Горлов встал, прошелся по комнате, побарабанил пальцами по стеклу и снова тяжело сел на табуретку. И нельзя было понять, огорчен он или сердится. В эту минуту он показался Подороге трогательно-растерянным и близким.
— Нужно ехать, Петрович… На Большой земле все: режим, доктора… — глухо сказал начальник зимовки.
— Да… — согласился радист. Он повернулся к распахнутому окну и посмотрел в синее глубокое небо, отыскивая там что-то: ему послышался рокот мотора. Горизонт был пустынен. Одинокое облачко плыло по небу. Оно поднималось все выше и выше, пока на миг не закрыло солнце. Налившись его светом, облачко засветилось, затрепетало и растаяло.
— Рацию твою будем беречь, — нарушил молчание Горлов.
Подорога благодарно взглянул в глаза начальника и, как бы очнувшись, улыбнулся ему слабо и грустно.
— На нас не обижайся, если что не так. Нам будет трудно без тебя.
Андрей Петрович порывисто встал, протянул Горлову руку:
— Прощай, Василь Кузьмич.
— Прощай, Андрей Петрович.
Горлов взял со стола самодельный нож с ручкой из моржового клыка и протянул радисту.
Андрей Петрович спрятал нож и достал из верхнего кармана куртки трубку, вырезанную им из кости. Трубка была прокурена до желтизны и казалась сделанной из янтаря. Подорога вложил ее в руку Горлова. Они обнялись. Радист потоптался у двери, снял шапку и быстро вышел.
Дома он сложил свои немногочисленные вещи в потертый фибровый чемодан со сбитыми железными углами, сунул туда еще сушеной рыбы, несколько головок чесноку.
Умытая дождем галька захрупала под ногами. Сильный береговой ветер дружески обнял его за плечи.
На повороте к спуску в бухту Подорога распрощался с товарищами по зимовке.
— Лечи свой карбюратор — и снова к нам, — обнимая радиста, сказал повар Галкин и, не удержавшись, хлопнул его тяжелой короткопалой ладонью по плечу.
— Непременно, Галкин, непременно! — растерянно ответил Подорога.
— Не уезжайте, Петрович! — крикнул Сашко и крепко сжал обе руки радиста.
Андрей Петрович вздрогнул: показалось, что метеоролог и в самом деле может не отпустить его с зимовки.
— Не уезжайте, пожалуйста!
Подорога отвернулся, пряча глаза.
Высоко поднимая ноги в неуклюжих резиновых сапогах, Андрей Петрович дошел до воды, опустился на колени и погладил руками желтоватые от мха голые холодные камни бухты. Братья плотники протащили черную от смолы шлюпку по песку к самой воде, и, когда ее нос всплыл, старший позвал Подорогу. Радист поднялся и, пошатываясь, пошел рядом, подталкивая корму до тех пор, пока шлюпка не скользнула на глубину.
Солнечный свет проникал до самого дна, и там на каменистом ложе колыхались бурые водоросли и копошились крабы. Крутая зыбь била шлюпку. Плотники неумело гребли, срывая веслами верхушки волн. Андрей Петрович смотрел на дом метеостанции, прилепившийся, словно ласточкино гнездо, к подножию утеса. Острые тонкие камни, похожие на черные косые паруса, окружали приземистый домик, и снизу казалось, что он расправляет крылья, собираясь взлететь. На берегу махали фуражками.
Пальцы радиста машинально выстукивали на мокрой банке «73 SK» — три длинных, два коротких, три длинных, два коротких.
Неподалеку на волне качался бронзово-черный старик баклан. Он скользил за шлюпкой до самого катера и потом, когда струя, вырвавшаяся из-под винта, с силой отбросила его на соседний гребень, поднялся в воздух и долго летел следом, прощально помахивая усталыми крыльями.
Подорога его не видел. Он стоял спиной к берегу и смотрел в косматое лицо ветра.
Об авторе
Наумов Сергей Максимович, член Союза писателей СССР. Родился в 1929 году в Новосибирске. Окончил Новосибирский пединститут и Литературный институт им. Горького. В разное время вышли в свет книги его рассказов: «Плечо товарища», «Лена и степь», «Ночная радуга», «Последним прилетает Сокол», «На забытой тропе», «Морской ветер». В альманахе публикуется впервые. Сейчас работает над сборником рассказов о пограничниках и над книгой о борцах против фашизма, заключенных в гитлеровских лагерях смерти.
Александр Кулешов
ОТ ТЕНОЧТИТЛАНАДО МЕХИКО
Очерк
Заставка худ. Г. Метченко
Эти два города разделяют не голые, утыканные кактусами равнины, не петляющие между зелеными горами дороги, не душные джунгли. Их разделяют бурные, кровавые и славные годы мексиканской истории. Шестьсот сорок пять лет.
В 1325 году «люди из Астлана» остановились на краю обрывистых гор. Здесь закончился их долгий путь. Раньше они жили далеко на острове Астлан, затерявшемся в середине большого озера. Настал час, и бог войны и охоты Уицилопочтли повелел тронуться в дорогу. Засверкало оружие, закричали дети, к небу поднялась дорожная пыль — племя «людей из Астлана», ацтеков, начало поход.
И вот теперь они стояли на краю обрывистых гор, куда поднимались долго и трудно. Горы были покрыты лесами и кустарником, заканчивались огромными, поросшими травой кратерами. Вдали царственно возвышались две снежные вершины, одна из которых напоминала накрытую саваном женскую фигуру. А по синему небу медленно плыли белые бесконечные облака — быть может, туда, в края, откуда пришли ацтеки, где остался их остров Астлан посреди синего, как небо, озера…
Но и здесь перед утомленными взорами пришельцев меж гор лежало такое же озеро, с таким же островом посредине, удивительно напоминающим по форме орла, склонившегося над добычей.
Да и разве они остановились тут случайно? Вождь остановил племя, повинуясь знамению свыше: он увидел орла, пожирающего зацепившуюся за кактус змею. Разве не ясно, что кактус с его колючками — это трудная земная жизнь, змея — злые силы, а орел, победивший их, — человеческий дух, готовый устремиться в вечность? Ацтеки не могли, конечно, предположить, что встретившаяся им сцена в XX веке будет украшать мексиканский герб.
Так в западной части озера Тескоко был основан Теночтитлан — столица ацтекской империи.
Это был удивительный город.
Прямые, как стрела, широкие магистрали, изобильные, шумные, пестрые рынки, величественные храмы и бесконечные кварталы домов, расположенные по строгому плану; цветущие сады и сверкающие каналы, которых было больше, чем улиц…
Вряд ли был в те времена в Старом Свете другой столь же прекрасный город…
Минуло двести лет. И подобно тому как некогда ацтеки, на горных склонах, возвышавшихся над озером, остановились, пораженные красотой открывшегося перед ними зрелища, испанские конкистадоры и их предводитель Эрнандо Кортес.
Два года огнем и мечом завоевывали эти края испанские конкистадоры. Не только порох и пули, не только сталь и железо помогали им, но и внутренние распри, раздиравшие государство ацтеков. Ведь ацтеки сами пришли сюда завоевателями, поработили мирные индейские племена, которые ненавидели угнетателей. Испанцы сумели раздуть тлеющие угли этой ненависти, разъединить индейцев, натравить племена друг на друга.
Конкистадоры использовали древние легенды, по которым белолицый бог Кецалькоатль, изгнанный за море, предупредил, что вернется. И ацтеки принимали Кортеса за этого разгневанного бога. А тут еще разверзлись небеса, проливные дожди затопили все кругом. Молнии бороздили небо — сами боги, казалось, говорили: настал твой последний час, Теночтитлан! Пленником завоевателей стал и обманутый ими вождь и верховный жрец ацтеков Монтесума. Борьбу возглавил Куаутемок (что значит «Падающий орел»), племянник Монтесумы.
На одной из центральных улиц Мехико, Пасео де ла Реформа, высится ныне величественный бронзовый монумент — ацтекский вождь в головном уборе из перьев и с копьем в руке. Надпись гласит: «Памяти Куаутемока и тех воинов, которые героически боролись за свободу своей страны». Кортес победил. Его войска разгромили отряды Куаутемока в решающем сражении. Оно происходило там, где в сегодняшнем Мехико находится Тлателолко — площадь Трех культур. На памятной плите высечены слова:
«13 августа 1521 года, несмотря на героическое сопротивление Куаутемока, Тлателолко оказалась во власти Эрнандо Кортеса. Не было ни победы, ни поражения. Было мучительное рождение народа метисов, создавшего сегодняшнюю Мексику».
Родилась Новая Испания, как стала называться страна в период испанского владычества. Возникла столица государства — Мехико.
Началось слияние коренного населения с завоевателями — слияние крови, нравов, обычаев. На площади Трех культур символически расположились остатки древней ацтекской пирамиды, церковь времен испанского владычества и здание современного мексиканского института.
Минут века, будут изгнаны завоеватели, на их место придут другие и тоже будут изгнаны, но процесс ассимиляции не остановится. Не исчезнет и глубокое преклонение народа перед своим трудным, волнующим, суровым прошлым, перед своей замечательной историей, перед своей древней великой культурой.
Сколько я ни путешествовал по Мексике, сколько ни знакомился с ее памятниками, сколько ни беседовал с мексиканцами, я не уставал поражаться прямо-таки фанатичному поклонению прошлому.
Немного в мире государств, столь ревностно заботящихся о сохранении своих исторических памятников, традиций, культуры.
Нельзя не согласиться с молодым мексиканским писателем Карлосом Фуэнтесом, когда он говорит: «Сосуществование всех исторических эпох является выдающимся примером стихийной решимости, прочно вросшей в народ этой страны: сохранить все «этажи» цивилизации». Английский ученый Джулиан Яндорф после путешествия по Мексике писал: «Самый волнующий аспект этой страны — глубокое уважение к прошлому и полное принятие настоящего».
В этой стране ни на минуту нельзя отрешиться от ее истории. О ней напоминают памятники и музеи, надписи и мемориалы, названия улиц и площадей, празднества и памятные дни, традиции и обычаи, книги и речи, наконец, бесчисленные лавки и рынки сувениров с образцами национальной культуры, начиная от стилизованных предметов массового производства и кончая поразительными образцами народного искусства.