пихтовый ствол не смутил бы его, но теперь эта гимнастика была ему, кажется, не по силам.
На той стороне реки стали видны деревья и скалы. С неба лило не переставая, но сейчас это был все-таки дождь, а не водопад. Андрей Аверьянович до боли в глазах смотрел на одинокий валун, вросший в землю на склоне. Поток то подкатывал к нему, то отливал назад, готовясь для нового прыжка. Несколько раз валун торчал, как голый остров. Но вода не смогла удержать своих позиций и откатывалась ниже, чтобы с новой силой ринуться на косогор. Вот уже с десяток минут она ни разу не захлестнула камень целиком, и Андрей Аверьянович проговорил с надеждой:
— Кажется, перестала прибывать.
Ему не ответили. Только спустя минут десять Валентин Федорович, который тоже следил за рекой по какому-то ориентиру, сказал:
— Похоже, что держится на одном уровне.
Дождь утихал, теперь это не вызывало сомнений, редела водяная завеса, и открылся ближний снежник; стало видно, как по водотокам летели вниз одетые пеной потоки.
— Кажется, пронесло, — с облегчением сказал Прохоров.
Дождь все шел, но смирный, обыкновенный, река по-прежнему мчала бешеные волны мимо палатки, ревела, но вода больше не угрожала людям, она даже отступила немного, оставив в покое одинокий валун, который не выпускал из виду Андрей Аверьянович. Путники вспомнили, что они сегодня не обедали, и наскоро поели.
Стало темнеть. Прохоров ухитрился разжечь костер, и все обсушились. Спать легли двое, третий должен был бодрствовать на тот случай, если ночью дождь усилится и река начнет прибывать. Чтобы не застала врасплох: с горной водой шутки плохи.
Первым вызвался дежурить Андрей Аверьянович.
— Все равно не усну, — сказал он, когда Валентин Федорович запротестовал и хотел уложить его спать. Ему и в самом деле не хотелось спать. Тело устало предельно: непривычная верховая езда, эта ужасная гроза с ливнем — все это отчаянно утомило. Но сейчас он ощущал ленивый покой, состояние, которое хотелось продлить, наслаждаясь им. И голова была совершенно ясная, легко думалось. Шаг за шагом он перебрал в памяти события сегодняшнего дня. Этот гром, который катался от стены к стене, как живой, и нельзя было установить, где он возник и где угас. Горное эхо. В разных горах оно звучит по-разному, об этом он где-то читал. Как оно ведет себя в этом ущелье, он убедился сам.
И тут Андрей Аверьянович подумал о Кушелевиче и о том, как тот обернулся на выстрел. Точно ли на выстрел? Он обернулся на звук выстрела. И никого не увидел. И не мог увидеть, потому что там, куда он посмотрел, никого и не было…