Стучит машина. Качается скобленая палуба. В спину равномерно, без порывов давит ветер. Сидим, подставив лица солнцу, косим глазом вправо на горизонт, где низкой тучкой разлеглись далекие берега.
Я целый день хожу по палубе. Как уйдешь, когда скалы Норвегии — вот они?! Белыми амебами лежат снежные ошметки. В бинокль ясно видны суровые утесы, отороченные снизу кокетливой полоской прибоя. Остался позади маяк, одинокий, как лермонтовская сосна «на Севере диком». Игрушечный городишко воткнул в низкие тучи шпиль своей островерхой кирхи. А потом берег снова исчезает за горизонтом.
— Варангер-фьорд, — говорит капитан. — Скоро полуостров Рыбачий, Цип-Наволокский маяк, а там и до Тюва-Губы рукой подать. Отдохните пока…
Я еще раз прохожу по палубе, заглядываю в кают-компанию, где юнга Исхан сам для себя крутит фильм, спускаюсь в свою «адмиральскую»…
Судно содрогается от грохота якорной цепи. Винт поплескал немного и затих. Ни шума, ни качки. Из глухой тишины выбиваются слабые голоса. Вскакиваю, торопливо бегу наверх. То же солнце, да нет моря. Перед траулером — высокий скалистый берег с деревянными домиками по склону. Речка бежит сверху, прыгает десятками водопадиков с камня на камень, рвется из сколоченных для нее дощатых берегов. На сопке, на самом верху, огромный штабель льда, прикрытый мешками и опилками. И все вокруг: камни, бревна причала, стены домов — исписаны лаконичными надписями: «РТ-68». «РТ-328»… Это рыбаки, обрадованные счастливым возвращением, оставляют память о себе.
— Тюва-Губа, — говорит капитан. — Считай, что дома. Теперь только пограничникам показаться. А вы небось сразу в Москву?..
Но домой я попал не скоро. Потому что в тот же раз вышел разговор, сломавший все мои планы. Строгий пограничник, проверявший судовую роль, вдруг с любопытством взглянул на капитана и спросил, крайне заинтересованный:
— А горбуша вам не попадалась?
— Нет. О ней больше разговоров.
— А перед вами прошел траулер, у них есть. Интересная такая, горбатая.
— Откуда она тут? — удивился я. — Это же дальневосточная рыба.
— Есть чудаки-рыбаки, — сказал капитан. — Сидят на берегу и ждут, что рыба к ним сама поплывет. Сказка, да и только…
Вот эта-то сказка и лишила меня покоя на добрую неделю. Но она же помогла разглядеть просвет в темной стене сомнений, отравлявших мои «северные восторги». Думая о растущей мощи мурманского рыболовного флота, я никак не мог отделаться от одной мысли: если теперь мурманским рыбакам приходится промышлять у берегов Канады и даже под Южным Крестом, то где придется искать рыбу завтра? Ведь этак может наступить момент, когда увеличение числа судов и улучшение их оснащенности уже не будут приводить к росту уловов… Мне все время помнился разговор с одним научным сотрудником Полярного института рыбного хозяйства и океанографии, уверявшего, что океанический лов скоро станет малопродуктивным.
— Посудите сами, — говорил он. — Считается, что мировой океанский промысел можно довести до восьмидесяти миллионов тонн в год. Теперь добывается больше сорока миллионов тонн. Казалось бы, есть возможность еще удвоить уловы. Но некоторые страны объявляют прибрежные шельфы своей территорией. Если шельфы будут разобраны, то где прикажете промышлять? Ведь эти прибрежные отмели дают восемьдесят процентов мирового улова рыбы…
Однако хотелось бы верить, что не может человечество «остаться на бобах» из-за своей неумеренности, научится наконец и в море хозяйствовать, как на суше. Найдет выход, сделает что-нибудь неожиданное.
Первым отзвуком такой «неожиданности» и стала для меня горбуша, о которой я впервые услышал у скалистых берегов Тюва-Губы.
Едва отдышавшись в гостинице от двухнедельной качки, я отправился в учреждение с кроссвордным названием «Мурман-рыбвод».
— Да, хотим, чтоб рыба сама плыла в сети, — всерьез сказали мне рыбоводы. — И опыт уже есть. Поезжайте на рыбоход Нижне-Туломской ГЭС, поглядите, как там рыбаки работают…
И вот мы едем вдоль Кольского залива. Машина бежит по волнам дороги, то поднимаясь к ветру, то опускаясь в душные низины, уходя в сопки, подступая к самой воде. Остался позади лес мачт в заливе, горы бочек на берегу. Промелькнул невысокий кедр возле дороги, огороженный, охраняемый, как самый северный в стране, древний деревянный крест за обочиной, решетчатый металлический мост над порожистой речкой. Еще немного пути меж валунов, низкорослых елочек, столбов высоковольтки — и на другом берегу открывается белый город, живописными терассами раскинувшийся по склонам сопок. Это Мурмаши, местный курортный центр. На его окраине над высокой каменистой плотиной — белое здание Нижне-Туломской ГЭС и извилистая ниточка рыбохода, того самого, на котором работает, может быть, первая в мире рыболовная артель, что не ловит рыбу. «Царская рыба» — семга сама плывет к ним в руки…
Много бывало на семгу хитроумных снарядов. Ловили ее и простыми неводами, и всякими другими приспособлениями: поплавнями, таврами, завесками, заборами, мережами. И теперь ловят. А дура-рыба все ничего не хочет знать, кроме своего древнего инстинкта: каждое лето валом валит в верховья речушек метать икру.
С постройкой плотин на реках семге и совсем бы конец пришел. Да человек к тому времени уже начал понимать, что в отношении природы хозяином можно быть только рачительным. Иначе не над чем будет хозяйствовать. И построили люди специальную дорогу для семги — рыбоход. На Нижне-Туломской ГЭС он был создан вместе с плотиной в 1937 году. Рыба быстро «сообразила», что от нее требуется, и пошла по рыбоходу. И теперь идет, прыжками, неспешно поднимаясь на восемнадцатиметровую высоту…
Шумит вода на пятидесяти семи ступеньках рыбохода. В бурных бассейнах — жгуты водоворотов и темные спины метровых рыбин. Время от времени они стремительно прыгают вверх по струе и ходят кругами по следующему бассейну — отдыхают. А наверху, у самого выхода в водохранилище, они попадают в лифт. Самый настоящий и даже электрический.
Старший ихтиолог Кира Александровна Юдина, показав мне все это хозяйство, извиняется и быстро идет к лифту. Там слышатся тяжелые удары хвостов: семги мечутся на мелкой воде. Их осматривают. Одних направляют на рыбозавод, другим цепляют на спину розовые пластмассовые метки и отпускают плыть своей дорогой.
— А семга рыбоход не саботирует? — спрашиваю.
— Что вы! — удивляется Кира Александровна. — Бывает, по десять-двенадцать тысяч в год проходит. Кстати, наш рыбоход самый старый в Союзе. И как ни странно, самый эффективный.
— Ну а горбуша идет?
— О горбуше справляйтесь на Тайбольском рыбозаводе…
Вот так всегда: только займешься каким-нибудь вопросом, как дорожка твоего интереса становится едва ли но бесконечной, ведет от человека к человеку по сложным, закрученным виражам проблем…
День спустя я в Тайболе. Шагаю по тропке к приземистым баракам рыбозавода. За ними выпукло лежит свинцовое Пул-озеро с одинокой лодчонкой посередине. Изящные, стройные ели обступили болотистые низины. Тяжелые тучи лежат на далеких сопках.
Из тучи неожиданно вываливается вертолет и падает прямо на меня. Он приземляется на дороге возле рыбозавода, на пятачке, свободном от елей, осинок, столбов. Невесть откуда появляются мальчишки, с любопытством глядят, как из темного люка вылетают на землю пустые полиэтиленовые мешки. Выходят пилоты в глухих шлемах с проводами под подбородком, выпрыгивает мужичок, не слишком выбритый, не очень изящно одетый. Но он оказывается самым главным здесь — директором рыбозавода Николаем Кирилловичем Евсевьевым.
— Поглядите пока, — говорит он мне торопливо. — Потом побеседуем.
Хожу по цехам рыбозавода, не хожу — балансирую на узких мосточках. Сверху — бревна перекрытий, снизу — вода. Ходит по мосточкам одинокий рыбовод, что-то шевелит в воде длинным сачком. Тишина. Слышно, как за стеной на улице директор крупно разговаривает с кем-то из своих сотрудников.
Всматриваюсь в воду и различаю на дне копошащуюся массу темных червячков. Это и есть горбушата, сеголетки — продукция завода, которая отличается от продукций других предприятий тем, что, «изготовленная», она требует не меньших забот и хлопот. Рыбки чрезвычайно капризны: им подавай постоянную температуру, чистую проточную воду, насыщенную кислородом. Иначе они бастуют самым доступным образом — попросту погибают.
Приходит Евсевьев, спрашивает, что меня интересует.
— Много их гибнет? — задаю первый пришедший в голову вопрос.
— Смотря как считать. Природу мы превзошли, а самих себя, конечно, нет. В естественных условиях — отход больше половины. У нас — меньше десяти процентов.
— А сколько вы уже вырастили?
— В этом году пятнадцать миллионов мальков семги и горбуши.
— Ого!
Евсевьев снисходительно усмехается:
— Это мало. Море не рыбозавод. Там хищники. Даже треска и селедка не прочь полакомиться горбушатами. Чтобы их хотя бы в реках поменьше жрали, мы перевозим горбушат вертолетами в устья рек, впадающих в море. Хотите с нами?..
Еще бы не хотеть!
Мы выходим на улицу, некоторое время наблюдаем, как рыбоводы затаскивают в вертолет полиэтиленовые мешки, туго налитые водой и набитые мальками, забираемся с Евсевьевым в тесный салон и захлопываем дверь. И побежали под нами неровные километры Кольского полуострова. На глазах помельчали леса и наконец совсем исчезли. Только сопки, мелкие кустарники да камни, затянутые мхами — коричневыми, серыми, салатными.
Есть что-то величественное в однообразии летней Кольской тундры. Как в песчаной пустыне, как в необозримой тайге, если глядеть на них с высоты. Первое впечатление — цветное постоянство. И в нем, как в песне, — голубые глаза озер. Глубокие, прозрачные, бездонные. И безжизненные. Лишь один раз промелькнула внизу пара сказочных лебедей, снежно-белых на чернильной зеркальной глади озера. Напуганные шумом вертолета, лебеди забеспокоились, закрутили головами, но так и не догадались взглянуть вверх.
Вертолет идет низко. Его тень, словно каракатица, легко скользит по склонам сопок. Машина натужно гудит. Хочется встать на цыпочки, чтобы помочь ей. Ведь как-никак полтораста тысяч пассажиров, не считая трех пилотов да нас с Евсевьевым. Эти сто пятьдесят тысяч стали икринками на далеком Сахалине, еще не выклюнувшимися попали на другой край материка. Они стали рыбками в центре Кольского полуострова. И вот теперь, едва дожив до трехмесячного возраста, вновь совершают воздушное путешествие. На этот раз к Баренцеву морю.