Все шло хорошо, пока река неслась одним руслом. Но вскоре Хунгари начала дробиться на протоки и предлагать мне такие загадки, что голова закружилась. Я никак не мог применить к ее нраву ни хоперский, ни сибирский опыт, не мог угадать, где «слив», а где «улово». Здесь почти не встречалось бурливых перекатов и порогов — они остались выше по течению, но сама речка, казалось, потеряла всякое чувство равновесия, она кидалась из стороны в сторону, и всюду лодку ожидали ощетинившиеся заломы из отполированных водой до белизны могучих древесных стволов. Река в этих заломах ревела, как на хороших порогах. Заломы торчали не только у берегов и на поворотах, но и посреди реки, а вдоль берега плыть мешали «расчески». Этим словом здесь метко названы склоненные к самой воде деревья. На быстрой струе они игриво хлопают по воде своими ветками, и, уж если угодил под «расческу», принимай мокрый душ, нагибайся, но только не вздумай схватиться за ветки!
В этот первый поход я едва успевал осматриваться, а увидеть на Хунгари можно многое. Здесь и дубравы не хуже хоперских, и кедрачи погуще, чем на Енисее, и лиственницы ровнее верхоленских. Но самое замечательное — дальневосточные пойменные леса из могучих белокорых ильмов, гигантских тополей, раскидистых ясеней. Между ними видны ажурные ветви маньчжурского ореха с его крупными листьями, светло-серые стволы амурского бархата. На одном берегу — заросли черемухи Маака, все стволы которой увиты лианами, красные грозди китайского лимонника, а с другого берега вода подмыла кочки на лиственничной мари и над рекой повисли веточки голубики и багульника.
Власов догнал меня перед самым Таломо, на выходе из очередной протоки. Удэгейское стойбище лежало в глубине большого залива, где таились своеобразные свайные постройки со стенками из ильмовой коры. На многочисленных жердях-вешалах («сушилах») висели распластанные рыбины и куски потемневшего сухого мяса.
Мы прожили в Таломо больше месяца, проводя почти все свое время в тайге. Этот район оказался одним из самых интересных на Хунгари. Мы подружились со старым охотником Федором Ивановичем Канчугой и его соседом Петром Амулинкой, с которым я тоже провел потом в тайге немало дней. Мне приходилось плавать здесь и ранней весной, затаскивая лодку нартой и надувая ее прямо на льду, и глубокой осенью, когда откричат по лесам изюбры и закончится ход кеты. Почти всякий раз, бесшумно сплывая по Хунгари, удавалось видеть крупного зверя — то кабан или сохатый бродят в зарослях высокой травы, то медвежонок подбирает на отмели уснувшую кету…
Здесь же, в Таломо, я узнал и оценил удэгейские долбленые лодки. Как и в Сибири, они бывают двух типов — легкие оморочки и тяжелые улимагды.
По существу оморочка не отличается от сибирских долбленок, на которых плавают по Лене или Киренге. Сходна она и с большим обским обласом. Это довольно длинная и устойчивая (для тех, кто знаком с ней) лодочка, в которой можно стоять во весь рост и отталкиваться шестом. Впрочем, кроме шеста и маленького весла с той же поперечной рукояткой в каждой оморочке есть еще небольшие палочки, назначение которых я понял не сразу. Оказалось, что ими отталкиваются в мелких протоках и на перекатах, сидя в лодке, когда вода для весла недостаточно глубока. Я убедился, что это очень удобно.
Вот про улимагду, или, как ее часто называют на Дальнем Востоке, бат, просто необходимо рассказать подробнее.
Улимагда — гигантская долбленка, которая, наверное, не имеет себе равных, ибо выдолбить такую громадину, вмещающую более десяти человек, можно только из ствола огромного дальневосточного тополя. На батах плавают удэгейцы и орочи не только по Хунгари, но и по Иману, Викину, Хору, Тумнину, Анюю, Самарге.
При первом же взгляде на улимагду сразу бросается в глаза странный лопатообразный выступ перед ее тупым, словно обрубленным носом. Многие мои спутники утверждали, будто эта носовая лопасть каким-то способом приделана или прибита к лодке. Нет, она не приделана и не приставлена, а выдолблена, вытесана вместе со всей улимагдой из единого ствола дальневосточного тополя. Это подлинный прототип корабля на подводных крыльях. Дело в том, что речная струя ударяет под носовую лопасть и приподнимает лодку над водой. Когда двое или трое людей толкают шестами тяжело нагруженный бат против течения, он как бы нависает над быстриной. На батах проходят любые пороги и перекаты. Хорошо сбалансированный бат обладает и удивительной устойчивостью.
Пожалуй, я не преувеличу, если скажу, что невозможно представить себе групповую экспедицию по дальневосточной тайге (исключая разве геологов с их вертолетами) без помощи батов и проводников-батчиков. Сколько перевезено ими грузов, хотя бы жителями того же Куна, по одной только Хунгари во время прокладки железной дороги на Советскую Гавань! Да и по сей день выручают таежников улимагды, хотя удэгейцы и орочи предпочитают теперь ставить на баты подвесные моторы.
Не раз спускался в улимагдах по горным рекам Сихоиэ-Алиня знаменитый путешественник Владимир Клавдиевич Арсеньев. Вот каким образом тумнинские орочи изготовили такой бат на реке Поли, притоке Копи:
«Теперь наша задача состояла в том, чтобы найти тополь такого размера, чтобы из него можно было долбить лодку. Каждое крупное дерево привлекало внимание орочей… Наконец 3 июля желанное дерево было найдено. Это был тополь Максимовича вышиною в двадцать пять — тридцать метров и в два обхвата на высоте груди. Он рос по другую сторону реки».
Когда дерево повалили, «…орочи отмерили около двадцати метров от комля и отрубили вершину. Они работали дружно, с увлечением, быстро сняли с болванки кору и в полдня срубили заболонь, вырубили дно будущей лодки и обтесали ее бока…
Следующие два дня были солнечные и теплые. Орочи большими рычагами перевернули болванку тополя и поставили ее днищем на катки. Затем длинной веревкой, намазанной углем, они наметили верхние края лодки и с помощью березовых клиньев принялись срубать все, что было выше этих линий. Еще полдня ушло на выемку древесной массы из середины лодки… Тем временем Намука у комля болванки очертил границы лопатообразного носа и снял всю лишнюю древесину. На второй день к вечеру лодка вчерне была готова.
Пятого июля орочи отделали улимагду начисто. Особыми поперечными топориками (упала) они стесали борта ее настолько, что казалось, будто она сделана из фанеры. Дно лодки оставили несколько толще, чтобы оно могло выдержать давление камней на перекатах. Теперь оставалось только опалить улимагду. Орочи… пошли за берестой. Особыми распорками они немного раздвинули края улимагды в стороны, затем поставили ее днищем на деревянные катки и по всей длине разложили под ней березовое корье. Опаливанием лодки достигается одновременно осушка ее и осмаливание. Пока Мулинка и Хутунка обжигали улимагду, Намука сделал кормовое весло, а Сунцай приготовил шесты. Часам к двум пополудни 5 июля все было готово».
Этим описанием можно и закончить очерк. Хочется только пожелать, чтобы берестяные лодки эвенков, миниатюрные обласки кетов, могучие улимагды удэгейцев не оставались лишь в описаниях путешественников, не уходили в предания и сказки, а сохранялись на озерах и реках. Для таежных охотников они не объекты поэтического восхищения, но предметы постоянного пользования. Не всегда их заменишь техникой. Да и не только в утилитарном использовании здесь дело.
Мы бережем народное мастерство, как и народную мудрость, а у жителей нашего Севера есть чему поучиться.
Об авторе
Штильмарк Феликс Робертович. Родился в 1931 году в Москве. Окончил Московский пушно-меховой институт в 1956 году. По специальности биолог-охотовед, кандидат биологических наук, старший научный сотрудник Центральной научно-исследовательской лаборатории охотничьего хозяйства и заповедников Главохоты РСФСР. Участвовал во многих экспедициях по Сибири и Дальнему Востоку. Им написано свыше 50 научных статей и ряд научно-художественных очерков. В альманахе публиковался в выпуске 1962 года. В настоящее время работает над художественно-географической книгой «Таежные дали» для издательства «Мысль».
К очерку Ф. Штильмарка«ЗАВЕТНЫЕ ЧЕЛНЫ»
Алексей Рыжов
ЗА ГНИЛОЙ ЛОЖБИНОЙ
Рассказ
Рис. В. Мухина
Грохнул выстрел. Расколол застоявшуюся тишину леса. Тяжелым тупым звоном отозвался в ушах. Степан вздрогнул от неожиданности и увидел в голубоватом ущелье просеки падающего человека.
— Зачем? — возмущенно спросил он.
— Гость непрошеный. Помешать может! — с усмешкой проговорил Огарок.
— Да ты понимаешь ли, разбойничья твоя рожа, что по новой срок заработаем? А мне эта жизнь во-оо как холку набила! — Степан ребром ладони, полоснул себя по короткой шее.
— Понима-аю… — притворно испуганно протянул Огарок. — Ха-ха-ха! — закатился он неестественным смехом. — Дрожишь?
— Замолчи! — зарычал Степан. — Погань!..
Огарок бросил ружье. Хищно присел на широко расставленных пружинящих ногах. Крючковато раскинул пальцы мускулистых рук, как приготовившийся броситься на жертву беркут. Глаза, до этого почти добродушные, вмиг налились какой-то нечеловеческой холодной злобой. Ни один мускул изуродованного лица не дрогнул. Огарок медленно двинулся к Степану. Вот сейчас бросится на него. Но вдруг он выпрямился и с силой произнес: