ь до выхода в пустыню. На этот раз у нас три яхты типа «Турист» и три ДН-60.
Парусная колесная яхта — небольшое деревянное сооружение. У нее узкий корпус, три колеса — одно переднее и два задних — и высокая мачта с парусом. Правая рука сжимает румпель, движение румпеля точно повторяет переднее колесо. Оно постоянно ходит влево, вправо: все время ищешь, где лучше проехать. В левой зажаты шкоты. С их помощью управляешь парусом. Чуть ветер усилился, подбираешь шкоты, натягиваешь посильнее, стараешься поймать ветер, ослаб — потравливаешь шкоты, ослабляешь. Ветер и дорога, дорога и ветер… Ты весь внимание, ловишь, выжидаешь, ищешь хорошую дорогу и хороший ветер, и яхта отвечает послушным движением…
Чтобы парусный корабль мог выдержать заданный курс, чуть ли не от самого носа и почти до кормы ставят киль. Он препятствует сносу (дрейфу) корабля по ветру. У колесных яхт роль киля играют задние колеса. Переднее же колесо — рулевое. Яхта может двигаться по земле почти в любом направлении относительно ветра. Управлять яхтой — это прежде всего работать с парусами: важно реагировать на каждое усиление или ослабление ветра, на каждый его заход. Яхты очень хорошо чувствуют ветер и, если что-нибудь не так, сразу теряют ход…
Девятый час вечера, но светло так, что пишу без фонаря: полная луна поднялась над Устюртом. Слабый ветерок царствует сейчас на плато — утром немного усилился и снова притих. Сегодня первый день пути. Вчера мы свернули наш тренировочный лагерь, распределили груз, подняли наверх яхты. Первый, всегда трудный день испытания. Но уже не техники (это сделано в лагере), а людей. Все утомились. Лагерь, обычно еще шумный в это время, спит.
Вспоминаю начало пути… На Устюрте, на самом обрыве — обелиск. От него начинается дорога в пустыню. Он поставлен на могиле русского доктора Воскобойникова, который приехал сюда в двадцатых годах из Москвы совсем молодым. Он был тогда единственным врачом на всю округу. Всю свою жизнь отдал Воскобойников людям этого края. И пользовался всеобщим уважением и любовью. И все, кто идет в пустыню, проходят мимо памятника, который стал символом дружбы народов. Отсюда и мы ушли в пустыню.
Единственными свидетелями нашего старта были верблюды, забредшие ранним утром на плато. Машины с провожатыми давно ушли вперед, а мы все еще что-то тянем, словно боимся тронуться в путь. Уже и ветер кончил свой традиционный утренний круг, повернулся на 360 градусов, установился. Кешка уже неоднократно выпрыгивал из яхты и водворялся обратно. Наконец поехали! Еле слышно шуршат шины, не шумит мотор, не стучит в борт волна. Кешка сначала забеспокоился — все же в первый раз едет, но быстро привык к скорости и даже начал было играть. Но тут его стало укачивать, и он жалобно замяукал. Я дал котенку палец. Кешка обхватил его, успокоился и заснул. Наверное, любой ребенок остается ребенком, даже если он кошачий. С этого дня мою яхту кто-то назвал «Кошкиным домом».
День, второй, третий… А мы все едем по совершенно гладкой равнине. И уже привыкли к ее однообразию, к тому, что совершенно не на чем задержать взгляд, разве только на сусличьем холмике. Вдруг словно расступается земля. Глубокая долина, отвесные известковые склоны источены ветром, прорезаны густыми трещинами высохших ручьев. Ниже — террасы, покрытые осыпями. По дну разбросан кустарник. Все серого цвета. Наверное, поэтому долина выглядит безжизненной, мертвой. Невольно возникает мысль: «Может, это что-нибудь уже неземное?» Но вот привычное: следы лис, сайгаков… верблюдов. А потом и дело рук человеческих — выбитые шурфы.
Ночью склоны загорелись зелеными огоньками: они усеяны плитками кварцитов. И луна отражается в них тысячами звериных глаз, словно все звери пустыни собрались полюбопытствовать на нас.
С утра хорошо раздуло. Балла четыре. Но такой ветер впервые. Поэтому решили сначала походить по долине. Большие, пятиметровой высоты паруса очень хорошо видны и на голубом фоне неба, и на фоне выцветшей пустыни: они белые и полосатые, разноцветные.
Около лагеря проходит дорога. Глубокие разъезженные колеи выбиты в глинистом грунте. Мы ходим и вдоль дороги, и поперек. Каждый раз, когда переезжаем ее, приводимся к ветру, притормаживая таким образом перед рытвинами. На них сильно подкидывает, а ветер сбоку. И порой чувствуешь, как начинает задирать наветренное колесо. Тогда открениваем, почти совсем выбираясь на перекладину. В такие моменты все предельно осторожны, а ветер меняет тактику — становится порывистым. Это сразу дает результаты: падает белый парус.
Шоферы в Кунграде предупреждали: «Держитесь подальше от кустов. Очень часто они растут вокруг ям, воронок». Впоследствии мы стали далеко объезжать кусты, а здесь Петров не увидел из-за них шурф. Бросок яхты в сторону кинул его на отвал. Яхта накренилась, порыв ветра закончил дело — парус оказался на земле. И тут началось. Упал полосатый парус.
В узких для поворотов местах мы, приподнимая за переднее колесо яхту, разворачиваем ее на месте. Центр парусности перемещается несколько выше, остойчивость уменьшается. Из-за этого только мы отошли от Петрова, упал и полосатый парус Тамары.
Володе Жукову надоело вертеться на пятачке около лагеря, и он поехал за мысок на такыр, а Таланов решил выбраться по склону долины наверх, перебираясь с террасы на террасу. Ну что же, ветер хороший, но, чем выше, тем он сильнее! И в какую-то минуту Володи не стало видно, то есть яхта стоит, а его нет. Потом разглядели: у яхты огромный крен, одно колесо поднято высоко вверх. Повиснув на руках, по поперечине перебирается Володя. Наконец добрался до колеса, откренил — яхта выпрямилась. Но через некоторое время все же перевернулась.
Из-за мыска прибежал Жуков. У него срезало пятимиллиметровой толщины стальную скобу, с помощью которой крепится штаг на мачте. Парус тоже на земле. Наконец, налетевший смерч чуть не опрокинул яхту Эдуарда. Не слишком ли много? Пора уходить отсюда.
Все чаще на пути стали попадаться овраги — это значит, что мы приближаемся к Барсакельмесу. Попали в дюны. Это холмы с двух-, трехэтажный дом. Они громоздятся друг на друга. Холмы везде, насколько хватает глаз. Только съедешь вниз, сразу же надо взбираться наверх.
Песчаная почва дюн скреплена кочкарником, много кустов. Они особенно досаждают. Часто переднее колесо совсем утопает в кустарнике или, налетая на кочки, подпрыгивает вверх, а то начинает метаться из стороны в сторону. Кешка упорно цепляется за мои брюки, пытаясь удержаться у меня на коленях. Сидеть в корпусе он не хочет — уцепиться не за что, и его перекатывает с боку на бок при каждом крене яхты. Кешка при этом жалобно мяукает.
А к вечеру мы чуть не остались без нашего любимца. Дорога привела нас к каменному карьеру. Решили остановиться, выяснить путь дальше, отдохнуть, попить чая. Но только развели среди камней костер, как заметили торчащий из узкой норы змеиный хвост. Потрогали палкой — хвост исчез. Тогда осыпали песок, и перед нами предстала хозяйка пустыни — песчаная эфа. Пока снимали ее на песке, на земле, среди камней, про Кешку забыли. А он уже подкрадывался к чему-то скрытому от нас травяными кочками. От громкого крика Кешка вздрогнул, желание охотиться у него пропало. Зато каракурт, за которым полз котенок, продолжал спокойно шествовать к нашим яхтам. Движения его поражали своей властной медлительностью, достоинством, словно он понимал, какой страх нагоняет на все живое. Люди бросали даже возделанные поля и уходили, когда там поселялись эти черные пауки, называемые «черной смертью». Нетрудно представить, что сталось бы с нашим Кешкой, ведь укус каракурта смертелен даже для верблюда. Паука мы сожгли, а эфу отпустили. В этих местах всех змей извели, охотясь за их ядом, и теперь создаются питомники, где восстанавливают змеиное поголовье на пользу людям.
Сегодня наш путь на запад. Вдоль соляного Барсакельмеса проходит дорога. Нам в ту же сторону. Значит, пойдем по дороге. Их на Устюрте много. Проехала машина, вернулась по своим же следам обратно — уже дорога. Если взобраться на буровую вышку, то увидишь, как во все стороны от нее отходят дороги, добрый десяток. Но часто они ведут в «никуда». Можно долго ехать даже по хорошо наезженной дороге, но приведет она к месту, где когда-то находилась база экспедиции или стояла вышка буровиков-разведчиков.
«Дурные дороги», — говорит о них Степаныч, шофер экспедиции на Байчагыре. Он в этих краях давно. В гражданскую войну, когда связь с Южным фронтом была только через Красноводск, доставлял на стареньком «АМО» через Устюрт снаряды. Сейчас работает с геологами. Ему шестьдесят пять лет. Дети — инженеры, разъехались по всей стране. Но он не хочет покидать ставшую родной пустыню. Поехал было к дочери в Калугу, потянуло обратно.
Степаныч, как и все здешние шоферы, ориентируется в пустыне самым удивительным образом. То ли по звездам, то ли по ветру.
Он говорит: «Важно выехать в верную сторону, а там сворачивай с одной дороги на другую. Найдешь, что надо».
И еще — шоферы здесь все время смотрят на спидометр, особенно ночью; «Через столько-то километров увидим огонь на мачте, если нет, то в сторону уехали». Но так бывает редко.
Люди же в пустыне никогда не оставляют друг друга в беде. Для заблудившихся путников в центре Устюрта у могильника Ачагуры и еще у нескольких могильников исстари устроены «гостиницы» — в глиняных домиках немного пищи, воды, дров. На всякий случай! Хотя всяк, отправляясь в путь, обязательно берет запас еды, воды, саксаула.
Вдалеке седое море в крутых берегах: блестит, переливается под солнцем соляный Барсакельмес, будто бы волны ходят. Но это — песок с солью. Вода только в западном его конце. Там местами родниковые озера. Там и камыши. В них кабаны, дикие коты, в былые времена не раз встречались тигры.
Летом Барсакельмес белый от соли, зимой почти черный: снег на нем не лежит, тает.
Дорога ведет на запад — ни единого изгиба. Шириной метров сто, не меньше. Но едешь по ней далеко не прямо. Все время шарахаешься из стороны в сторону в поисках участка поровнее. Выходишь даже на целину. Но там высокие частые кочки с пучками засохшей травы, и на так