В полночь на вахту заступил второй помощник Герберт Стоун. Он не спускал глаз с моря. Видел белые ракеты. Доложил о них капитану и получил приказ связаться с «Титаником» по световой сигнализации. Но тот не отвечал.
— Не нравится мне что-то, как расположены его огни, — с беспокойством заметил Стоун, обращаясь к стоявшему рядом юнге Гибсону.
Старшему помощнику, поднявшемуся на мостик в 4 часа утра, он сообщил, что видел ночью какой-то странный пароход, который долго стоял на месте, а потом «выпустил несколько белых ракет и ушел». Старший офицер бросился в радиорубку, растолкал Эванса.
«Известно ли вам, что «Титаник» столкнулся с айсбергом и затонул?» — тут же раздалось из эфира…
А вот показания Эрнеста Джилла, данные им под присягой специальной сенатской комиссии в Вашингтоне:
«14 апреля я дежурил в машинном отделении с 8 часов вечера до полуночи. В 23.56 я вышел на палубу и увидел в десяти милях от нас огромный пароход. Я отчетливо видел его бортовые огни. Я прошел в каюту, рассказал об этом своему приятелю Вильяму Томасу. Мне не спалось, и примерно через полчаса я опять поднялся на палубу выкурить сигарету. Минут через десять я увидел белую ракету и принял ее за падающую звезду. Но через семь-восемь минут взлетела еще одна ракета. «Корабль терпит бедствие», — подумал я и ушел в каюту, считая, что это не мое дело: с мостика не могли не увидеть ракет и, значит, сделают все, что надо…
Я совершенно уверен, что «Калифорниан» был не в двадцати милях от «Титаника», как это утверждают офицеры, а лишь в десяти. Иначе я не видел бы его так отчетливо».
Эпилог трагедии начался в Вашингтоне и закончился в Лондоне. Главной фигурой процесса был, несомненно, Брюс Исмей, дававший показания в качестве свидетеля. О личной вине этого человека в гибели «Титаника» буржуазные историки спорят до сих пор.
Любопытно, что и те, кто оправдывает Исмея, и те, кто считает его виновником происшедшего, не подвергают сомнению один факт: да, президент компании «Уайт стар» страстно желал «рекорда» и стоял за то, чтобы «Титаник» продолжал идти с повышенной скоростью даже в опасной зоне айсбергов. Но, говорят первые, куда же смотрел капитан Смит? Сейчас уже трудно, а пожалуй, и вообще невозможно выяснить, в какой форме излагал капитану свое желание хозяин «Титаника» — требования или просьбы. Но в любом случае спор по таким частным вопросам не приближает нас к истине, а, напротив, затушевывает ее. И это хорошо понял, хотя и весьма обтекаемо сформулировал, английский судья лорд Мерсей. Дадим ему слово:
«Корни [существующей практики кораблевождения] следует искать, по-видимому, скорее в конкуренции и в стремлении сократить время перехода, нежели в поведении навигаторов. К сожалению, эту практику оправдывал предшествующий опыт. Учитывая существующую практику и прошлый опыт, нельзя сказать, что [в случае с «Титаником»] была допущена халатность; а за отсутствием халатности невозможно возложить вину на капитана Смита».
Увы, это был единственный момент, когда английский суд приблизился к объективной точке зрения. Заключение лорда Мерсея было фактически перечеркнуто 30 июля 1912 года другим судьей, Бейлхечем, который вынес следующий вердикт:
«Гибель вышеозначенного корабля произошла от столкновения с ледяной горой, вызванного чрезмерной скоростью, с которой вели корабль». Виновным в катастрофе был, таким образом, объявлен капитан Эдвард Смит. Компании же удалось замять дело.
Эпопея с «Титаником» преподала мореплавателям суровый урок. В 1913 году в Лондоне была принята первая международная конвенция по охране человеческой жизни на море. Непреложным правилом стало иметь на борту столько спасательных шлюпок, чтобы места в них были обеспечены всем до единого членам экипажа и пассажирам. (На «Титанике» находилось 2224 человека, шлюпки же могли вместить только 1178 человек.) Была учреждена специальная международная служба по наблюдению за льдами в Северной Атлантике и своевременному предупреждению плавающих там судов.
Итак, «Титанику», возможно, предстоит подняться на поверхность океана и начать новую жизнь. Суть метода, который должен быть применен, состоит в следующем: воду с помощью гидролиза разлагают на элементы; водород отводится в укрепленные на корпусе судна пластмассовые резервуары, которые, наполнившись этим легким газом, увлекают за собой на поверхность и корабль. Эту оригинальную идею разработали два венгерских изобретателя о будапештского завода «Ланг» — Ласло Саскё и Амбриуш Балаш. Они приглашены участвовать в работах по подъему «Титаника».
Вокруг «Титаника» постепенно разгорается ажиотаж. Газетчики в Англии и Соединенных Штатах уже предсказывают, что в случае успеха операции подъема вспыхнет «борьба за богатое наследство». Страховые компании, выплатившие после гибели корабля почти 4 миллиона долларов, пишет манчестерская газета «Гардиан», пока ведут себя осторожно, но выражают «готовность изучить все позитивные предложения. По закону они могут предъявить права на «Титаник» как на свою собственность и не собираются отказываться от этого. А таких компаний десятки…»
Родоначальник эпохи гигантских кораблей все еще вмурован в морское дно, а крупные и мелкие дельцы уже «выражают готовность» вцепиться друг другу в горло, чтобы урвать побольше из того, что свыше полувека было добычей океана. Ближайшее будущее, возможно, покажет, какие сюрпризы уготовил «Титаник» — эта угрюмая жертва слепого, алчного Бога Наживы.
Об авторе
Сенькин Борис Алексеевич. Родился в 1937 году в Москве. Окончил Московский государственный институт международных отношений МИД СССР. Работает старшим редактором-переводчиком в еженедельнике «За рубежом». Публиковался в журналах «Вокруг света», «Техника — молодежи» и «Сельская молодежь». Автор ряда статей на международные темы. В сборнике выступает впервые.
Алексей Рыжов
ЛЕСНЫЕ ЗОРИ НАД КОКШАГОЙ
Рассказы
Рис. Л. Кулагина
Плач медведицы
Бот уже несколько дней мы с Захаром Семенычем, лесником Шарангского лесхоза, делаем простейшую съемку и наносим на карту лесные сенокосные угодья и заросли лещинника. Забрели мы в глухие дебри закокшагской тайги. Сухие сосновые леса перемежаются седыми ельниками, болотистыми ольховниками, светлыми березничками. Время клонилось к обеду. Невдалеке между деревьями засквозила солнечная полянка. На ее опушке мы и решили сделать привал, пообедать. Благо по самой окраинке луговинки протекал лесной ручеек: напиться можно.
Пробираемся мы к светлинке, раздвигаем осторожно густые заросли хмеля, крапивы, таволги вязолистной. Тихо кругом. Только нет-нет да и хрустнет под ногой сухая ветка. Вот она уже и полянка. И тут мы буквально остолбенели…
Над самым бережком ручейка увидели мы раскидистый дуб, вскинувший свою пышную крону высоко в синее небо. А под дубом разгуливает огромная бурая медведица. Разгребает когтистой лапой сухие кожистые листья и собирает с земли опавшие спелые желуди. Ест, чмокает, да так, что у нас мурашки по спине забегали.
А у нас ружья, как на грех, нет. Даже пугнуть медведицу нечем.
Пока мы приходили в себя и раздумывали, как быть, вверху, в густой кроне гиганта дуба, послышался громкий шорох. Затем, цепляясь за ветки, упал небольшой сучок. И тут же тяжелым живым комом свалился медвежонок. Шмякнулся о чугунную, просохшую, в узловатых корнях землю и остался лежать неподвижно. Медведица озабоченно вскинула голову. Замерла. Из полураскрытой пасти вывалился неразжеванный желудь. В два удивительно легких для ее грузного тела прыжка подскочила к медвежонку. Испуганно потрясла его лапой за загривок. Перекатила на другой бок. Нервно шлепнула правой лапой по лохматому заду. Нос в нос ткнула его, понюхала. Встревоженно фыркнула. Снова подняла на мгновение голову, видимо, не веря случившемуся. Шершавым языком несколько раз лизнула окровавленный лоб. Отошла задом. Склонив взъерошенную голову едва не до самой земли, тяжело затрясла ею из стороны в сторону и начала рьяно драть передними лапами землю — дернистые ошметки полетели далеко в сторону. Затем, медленно поднявшись на задних ногах, подошла к медвежонку. Взяла его, как женщина ребенка, «на руки», нежно прижала к лохматой могучей груди. Поднесла к только что вырытой ямке. Осторожно опустила его туда и начала засыпать сухим жестким листом, жухлой травой, почерневшими прошлогодними желудями, мелкими ветками и землей. И совершенно неожиданно как-то утробно, глухо, с тяжелым внутренним придыханием завыла. В этом дрожащем, хриплом плаче улавливалось то жалобное урчание, то густой, низкий звериный рык. Но в нем, как это ни странно, явно слышалась глубокая скорбь, нескрываемая печаль и тяжесть внезапно свалившегося горя.
Скоро на месте ямки возник невысокий холмик.
Мы растерянно переглянулись: вот так зрелище!
А медведица, справив своеобразные похороны, с тем же воплем и глухими рыданиями, тяжело мотая головой из стороны в сторону, косолапя и шатаясь обмякшим телом, как пьяная, медленно поплелась в лес…
— Сорок лет по тайге хожу, а подобное вижу впервые! Как, по-твоему, не сон ли все это, — обратился ко мне Захар Семеныч.
Но мне, видавшему медведя только в зоопарке, за надежной железной изгородью, давно было не по себе. Моя рубашка пропиталась холодным, липким потом, а пересохший от страха язык не мог повернуться во рту.
Осиновая падь
Из-за спящего тяжелым сном древнего леса несмело встает морозное зимнее утро. Медленно удаляясь на запад, ночь бережно снимает с озябших небес, с продрогших полей и лугов темное покрывало и нехотя уступает место нежным утренним краскам. В звенящей тишине декабрьской ночи мороз богато нарядил деревья в пышный кружевной наряд. На закоченевшие ветви деревьев легла пушистая невесомая изморозь. Утренняя заря слабо вспыхнула коротким багряным пламенем, и огромное зимнее солнце огненным шаром выплыло из-за заснеженной холмистой дали. И засветились, заиграли золотыми лучиками снежные звездочки на огрубевших от холода, гребнистых лапах елей и пихт, на коричневой сетке ветвей вековых дубов, рябеньких березок, раскидистых лип.
В сумрачной верхушке столетней ели, радостно возвестив лесным обитателям о приходе нового дня, перелетел с ветки на ветку юркий клест-еловик. И от легкого колебания морозного воздуха с седых заснеженных ветвей древнего исполина плавно полетели вниз серебряные нити снежинок.
Ровный розовый свет брызнул о востока на сахарные поля, окрасил сизое морозное марево в мягкий лилово-дымчатый цвет. На искрящийся снег густо легли фиолетовые тени деревьев.
Тишина. Бодрый, свежий скрип молодого снега под нашими ногами далеко разносится в холодном утреннем воздухе.
Мы с Астапычем ведем учет красавца северных лесов — лося. Сегодня пробираемся глухими, полузаросшими просеками, заброшенными лесными дорогами в дальний край его егерского участка, раскинувшийся по левому лесистому притоку Волги — омутистой речке Большой Кокшаге. Эти угодья остались пока еще не обследованными.
— Развелось их порядочно. В Осиновой пади к речке Письмянке, что в Кокшагу впадает, на водопой они не тропы, а целые дороги проторили, — спокойным хозяйским тоном сообщает Астапыч.
Я сомневаюсь, возражаю. Егеря это сердит.
— Да вы знаете, прошлой зимой я их, горбоносых бородачей, целыми стадами по три — пять голов частенько там видел! — доказывает он.
Астапыч большой любитель природы, всякой лесной живности. Лучшего егеря нет во всей округе. Он способен любоваться восходами и закатами, радоваться, как дитя, небесной синеве лесных озер, тихому шелесту прибрежного камыша, нежной песне овсянки. Душа у него чуткая, характер горячий, но отходчивый. Егерь умен, правдив, но при всем этом — охотник. А охотники, как известно, способны и преувеличить малость. Поэтому его сообщению о стадах лосей я не совсем верю.
— Ну-ну, Астапыч! Так уж и стада! — снова мягко возражаю я.
Егерь недовольно умолкает.
Облитые красноватым солнцем, скрипя снежком, мы заходим под своды угрюмого зимнего леса. Густой синий полумрак столетней рамени поглотил нас. И скрип шагов, и наши голоса стали звучать здесь глуше.
Незаметно по узкой таежной просеке мы углубились в вечнозеленые дебри хвойников. Крутой заснеженный бережок таежной речки. Ее неширокая пойма светлой извилистой полоской рассекает темные ельники.
Мы вздрагиваем от неожиданности: почти из-под ног, тяжело захлопав крыльями, поднялась, взметая сухую снежную пыль, стая сизых тетерок.
Спустившись в низину, мы увидели на высокой, мягко освещенной скупым солнцем березе черные силуэты неподвижно застывших косачей.
— Ишь ты, благодать какая! Погреться решили! — замечаю я.
— Непуганые, они здесь ружейного выстрела не слыхали, — откликается Астапыч.
— Что, разве охотников мало?
— Да нет! Токовища у них — моховые болота. Верст пятнадцать от ближайших деревень. Добраться туда в период токования, в распутицу не просто. Непуганые! — как бы подводит итог сказанному Астапыч.
Пойма речушки густо исхожена беляками. То тут, то там видны обглоданные осинки, побеги ивы. Я посматриваю на косачей. У меня страстное желание выстрелить по ним. Но Астапыч отговаривает: до Осиновой пади еще далеко, надо спешить. Я огорченно машу рукой и еле успеваю за ускорившим шаг егерем.
Полдень. Низкое солнце нежно позолотило тупые верхушки редких сосен, острые вершины почти черных пихт. С южной стороны кроны деревьев заметно обтаяли, приобрели естественный вид и цвет. А с севера они в седом иглистом инее, хранят нерукотворный ночной наряд. И это различие делает деревья сказочно красивыми.
Чувствуется, что солнце воюет с чародейкой-зимой. Но чем ближе к вечеру, тем яснее, что Мороз Красный нос еще долго не уступит своих позиций.
— Лоси! — еле сдерживая волнение, громким шепотом сообщил Астапыч. — Видите понижение, осинки? Это и есть Осиновая падь. Лучшего места для лося и не сыщешь! Тут и корма обильные, и водопой прекрасный. Летом в прохладных лесных бочажках и от надоедливого гнуса спастись можно. А главное — место глухое, человек здесь редко бывает.
И, помолчав, восхищенно добавил:
— Хороши места! Лось — зверь умный. Знает, где ему жить вольготно.
Осторожно пошли мы вдоль распадка, стараясь не спугнуть сторожких зверей. Всюду — и справа и слева — лоси так густо наследили, что мое прежнее сомнение в словах Астапыча тут же исчезло, Действительно, целые лосиные дороги пролегли в лесной пади. — Встретилось нам два лежбища-ночлега. На снегу в одном месте виднелись две, в другом три вмятины. На уплотненной поверхности подтаявшего снега можно было различить характерную легкую желтизну. Верхушки молодого осинника скушены. А в одном месте чистые Матовые стволики некрупных деревьев ярко белели, будто их только что остругали продольными движениями узкой стамески.
— Сегодня здесь у них завтрак был. В звериную столовую, так сказать, мы с вами попали! — усмехнулся Астапыч. — Трое кормились, — пояснил он, мельком глянув на осинки.
— Как это вы определили?
— А видите, ширина зуба на каждом стволе разная. Да и следы разнокалиберные, — указал он на землю.
Старый егерь читал лесную книгу без запинки.
Пройдя шагов тридцать, у русла речки мы увидели до жирной черноты измешанный ногами лосей берег.
Один очень крупный след вел через речку на другую сторону распадка. Я вскинул голову — метрах в сорока сквозь дымчатую кисею мелких веток был виден серовато-бурый лесной великан. Он стоял ко мне боком, царственно, гордо, чувствуя свою полную безопасность. Большую губастую голову лося венчали массивные лопатообразные рога. В эту минуту зверь казался высеченным из серого уральского гранита. Он мирно пасся, поедая верхушки можжевеловых веток и нежных ивовых побегов.
Астапыч, довольный, молчал, хитровато наблюдая за мной. Я чуть повернул голову и заметил в чаще низкорослого ольшаника крупную лосиху с молодым лосенком-первогодком. Они старательно сдирали крепкими зубами кору с кустистого ивняка.
Видимо, заметив нас, испуганно закричала сорока. Лоси насторожились. Взметнули вверх тяжелые головы. Озабоченно задвигали лохматыми ушами. А тут еще я неосторожно зацепил куст ивы. Он качнулся, тонко зазвенел обледеневшими ветками, брызнул колючим инеем.
И вдруг слева от нас что-то громко зашумело, затрещало, сдвинулось. Словно горный обвал в неистовом напоре неожиданно хлынул в долину. Жиденькие осинки упруго закачались, гибко взмахнули сонными верхушками, шумно зашуршали. И тут же в седом снежном вихре большое лосиное стадо живой лавиной испуганно шарахнулось в сторону и неудержимо понеслось по распадку.
Встревоженно шумел зимний лес. Глухо гудела под сильными ногами лосей схваченная крепкими морозами земля. Клубилась, медленно оседая, легкая снежная пыль…
— Да-аа-а!.. — произнес я, завороженный невиданными доселе мной картинами, и слегка приоткрыл от удивления рот.
— Вот вам и «сомневаюсь», — торжествующе упрекнул меня Астапыч. — Лес знать надобно, — твердо произнес он.
Мне стало неловко. Я всегда думал, что наши обжитые леса слишком бедны и зверем, и птицей. Но в этот морозный день я впервые по-настоящему понял, что зимний лес не безмолвное, безжизненное царство, а надежное прибежище многочисленных лесных обитателей.
Да, есть чего охранять Астапычу в притихшем зимнем лесу…
Сумерки быстро растекались по озябшему лесу. Мы, счастливые, двинулись к дому. После такой прогулки хотелось горячего крепкого чаю, домашнего уюта.
Навсегда осталось в моей памяти это впечатляющее путешествие: красота и величие зимнего леса, обилие в нем зверя и птицы, мягкий, ласковый говорок верного стража лесных богатств егеря Астапыча!..
Выстрел на заре
В полях уже сошел снег. Но возле опушек леса, по северным склонам оврагов еще лежит он невысокими ноздреватыми сугробами, небольшими белыми пятнами с темной льдистой оторочкой по краям. На Кокшаге только что кончился ледоход.
Раннее апрельское утро. В неподвижном влажном воздухе висит плотная завеса тяжелого тумана. Только горластые петухи разноголосым хором нарушают тишину.
Захар Семеныч, большой любитель охоты на боровую дичь, поднял меня ни свет ни заря.
— Пойдем, коли интересуешься. Время, — произносит он хриплым басом.
Я по-солдатски быстро одеваюсь, и мы выходим в предрассветную туманную мглу. Оголившаяся земля слегка подзябла и под нашими ногами глухо звенит, заглушая голоса.
— Не спеши, тут рядом! — сдерживает меня Семеныч.
Трудно дышать сырым прохладным воздухом. Я громко кашляю и вытаскиваю папиросу, авось легче будет.
— Ты бы не курил! — просительно говорит старый охотник. — Прокашляйся в поле, а там, на месте, упаси бог! Всю охоту испортишь.
Я медленно опускаю в глубокий карман плаща помятую пачку «Беломора» и молча иду за охотником.
— Как хозяину здешних угодьев стрелять первому дозволь нынче мне, не то ты погорячишься — дичь уйдет, — дипломатично, с хитроватой улыбкой в умных глазах произносит старик.
Мне так хочется сегодня добыть собственный трофей, что я не упрашиваю, а прямо-таки умоляю Семеныча не ставить такого условия, однако он непреклонен.
Кончилось поле. Из тумана, как из-под земли, неожиданно выросла темная стена смешанного леса с жиденькими рябинками и можжевельником в подлеске. Мы идем еле приметной лесной тропинкой. Влажные колючие ветви молодых елочек отовсюду тянутся к нам, обдавая холодной росной влагой. Под ногами хлюпает темная ледяная вода. Хрустально звенит легкая корочка образовавшегося за ночь льда.
Углубляемся в лес. Бывалый охотник идет впереди. Он в здешнем лесу ориентируется как в собственной квартире. Туман заметно редеет. Мы останавливаемся на пологом холмике возле лесного ручья. Семеныч снимает с плеча тулку, не спеша закладывает в нее патроны и старательно извлекает из кармана залатанных брюк незатейливый пищик-манок. Манок деда Захара самодельный, из трубчатой кости какой-то боровой птицы. В охотничьих магазинах Москвы я видал куда изящнее и сказал об этом старику.
— Да на кой ляд магазинной-от мне, — недовольно парирует Семеныч. Этот мне уже лет тридцать, почитай, неизменно служит. Отцовский подарок! — с чувством произносит он и любовно смотрит на тоненькую косточку. Потом бережно подносит ее к посиневшим влажным губам. И в густой тишине просыпающегося леса раздаются нежные призывные звуки: «пи-и-и, пи-и-и, пи-и-ик-пи-ки-кик!»
На минуту все стихло. Семеныч сосредоточенно смотрел куда-то вперед, не двигаясь, и мне казалось, что в этот момент он даже не дышит.
У меня от неудобной позы затекла нога. Я шевельнулся, хрустнул трухлявой веткой. Захар Семеныч недобро посмотрел в мою сторону. Я виновато замер. Он старательно повторил призыв. И вдруг где-то совсем рядом раздался тонкий дискантовый голос, чем-то похожий на громкий писк синицы: «т-т-тии, ти-ти-ти!» Семеныч коротко позвал еще. И вот стремглав, с шумом почти к самым нашим ногам бросился, топорща хохолок и распустив веером хвост, рябчик-самец. Буровато-дымчатый, с белыми крапинками, поперечными темными пестринами на зобу и продольными стержневыми пятнами на груди, он ловко повернулся, разыскивая зоркими бусинками глаз только что звавшую его самочку. Метра два пробежал бойко по земле, шурша лесной подстилкой, и замер в недоумении: где же подруга? Я не дышал. Жадно следил за каждым движением красивой птицы. Спешил рассмотреть и запомнить ее пеструю раскраску оперения.
Рябчик повернулся боком ко мне, и я увидел ярко-красный ободок вокруг глаз и бархатно-черное пятно в белой оправе на горлышке птицы. На веерообразно распущенном хвосте мне бросилась в глаза широкая черная перевязь.
Рассматривая птицу, я не заметил, как Захар Семеныч поднял видавшее виды ружье. От оглушительного выстрела я вздрогнул, больно заныли ушные перепонки. Стрелял Семеныч почти в упор. Но когда рассеялся сизый пороховой дым, к моему великому удивлению, рябчика и след простыл…
Снова шлепали мы по густой темной воде под пологом перестойного леса, ежеминутно спотыкались об узловатые корни деревьев, скользили.
Меня разбирало любопытство: не мог же такой опытный охотник, как Семеныч, промахнуться с такого близкого расстояния. Но спросить его об этом я не решался. Старик вдруг сам заговорил:
— Думаешь, глаз стал подводить али ружьишко фальшит? Нет! Зачем по-глупому зверя али птицу жизни лишать? Рябчика же взять. Злую суровость зимушки седой перенес он, бедняга. Дожил до весны-матушки. Решил с подружкой-рябчихой повстречаться, доверчиво на манок пошел. А мы его бух! — и нет птицы… — Многозначительно помолчав, он добавил: — Я, брат, в охоте не люблю убийства. Посмотрел ты на рябчика, полюбовался на живую боровую дичь. В крови рук не замарал. Вот и хорошо. Природу, милок, беречь нужно…
Старик ускорил пружинистый шаг, и мы довольно быстро оказались на залитом ранним апрельским солнцем поле. Черная оттаивающая земля дымилась сероватой легкой испариной. В прозрачном синем небе, купаясь в нежарких еще лучах утреннего солнца, серебряным колокольчиком звенел полевод жаворонок.
В эти минуты мне стало стыдно, что я стремился обязательно убить птицу, лишь бы добыть охотничий трофей и похвалиться перед товарищами.
С той поры я редко берусь за ружье, а на охоту хожу часто: любоваться природой. Это и есть высшее счастье для настоящего охотника!..
В Лешевой трясине
Вихрастая, в осоке-резунце кочка качнулась, как большая косматая голова на тонкой шее, я зашатался, нелепо взмахнул руками и плюхнулся в покрытую бледно-зелеными нитями трав трясину. Холодная липкая жижа мигом обволокла меня и начала неотвратимо засасывать все глубже и глубже в свое ненасытное чрево.
Я похолодел от ужаса. Инстинктивно ухватился за несколько травинок, свисающих с кочки-предательницы. Острые зубчики жесткого резунца глубоко врезались в мякоть ладони, но я не чувствовал боли, хотя из раны обильно сочилась кровь.
«Неужели конец?» — пронеслась в голове страшная мысль, и мелкие росинки холодного пота разом выступили на висках…
Я с детства знал, что в ненасытной пучине Лешевой трясины погибло много крестьянского скота, разного лесного зверья и неосторожных людей. Не замерзает она, проклятая, даже лютой зимой. Курится обманчивым серым парком, словно камчатский гейзер.
Я дернулся всем телом несколько раз, беспомощно хлестнул туда-сюда руками. Хотел дотянуться до давно истлевшей хворостины, но не смог. В бессильной злобе на свою судьбу я слабо заскулил, затем затих, ожидая медленной смерти. Только зубы выколачивали путаную дробь то ли от холода, идущего из глубины болота, то ли от сковавшего меня страха…
Мне почудилось, что я задремал, а когда очнулся от этого кошмарного полузабытья, солнце уже скатилось за гребнистую полосу леса. Густые мрачные тени ложились тяжелым покрывалом на бескрайнее болото. Надвигалась последняя ночь в моей жизни.
Противная жижа беззубым, бесформенным ртом поглотила меня уже по шею. Только раскинутые широко руки да редкий травяной покров еще несколько удерживали меня на обманчивой поверхности болота. Но это могло продолжаться недолго.
«Скорей бы конец!» — безразлично подумал я и безвольно уронил в грязь не державшуюся на плечах, горячую от тягостных дум голову.
И снова мной завладели кошмарные полусны-полувидения.
Долго ли так было, не знаю. Внезапно до моего обостренного слуха донеслось какое-то влажное шлепанье, легкий шелест осоки.
Что бы это могло быть? Неужели люди! Но откуда им здесь взяться?
Голова на момент просветлела. Сделалось нестерпимо жаль себя. Страстно захотелось жить.
Послышалось тяжелое утробное сопение. Приминая чахлую ржавую осоку и реденькую пушицу, метрах в пяти от меня показалась лохматая морда огромного медведя. Он тяжело дышал полуоткрытой пастью. Белые клыки зверя горели перламутром на розовой мякоти рта. Черная подушечка носа влажно поблескивала, маленькие глазки озабоченно смотрели под ноги, на землю. Взмокшая на груди и под брюхом шерсть слиплась грязными сырыми сосульками.
Я смотрел на него снизу, из-под кочки, поэтому бурая взлохмаченная громада казалась мне никак не меньше порыжевшего стога прошлогоднего сена. Я замер, вобрал как можно сильнее голову в плечи. «Сейчас чуткий к запахам медведь обнаружит мое присутствие, ударит по торчащей из болота голове и размозжит череп…» — успел подумать я в ужасе. На мгновение потерял сознание. А когда снова пришел в себя, — то увидел, что вслед за медведем катятся два взмокших медвежонка, как туго набитые узлы. Это медведица-мать с выводком пробиралась через болота.
Звери не обращали на меня ни малейшего внимания — медведица ступила передней лапой в трясину и тут же отдернула ее. Припала мордой к земле, встревоженно фыркнула, шумно обнюхивая землю. Воспользовавшись минутной заминкой, один медвежонок опередил мать и провалился в липкую трясину. И в тот же миг он неистово закричал в испуге. Медведица схватила его за взъерошенный загривок и бесцеремонно отшвырнула на безопасное место. Медвежонок, мотая задними ногами, передернул всей шкурой, стряхивая грязь.
А затем!.. Затем я не поверил своим глазам. Медведица косолапой походкой пошла к ближайшей сосне, встала на дыбы, передними лапами уперлась в чешуйчатый ее ствол. Дрогнула редкохвойная верхушка дерева. Сосна слегка накренилась. В болотной почве что-то влажно чавкнуло, и сосна медленно, словно нехотя, повалилась рядом со мной. Вот дерево как-то сразу резко осело. Это медведица, легко вспрыгнув на комель, осторожно пошла по стволу. За ней засеменили медвежата. Длинный ствол сосны зыбко прогибался под тяжестью зверей. При каждом толчке какой-то неровностью мне больно ударяло по голове, и я все глубже и глубже проседал в бездонную пучину.
Я уже не мог смотреть на медведей. Я только чувствовал, как все сильнее и сильнее вокруг меня вздрагивает трясина. Вот всей тяжестью ствол навалился мне на затылок. Лицом я уткнулся глубоко в грязь. Нестерпимо ныла шея^ Я задыхался. А тут еще медвежонок, тот, который тонул, поскользнувшись на стволе, грязной своей лапой оперся мне на голову, процарапав когтями кровавые борозды возле уха…
Я поднял заляпанное грязью лицо. И только тут вздохнул с облегчением — медведи ушли.
С огромным трудом, ухватившись за шершавый ствол сосны, я еле вскарабкался на него, оставив в виде откупа Дешевой трясине новенькие яловые сапоги, И только к полуночи добрался я до покосившейся сторожки Захара Семеныча, что стояла на берегу Кокшаги.
Увидев на мне земляной панцирь и мои окровавленные босые ноги, старик лишился дара речи: он сразу понял, что я каким-то чудом вырвался из цепких объятий верной смерти…
Об авторе
Рыжов Алексей Михайлович — инженер-лесовод и фенолог. Родился в 1928 году в селе Агеев о Санчурского района Кировской области. За свою жизнь много путешествовал, переменил ряд профессий — был лесорубом, сплавщиком леса, плотником, обозным мастером, шорником. Окончил лесной техникум, затем Поволжский лесотехнический институт, много лет работал лесничим в вятских лесах, сейчас руководит леспромхозом. Опубликовал в центральной печати несколько научных статей на лесную тематику и в местной печати много художественных очерков и зарисовок. В сборнике 1968 года выступил со статьей «Деревья-исполины», в выпуске 1970 года с рассказом «За Гнилой ложбиной». В настоящее время работает над серией рассказов о природе средней полосы России.