— Что, начерпала? — спросил он. И тихо сказал: — Просуши портянки, а то ноги натрешь.
Ольга села на траву, сняла промокший сапог и подумала: «Откуда это вдруг здесь оказался Завьялов? Он ведь был далеко, когда я переходила ручей…»
Наконец вышли на сухую поляну и здесь решили поставить лагерь. Время шло к вечеру. Женя и Завьялов, взяв ружья, пошли вниз по перевалу.
— Смотри, тетка, без нас далеко в лес не ходи, — сказал на прощание Женя, — и не забудь ужин приготовить.
На поляне паслась привязанная лошадь. На фоне желтеющих листьев стояла новенькая ярко-голубая палатка. Она стояла на холме, над обрывом, заросшим густой травой. Под обрывом внизу шумел ручей. А за ручьем поднимались коричневатые горы. В горах лежали нерастаявшие за лето снежинки, на них — бесконечные непонятные следы. Над разгоравшимся костром опускались сумерки.
Ольга взяла котелок и по скользкому травянистому склону спустилась к ручью за водой. И сразу остановилась, пораженная открывшейся картиной. Вокруг была многоцветная чуть холмистая равнина, а дальше — горы, горы, горы… Их заснеженные вершины сливались с вечерним небом. Можно было без конца стоять и смотреть…
Ольга поднималась с наполненным котелком, когда вдруг увидела перед собой Женьку. Он стоял на склоне, освещенный лучами заходящего солнца, и смотрел на нее.
— Ты прямо как бог, — сказала Ольга.
— А тебе известно, что случается, когда один из богов спускается на землю и видит перед собой женщину?.. — Женя рассмеялся. — Ладно, тетка, давай сюда кастрюлю, а то разольешь еще.
Поздно вечером, когда ребята улеглись в палатке, Завьялов сказал, что там душно, и разложил свой спальник под деревом у костра.
Ночью над поляной взошла луна, совершенно круглая и неожиданно яркая. Длинные тени легли на траву. Ольге не спалось. Ей хотелось смотреть на синеватый лунный свет, на горящий костер, на деревья, казавшиеся серебряными в лунном свете. Она подошла к костру, достала маленький полевой дневник, который ей подарили в отряде, села на бревно и тихо спросила:
— Я не помешаю?
— Нет, — ответил Завьялов, кидая окурок. — Когда будешь уходить, подбрось дров в костер. — Он застегнул мешок до самого подбородка.
От света костра и от голубоватой луны было почти светло. Ольга быстро писала в дневнике неразборчивым почерком: «…утром пошли в маршрут. Шли долго. Моментами совсем не было сил. А сказать нельзя. Все время подъем, то через березовый лес, то по снежнику. Или крутой спуск, или болото. И комары, естественно. Вот я тащусь позади всех, с карабином за спиной и биноклем на боку и вспоминаю: «Бедная баба из сил выбивается, столб насекомых над ней колыхается, шалит, щекочет, жужжит…» Прямо про меня. Кстати, ребята меня так и зовут — бабой пли теткой. Идем мы, идем, тащимся через овраги, а потом начинается кустарник. Женька рубит его топором, потому — где человек и пролез бы, кобыла, да еще навьюченная, не пройдет никак. А я молюсь на этот кустарник, будь он кедрач или ольхач, потому что здесь хоть на минуту остановиться можно и набрать в легкие воздуха…»
Ольге очень хотелось написать о том, как красиво и необычно было все, что она видела по дороге, но почему-то не было слов. Дальше она писала:
«…теперь нас осталось четверо. Постепенно со всеми у меня складываются какие-то отношения, иногда очень сложные. А в общем я уже начинаю любить этих людей. О каждом буду потом писать подробно. А пока это люди, занимающиеся своим делом, без сомнения нужным, люди, которые знают намного больше меня и понимают, видимо, тоже, которые относятся ко мне подчас с иронией, но без зла, даже Женька, а иногда очень тепло. И которые, волею обстоятельств, станут героями моего будущего очерка. И еще Камчатка… Ох уж этот очерк! А я, черт побери, ничего почти еще не могу. Жить надо учиться, людей понимать, говорить с ними, вытягивать из них самое интересное и, главное, не считать их глупее и хуже себя…»
Над вершинами гор стремительно мчались рваные темно-лиловые облака. По длинному перевалу медленно двигались маленькие черные точки — наш отряд. Со всех сторон были горы.
Володя вел тяжело навьюченного коня. Это было очень красиво — темный силуэт человека и коня в косых лучах солнца на фоне гор. А потом солнце заволокло тучами, на перевал в одно мгновение опустился густой туман. Крупный косой дождь ударил в лицо, полился за воротник. Вовка упрямо продолжал идти и смотрел вперед, туда, где Завьялов и Женя, набросив капюшоны штормовок, говорили о чем-то, показывая руками на небо.
Ольга догнала его бегом, спотыкаясь, и закричала в самое ухо, что у лошади сбился вьюк. Лицо кололо дождем. На подставленной ладони появились крупные горошины града. Волосы у Ольги были совсем мокрые.
— Надень капюшон, простудишься, — сердито сказал Володя.
Гор стало не видно, так низко нависли тучи. Наверху было сплошное темно-лиловое месиво. Неожиданно вместе с дождем и градом повалил крупный мокрый снег. Все кругом побелело. Лошадь начала спотыкаться о невидимые под снегом камни. Снег становился сухим и колючим. Начиналась пурга.
Завьялов остановил всех и сказал, что надо ставить лагерь в первом же овраге, куда не так задувает ветер. Если идти дальше, можно сбиться с дороги.
По оврага, как назло, не было. Отряд еще долго бродил среди неуклюже торчащих холмов, перебирался через неглубокие, запорошенные снегом ручьи. Ветер сбивал с ног. Падала лошадь. Ее поднимали все вместе силой, окриками, ударами. Женька чертыхался. Вовка размазывал по лицу тающий снег. Завьялов уходил вперед, исчезал в пурге, возвращался и снова уходил. Насквозь продрогшая, Ольга шла, спрятав руки в карманы заледеневшей штормовки.
Три дня в районе Карымского вулкана бушевала пурга. Три дня сидел отряд Завьялова в палатке, до половины засыпанной снегом. Прямо в палатке ломали обледеневшие ветки кедрача, отогревали плохо гнущиеся пальцы и с трудом разжигали костер у самого входа в палатку. Грели чай, ели сухари и консервы. Костер заносило снегом и задувало ветром. Под брезентовым полом таял снег. Наверху тоже таял снег, капала вода. На полу появились лужи.
Три дня Завьялов и Женя говорили о новой химлаборатории, аппаратуре и о возможном извержении Карымского. Володя лежал, зарывшись в спальный мешок. Иногда мрачно острил. Ольга молчала, а вечерами писала в полевом дневнике.
— Когда наконец обнаружат наши замерзшие трупы, найдут и твои записи, — говорил Володя, посмеиваясь, — и уж тогда их непременно напечатают.
Все в палатке отсырело насквозь — и одежда, и спальные мешки, и продукты. К концу третьего дня пурга утихла. Вышла луна, слабо проступила сквозь туман и редкий снег:
— Слушай, Женя, сколько у нас продуктов? — тихо спросил Завьялов.
— Две банки тушенки, две банки сгущенки, третью съели. Пачка рожков.
— Виктор Петрович, еще картошка, — добавил Володя.
— Картошку лошади отдадим, — сказал Завьялов.
— Кстати, с утра наша лошадка ничего не кушала, — заметил Женя. — А если она протянет ноги, нам придется все тащить на себе. Это меня не устраивает. Вовка, что еще у нас?
— Уксус, перец, лавровый лист.
— Кажется, пурга к утру совсем уляжется, — помолчав немного, сказал Завьялов. — За день можно дойти до Карымского.
— Если бы знать, где мы находимся, — вздохнул Женя.
Еще раньше ребята рассказывали Ольге, что у подножия Карымского есть деревянный домик — постоянная база вулканологов. В домике печка, а в чулане, в мешке, с прошлого года остался овес. Еще оставались какие-то продукты — мука, крупа, соль.
Завьялов предложил Жене пойти на разведку, сориентироваться, чтобы утром можно было идти наверняка и не искать дорогу. Они надели штормовки и вышли из палатки в тихую снежную ночь.
— Если не вернемся через час, палите из карабина каждые пятнадцать минут, — сказал Завьялов.
— Стрелять буду я, ладно? — попросила Ольга, когда они с Володей остались одни. — Только Женьке не говори, а то он мне за карабин голову оторвет.
Ровно через час Володя протянул Ольге заряженный карабин. В беловатой мгле прогремел выстрел. А через десять минут вернулись Завьялов и Женя, с ног до головы засыпанные снегом.
— Ну что? — спросил Володя.
— Да мы в двух шагах от дороги, — устало бросил Завьялов.
День был неожиданно ясный. Над термальным болотом курился белый пар. Неправдоподобно красив был правильный конус Карымского вулкана, а кругом, насколько хватал глаз, лежал нетронутый снег в цепочках заячьих следов. Вдалеке, на краю большой заснеженной равнины, стоял маленький деревянный домик с печной трубой.
Вечером к домику подошел отряд Завьялова. Все устали, промерзли, но были счастливы, что выбрались из отсыревшей палатки, что теперь можно растопить печку, просушиться, накормить лошадь оставшимся овсом, а потом растянуться на деревянных нарах и заснуть под треск догорающей печки.
А Завьялов шел и думал о том, что в дороге потеряно три лишних дня, что продуктов хватит, дай бог, еще на три, что от сырости и холода у него опять ноет рука и трудно будет точно стрелять, а патронов не так уж много. Овса в домике тоже надолго не хватит. Зима в горах наступила, видно, уже прочно, и здесь, на высоте шестисот метров, им, наверное, придется туго.
Завьялов первым подошел к домику. Женя отстал: он помогал Володе вести выбившуюся из сил лошадь.
В домике царили грязь и запустение. Завьялов устало прошел по грязному дощатому полу, остановился перед висевшей на стене фотографией Блистанова и долго смотрел на нее, до тех пор пока не увидел сквозь запыленное маленькое окошко подходивший отряд. На нарах валялся разный хлам, несколько старых рваных журналов, которые хранились здесь не первый год. Недавно тут, видно, побывали туристы и навели «порядок».
Когда в домик вошел Володя, он сразу увидел на столе записку, оставленную туристами. Но ничего не сказал. А Ольга тут же взяла записку и прочитала вслух: «Большое спасибо за продукты! С туристским приветом — группа из Перми». Дальше следовали подписи, которые Ольга не успела прочесть.