у, я начинаю спуск. Веревка тут же жестко схватывает меня со всех сторон, но в конце концов я все же благополучно сползаю вниз.
Вот и скалы, я принимаюсь за работу. «Действительно, у Жени превосходный молоток, — думаю я. — Моим так не отобьешь!» Откалывая последний образец, я теряю равновесие и падаю. Молоток выскальзывает из рук, скатывается к подножию скалы и далее, красиво скользнув по льду, исчезает в трещине. Женя, вскрикнув, наблюдает сверху эту «жуткую» картину. У края обрыва показывается голова главного геолога. Следует томительная пауза. Потом Женя нехотя вытягивает меня наверх.
Молоток у геолога — главное, а порой единственное орудие труда, и настоящие геологи уделяют ему особое внимание. Так, перед работой молоток длительное время вымачивают, чтобы ручка не соскакивала. Вес молотка, форма, длина ручки должны соответствовать силе, а то и характеру геолога. Не будет этого соответствия — и ручка переломится, или образец отбить не удастся. Женя подавлен.
— Ничего, — утешаю я его как могу, — ледники скоро вынесут твой молоток к берегу.
— Когда?
— Это просто подсчитать. До берега километров двести. Лед здесь движется приблизительно пятьсот метров в год, значит, ждать всего четыреста лет.
— Неужели ледники текут так медленно?
— Вот так медленно! Скорости самых больших альпийских ледников редко превышают сто метров в год, а здесь, в выводных ледниках, они достигают тысячи метров, а то и больше.
— Ну, если тысячи, то до берега молоток дойдет за двести лет, — уже успокаиваясь, говорит Женя.
У самолета нас торопят летчики.
— Едем, едем. — хрипит промерзший главный геолог.
Да, мы тоже изрядно устали. Даже Маегойя в своих специальных бутсах имеет далеко не блестящий вид. На первый день хватит.
Взлетаем.
Благодушное настроение приходит, когда возвращаешься с работы, хотя тело с непривычки поламывает и клонит в сон. А время на обратном пути бежит незаметно. Вот уже внизу показались острова — значит, мы «спустились с купола».
А Молодежная радирует дальнейшее ухудшение погоды, и, наученные горьким опытом, мы решаем переждать на Сёве.
Японцы даже не спрашивают, полетим ли мы дальше. Вероятно, они знают, что Молодежная «не принимает», и сразу же везут нас на станцию, где предлагают принять участие в рождественском вечере.
Сегодня 24 декабря. Мы снова в уютной кают-компании, только за время нашего почти пятнадцатичасового отсутствия здесь все преобразилось. С потолка наискось через комнату протянуты гирлянды украшений, а стена с книгами завешана флагами государств, участвующих в освоении Антарктики. Пэпик по-детски радуется, увидя и свой, чехословацкий флаг. А ведь он сейчас единственный чех в Антарктиде.
Японцы сегодня удивительно торжественны и немного грустны. Они напевают свои японские песни, вполголоса, полузакрыв глаза. Это часто в такие вот вечера одолевают человека на зимовке светлые и странные воспоминания.
Радист экипажа Голованова, Ваня, подыгрывает в такт песне на японском аккордеоне. Саке и виски в изобилии стоят на столе, но их почти не употребляют. В этот вечер хочется оставаться самим собой. И не стоит произносить пышные тосты — попросту говоря, славословить. Хорошо просто подумать, помечтать, погрустить. И только просветленные лица людей выражают сейчас их внутреннее состояние. Почти все собрались сейчас за столом, и лишь японский радист находится на связи с Молодежной. Но вот приходит и он и сообщает, что Молодежная вновь стала «принимать».
Перед тем как расстаться, японцы включают магнитофон. Звучит удивительно знакомая музыка. Да, это вальс «Гаснущие свечи», который, видно, очень любят в Японии. Кажется, вот постепенно, одну за другой гасят свечи и огней остается все меньше и меньше. Раскачиваясь в такт музыке, японцы, русские и один чех подхватывают волнующую мелодию…
И это было наше прощание с японскими полярниками. Вскоре мы благополучно вернулись в Молодежную, и больше нам уже не пришлось побывать на Сёве. Правда, по радио мы получали от японцев еще некоторое время телеграммы, а потом пришло известие, что «Фудзи» завершил операцию по смене зимовщиков и покинул Антарктиду.
Об авторе
Бардин Владимир Игоревич. Родился в 1934 году в Москве. Окончил географический факультет МГУ. Участник четырех советских антарктических экспедиций, кандидат географических наук. Занимаете я изучением рельефа и оледенения Антарктиды. Автор свыше 50 научных статей и книг. Принимал участие в составлении первого в СССР атласа Антарктики. Участник ряда международных конференций, в том числе XI Тихоокеанского конгресса в Токио. Работает научным редактором международных ежегодников «Наука и человечество» и «Будущее науки». Опубликовал стихи в журналах «Юность» и «Молодая гвардия». В сборнике выступает впервые. В настоящее время работает над книгой очерков об Антарктиде.
Владимир Казаков
ОПЕРАЦИЯ«ТИХАЯ НОЧЬ»
Рассказ
Рис. В. Белова
Зеленый транспортно-десантный планер «Антонов-7» загружался на взлетной полосе. Красноармейцы с трудом вталкивали в узкую дверь квадратного фюзеляжа огромный мягкий брезентовый мешок. Пилот сержант Роберт Нечаев осматривал планер. Он был в синем хлопчатобумажном комбинезоне и белом ситцевом подшлемнике. На широком ремне — кирзовая кобура с пистолетом, десантный нож, горловыми ремешками приторочен ребристый танковый шлем. На ногах — добротные яловые сапоги.
Солнце, рассеченное тонкой грядой облаков, катилось к горизонту. На подножке разболтанной полуторки подъехал авиамеханик. Из кузова автомашины вытаскивали сигары газовых баллонов, пучки тонких строповых веревок, квадратные маты, сплетенные из тонкой лозы, и перегружали в планер. Механик сбросил на землю широкое трубчатое колесо с намотанным стальным тросом и подкатил его к носу планера.
Роберт отошел в сторонку, закурил. Стянул с вихрастой головы подшлемник, вытер им запыленное смуглое лицо. Пыль осталась на чуть отросших волосках под курносым носом, реденько обозначила усы над вздернутой полной губой. Дым от папиросы лениво тянулся вверх.
Высокие слоистые облака слегка, как бы омедненные потухающим солнцем, закрывали землю от раннего бледного кружочка луны. Роберт повернулся на звук моторов. С дальнего конца аэродрома рулил скоростной бомбардировщик. Он развернулся перед планером, прокатил немного и выключил двигатели. К его хвосту подцепили трос. Вразвалку подошел маленький кривоногий лейтенант в широченных галифе и кожаной куртке. Глядя снизу, сказал:
— Здорово, планерист! Командир экипажа — Николай Силин.
Пожали руки, постояли.
— К партизанам падать будешь?
— Нет, к бабушке в гости лечу, — улыбнулся Роберт.
— Тайна! — осклабился лейтенант и, пошире открыв рот с крепкими прокуренными зубами, бросил в него несколько семечек. — Ну-ну. Завещание написал?
— Кроме запасной пары белья, наследства не имею.
— Ночка черная проклевывается, лети аккуратнее, а то хвост мне оторвешь. Не дай бог придется отцепить твою бандуру, тогда мне трибунал! Трос должен привезти обратно как вещественное доказательство, что сдал тебя чертям с рук на руки!.. Какую высоту выдержишь без кислорода?
— Больше пяти тысяч не набирайте.
— Так, так… После отцепки пролетишь без меня примерно семьдесят верст. Если по курсу, сядешь где-то в районе…
Из сгустившихся сумерек выплыл человек и негромко спросил:
— Готовы, ребята?
— Так точно! — вытянулся лейтенант.
— Тогда по машинам! Взлет вам немного подсветят… Роберт, подожди! Я велел догрузить рацию и питание к ней. Напоминаю еще раз: обратный вылет только по приказу отсюда. Возможно, придется работать открытым текстом, тогда знаком для вылета будет фраза: «Федор ждет в гости». Помнишь? Комбату передашь: пусть пытается пробиваться к югу, к лесному кордону. Им навстречу идет партизанский отряд. Все понятно? Ну, счастливо!
…Белые яркие капли огня пунктиром обозначили фюзеляж самолета. Зеленый и красный светлячки вспыхнули на концах крыльев. В стороне от бомбардировщика невидимый механик начал быструю отмашку фонарем. На миг бортовые огни пожухли в пыли, выброшенной из-под винтов. Роберт следил за качающимся фонарем. Вот отмашка замедлилась — значит, натянулся буксирный трос. Фонарь подпрыгнул вверх и замер. Мягкий рывок сдвинул планер с места. И сразу же Роберта неудержимо потянуло к спинке сиденья. Аэропоезд разгонялся по гладкому бетону, натужно воя моторами.
Перед отрывом высветились широкие, распластанные крылья, блестящий колпак стрелка и трос, серебряной ниточкой тянущийся к планеру. Земля провалилась. Планер скользил над светло-серой полосой бетона, чуть выше бежавшего впереди самолета. Но вот и он поднял застекленный нос, пошел в набор высоты. Светлый клин аэропоезда резал густую темень над землей.
Прожектор потух неожиданно. На самолете вырубили огни. Роберт чуть-чуть оттолкнул штурвал, сощурил ослепленные ночью глаза и, напрягаясь, разглядел две желтые черточки — выхлопные патрубки бомбардировщика. Теперь только они служили путеводными звездами.
Лезли в небо над притаившимся городом, по воздушному коридору, лавируя между тросами аэростатов, невидимых в темноте. Постепенно глаза привыкли. Роберт отличил горизонт, разглядел приплюснутый силуэт самолета. Слабо подсвеченные приборы отмечали все движения планера, и, посматривая на них, Роберт видел, как тяжело карабкается в гору двухмоторный буксировщик, таща за собой полторы тонны груза, засунутого в деревянно-перкалевый каркас планера. На концах раскалившихся патрубков двигателей, как огненные букеты, висели пучки пламени.
Поправив лямки парашюта, Роберт устроился поудобнее в кресле, положил обе руки на штурвал, чуть сжимая его. Он вошел в ритм полета и уже без напряжения, почти механически удерживал планер точно за расплывчатым силуэтом самолета-буксировщика.
Роберт и не мечтал о таком задании, которое выполнял сейчас. Война застала его в Саратовской военно-авиационной планерной школе только что оперившимся инструктором, недовольным своей летной специальностью. Какой ты пилот, если не твоя воля возносит корабль к облакам, если не от тебя зависит полет крылатой машины, если ты в вечном плену гравитации? Какое значение имеешь ты в авиации, если тебе не дают даже сапог и обмотки, раскручиваясь, попадают в тросы управления? Сможешь ли ты разить врага на своей фанерной «бандуре»?