И только тут бандит замычал в нос, гнусаво, по-бычьи. Лесник поднял с земли оброненную браконьером тулку. Взвел курки. Направил темные глазницы вороненых стволов прямо в налившееся кровью лицо бандита и предупредил:
— Лежи и не брыкайся! Один неразумный шаг — убью, как собаку!
Теперь Василий почувствовал себя уверенней. Вспомнил, что у него есть нож. Выхватив из-за голенища кованый кузнечный тесак, с которым хоть на медведя, полоснул им молодую липку. Снял с нее луб. Очистил от тонкой зеленоватой коры. И свежими ремнистыми лыками прочно привязал браконьера к замшелому комельку молодого клена.
— Так-то надежнее! — сказал вслух Колотыгин.
Степан не заметил, как за работой прошло более получаса. Огарок не возвращался. Вблизи хрустнула ветка, и опять все замерло. Степан легонько свистнул — ответа не последовало.
Внезапно он услышал властный окрик:
— Руки вверх!
Из-за колышущейся на ветру стены развешанного мочала с ружьем наизготовку вышел пожилой человек в форме лесника. И в то же время Степан увидел сноп огня, взметнувшийся от ружья к вершинам гребнистых елей.
«Засыпались!» — понял Степан. Он медленно поднимал руки. Еще медленней ворочал головой и глазами. Соображал: «Один! Ну это еще полбеды». Однако в сердце заползала тревога: «Где же Огарок?»
— Ложись! — раздалась повелительная команда. Атаман нехотя лег на мочальную паздеру, зорко следя за действиями лесника. А тот, чтобы окончательно обезопасить себя, решил осмотреть карманы браконьера. Подошел вплотную. И как только рука Василия скользнула в брючный карман Степана, где, кроме портсигара, ничего не оказалось, Атаман с быстротой молнии свернулся ужом. Ухватил цепкими, сильными пальцами ноги Колотыгина. Повалил его. Левая рука лесника застряла в глубоком кармане бандита. В правой он еще держал тулку. Василий видел исказившееся в тупой злобе озверевшее лицо Атамана. Налившиеся яростью колючие глаза. Напрягшиеся до синевы шейные вены. Слышал хриплое дыхание.
Огромным усилием Колотыгин выдернул застрявшую руку. Бросил подальше от себя двустволку. Как клещами, сдавил рвавшегося к ружью Атамана. Живой человеческий ком катался по земле. То лесник брал верх и неистово дубасил браконьера, то Атаман наносил тяжкие удары леснику. Докатились до вешал с мочалом. Кряхтя, поднялись на ноги. И снова рухнули, обессиленные, на землю. Колотыгин, падая, сильно ободрал о суковатую жердь руку. Но не почувствовал боли. Распухшие губы его кровоточили. Он ежеминутно сплевывал кровавую слюну.
У бандита затек левый глаз. Фиолетово-синим бугром вспухло надбровье. Три нижних передних зуба выплюнул он от первого удара Василия.
Оба устали. Дышали тяжело и жарко. Остановились, мертвой хваткой вцепившись один в другого. И снова ярость борьбы захлестнула дерущихся. Из голенища лесника выскользнул нож. Волосатые руки Атамана судорожно потянулись к нему. Василий крутился. Ногой отбивал руки бандита. Высматривал момент, как бы самому ухватиться за костяную рукоять увесистого тесака. Но вот Атаман изловчился, на секунду выскользнул из объятий Колотыгина. Гибкой змеей скользнул на животе по земле. Широко взмахнул рукой…
Василий почувствовал, как под рубахой разлилась липкая мокрота. На миг померкло в глазах, закружилась голова, а в теле появилась предательская слабость. Понимая, что ранен, Колотыгин собрал все силы и ловким ударом выбил нож из рук Атамана. Вскочил, нервно шаря глазами: где кинжал?
Почувствовав минутную свободу, Атаман бросился наутек. На ходу зло двинул одно из ближайших вешал с шелестящим на ветру сухим мочалом, крикнул:
— Пр-ропади все пр-ропадом! Т-т-вою м-ма-ать!..
Концы длинных волокнистых прядей расслоившегося мочала угодили в пляшущий огонь костра. И вмиг желтые, синие, зеленоватые языки пламени, как по сероватой россыпи пороха, скользнули в разные стороны. В несколько секунд огненный вал и густые клубы сизого дыма поднялись над лесом. Скрываясь за расползавшимся облаком дыма, саженными прыжками Атаман побежал к крутояру и камнем скатился с берега. Следом мелкий галечник тонко зазвенел о стеклянную гладь реки.
Едкий дым застлал глаза Василию. Стараясь не дышать в дыму, он ощупью нашарил ружье. Бросился вслед за бандитом. А выбежав к берегу, увидел, как тот, пригибаясь к земле, мчался что есть духу по заросшему кудрявым ивняком противоположному берегу.
Лесник прицелился. Нажал на спуск. Выстрела не последовало. Недоуменно посмотрел в казенники — они были пусты. Придя в себя, Колотыгин вспомнил, что один заряд Огарок выпустил по нему, второй — он сам, подходя к Атаману.
— Шакалы! — только и смог произнести он, сердито сплюнув на зеркальную поверхность спокойной Юронги.
Бок кровоточил. Во всем теле разливалась слабость. Хотелось упасть на траву и забыться, чтобы восстановить силы. Но Василий понимал, что это равносильно смерти. Стоит лечь — истечешь кровью и уж никогда не поднимешься с этой влажной, сладко пахнущей отцветающим разнотравьем земли. Он тряхнул отяжелевшей горячей головой. Сбросил пропотевший френч. Полинявшую сатиновую рубашку разорвал на несколько узких лент и как мог перетянул рану.
Пожар с каждой минутой все разрастался. С треском, яркими свечами горел пихтовый молодняк. Дымились паровозными трубами тлеющие пни. Пляшущими языками разноцветного пламени пылали разбросанные всюду вершины, сучья, старые буреломины. От подсохшей за лето лесной подстилки тянулся голубоватый жидкий дымок. Усилился ветер. Он подхватил тлеющие хвоинки, кору, обуглившиеся невесомые гнилушки. Колотыгин видел, как то тут, то там зарождаются новые очаги пожара. Василий попытался спасти остатки еще не сгоревшего на вешалах мочала. Но стоило его пошевелить, как оно разом вспыхнуло синеватым беглым пламенем и рассыпалось звездным облаком тающих в воздухе искр.
Медлить было нельзя. Лесник срубил чудом уцелевшие от огня молодые березки. Торопливо связал их. Начал рьяно захлестывать расползающийся всюду огонь. Но он только на момент стихал там, где нечеловеческими усилиями Василий сбивал неистовое пламя. И тотчас же появлялся в другом месте.
Вот огонь проворным рыжим зверьком стремглав несется к вершине усохшей ели. Вот быстроногой неуловимой лисицей метнулся в куртину молодняка. А вон, извиваясь, заползает под валежины красными и фиолетовыми змеями. Мягко лижет серое подножие вековой ели. А невдалеке, в густых зарослях молодого клена, поднялся он грозным бурым медведем, готовым унести все лесное богатство, накопленное здесь многими столетиями.
Истерически прокричала сизокрылая сойка, оповещая лесных обитателей о постигшем их бедствии. Неожиданно на бархатистую бровку берега выскочил сохатый. Закинул украшенную ветвистыми рогами массивную голову, вытянул мускулистую шею и трагически затрубил. Низкий рев раскатился над лесом и пропал где-то за рекой, в дубравной зелени кудреватых ажурных крон. Лось недовольно покосился матово-фиолетовым звериным глазом на Василия, как бы считая его виновником бедствия, и, не раздумывая, огромной глыбой серого гранита свалился в реку, поплыл в заречье, прочь от огня.
Забыв обо всем, бился с беспощадной стихией Колотыгин. Он давно потерял фуражку. Френч зиял бессчетным количеством дыр. От рукавов остались дымившиеся лоскутья. Брюки спереди истлели до тела. Ни бровей, ни ресниц на лице Василия давно уже не было. Кровоточила рана. Но лесник, казалось, не чувствовал боли. Он бился до тех пор, пока земля не поплыла под ногами…
Ни грома самолета, прилетавшего определять координаты пожарища, ни шума автомобильных моторов, ни громкого говора подъехавших тушить огонь людей Колотыгин уже не слышал…
— Погребли, говоришь, Федосеича? — печально спросил старый пасечник Никанорыч сторожа сельпо Ерофея.
— Девять уж дней минуло. Огарка нашли сразу. Атамана только через неделю поймали где-то уж на Урале…
— Эк, лиходеи! — только и смог сказать старик, угловатым движением руки смахнув навернувшуюся слезу.
— А ведь он родным братом Огарка оказался. С войны разминулись, да вот так свидеться и довелось. На суде распозналось, — продолжал Ерофей.
— Ну! Ну? — усомнился пасечник.
— Ей-бо!.. Огарка-то, как на суде об этом осведомили, так обморок его и шастнул! — Ерофей закручивал «козью ножку». Руки его тряслись. — Шешнатцать лет строгого режиму определили! — рассказывал побывавший на суде дед Ерофей.
— Я бы и по четвертной кажному не пожалел! — сказал Никанорыч.
— Знамо дело… — Дед Ерофей, задумавшись, помолчал. Кряхтя, встал, хлопнул себя ладонями костлявых рук по худым бедрам: — Надо же! Как на зверя какого, с ружьем супротив родного брата!..
Он долго копался в глубоком кармане старого плаща. Достал смятую коробку спичек. Чиркнул. Вдохнул густого дыма самосада. Хрипло закашлялся:
— А ведь Федосеич-то — герой… Сказывают, его именем лесничество назовут.
— Вот это правильно. — Лицо Никанорыча просветлело. — Кабы не такие люди…
Сторож кивнул головой. Ему и так было ясно, что хотел сказать пасечник.
Об авторе
Рыжов Алексей Михайлович, инженер-лесовод и фенолог. Родился в 1928 году в деревне Агеево Кировской области. Был лесорубом, сплавщиком леса, плотником, обозным мастером. Окончил лесной техникум, затем лесной институт. Много лет работал лесничим. В центральной печати опубликовал ряд научных статей на лесную тематику, много художественных очерков и зарисовок в местной печати. В альманахе (выпуск 1967–1968 годов) выступил со статьей «Деревья-исполины». В настоящее время работает над серией рассказов о природе средней полосы России.
Александр Старостин
СТУДЕНАЯ КУПЕЛЬ
Рассказ
Рис. В. Масленникова
А еще Василий Иваныч вспомнил морскую свинку. Но свинку он вспомнил позже, когда ему предложили съездить в Арктику для обслуживания самолетов, работающих на высокоширотную экспедицию. И он решился, точнее, он подумал, что наконец решился, противопоставить капризу судьбы свой собственный каприз.