— Ираклий из Египта? — спросил с внезапной догадкой Георгий.
— Из Карфагена! — ответил вельможа и продолжал: — Немало подданных империи вступает в наши ряды. У нас много кораблей и мало капитанов. Как твое имя?
Георгий назвал себя.
— Нетрудно догадаться, что ты варвар, но все равно, не захочешь ли принять участие в нашем деле? Я не тороплю тебя с ответом. Обсушись, насыться. Я вижу, ты устал и изнемог.
И тут заговорил Ситтур.
— Георгия я знаю много лет. Мы с ним все равно что родные братья. И то, что думаю я, то и он. Дай нам, о Ираклий, вцепиться в глотку Экзогена, префекта претория. Это он разбил наш корабль, послал нас на гибель, и только чудом мы избежали ее.
— Я готов служить всякому, кто борется с Фокой, — подтвердил Георгий. — Тиран пролил столько крови, что пора ему в ней захлебнуться.
— Ты говоришь разумно, капитан, но посмотрим, каков ты будешь в бою, — сказал Ираклий, делая знак, чтобы спасенных отвели на нижнюю палубу.
Сто восемьдесят два корабля растянулись тремя длинными колоннами. За время похода Ираклий занял бесчисленное множество островов. Войска Фоки сдавались почти без боя.
Ираклий готовился к штурму Константинополя одновременно с суши и с моря. Когда флотилия вступила в Пропонтиду, стратиг приказал атаковать Авидос, находившийся вблизи столицы, и занял его после двухчасового сражения. Теперь до Константине поля оставался всего один дневной переход — сто стадиев.
Тем временем корабли продолжали свой путь к Золотому Рогу.
Но Фока не сидел сложа руки. Почувствовав, что пришло время сражаться, он начал отдавать решительные и четкие приказания. Это не могло не подействовать на солдат, тем более что в сущности город можно было оборонять и малыми силами, имевшимися в распоряжении кентавра. Это в основном были дворцовая гвардия — ипасписты и городская стража — архонты.
Понимая, что главная опасность грозит с моря, Фока перво-наперво распорядился закрыть вход в гавань имевшейся на такой случай огромной железной цепью. Длинные стены были надежны. На башнях, близ гавани, поставили катапульты, метавшие горшки с «греческим огнем» — самовоспламеняющейся смесью из смолы, серы, канифоли и селитры.
Как солдат Фока действовал разумно, но как политик он давным-давно проиграл и инстинктивно чувствовал это. А когда Ираклий подступил к столице, город закипел, как котел. Так бывало уже не раз в те дни, когда недовольство народа выплескивалось за пределы ипподрома, городских рынков, случайных сборищ. Главные партии демов — венеты и прасины, не разбирая взаимных претензий и обид, объединились. Фока хорошо знал, что это значит. Даже когда он был на гребне народного возмущения и шел к вершине власти, то и тогда испытывал перед демами страх, понимая, что не его воля, а игра случая сделала его василевсом. Сейчас же глухой рев толпы означал для него совсем другое, страшное. Он хорошо знал, что для поверженного кесаря нет места на земле.
И вот по городу прокатился гул: «Ираклий у Золотого Рога!» Толпы скатились со склонов холмов Патрибия, устремились к городским стенам, туда, откуда можно было отчетливо видеть корабли, шедшие на всех парусах и подгоняемые мощными гребками весел.
— А что это там на реях? Ба! Это сама богородица!
— О чудо, Ираклий послан пресвятой богородицей!
— А Фока — исчадие ада, козлоногий пан-сатана!
— Сорвать кожу с кентавра!
Синелий, с группой праспиов прибежав в гавань, увидел, что суда Ираклия остановились. Огромная цепь, а главное тысячные толпы на башнях и стенах укреплений, принятые стратигом за войска обороняющихся, повергли полководца в некоторое замешательство. Как ни велики были его силы, как ни малочислен и ненадежен гарнизон, оборонявший город, всякому было известно: Константинополь неприступен ни с суши, ни с моря. В этом убеждались не раз и персы, и готы, и авары, а скольким завоевателям еще суждено было повернуть вспять от стен Второго Рима? Если Фоке удалось поднять на защиту города пусть даже часть населения, под его стенами можно простоять вечность.
Вдруг Ираклий заметил, как из-за мыска не замеченная никем к флотилии направляется рыбацкая лодка. Несколько человек, сидевших в ней, отчаянно гребли, а потом подняли два скрещенных весла — знак переговоров. Что ж, этого от Фоки можно ожидать. Вполне естественно, он хочет оттянуть время, чтобы собраться с силами и наметить какой-то новый план действий, а может, дождаться подкреплений из Фракии.
И потому, когда телохранители-нубийцы подвели к стратигу плотного человека в одежде простого ремесленника, Ираклий встретил его холодным взглядом.
— Ну, чего хочет солгать мне кентавр? — спросил он насмешливо. — Не предлагает ли подождать, пока он заберется в крысиную нору, чтобы избежать справедливой кары? Или он ищет лазейку для побега? Говори же, посланец узурпатора.
Прибывший смело смотрел прямо в лицо Ираклию.
— Не спеши, почтеннейший стратиг, — ответил он, — я не посланный Фоки, я его враг. И здесь я затем, чтобы облегчить тебе и твоим воинам захват города. Я навикулярий Синелий, со мной верные друзья из партии прасинов.
Мы опустим железную цепь, твоя флотилия войдет в бухту, и как только это свершится, поверь мне, на стенах Константинополя не останется ни одного солдата Фоки. Все они потому только и не убегают, что не знают куда. Вид же входящих в гавань кораблей заставит их сдаться сразу же.
Стратиг слушал Синелия все еще недоверчиво.
— Но почему ты ненавидишь Фоку?
Синелий помрачнел.
— Он послал мой корабль с грузом золота в Антиохию, а потом распустил слух о том. что я подговорил капитана бежать с этим богатством. Но я-то знаю…
— Золота? — прервал навикулярия Ираклий. — Значит, сейчас оно на дне моря. Как только ты назвал свое имя, я вспомнил, что слышал о тебе. Мы подобрали твоего капитана в море на жалком плоту. У него не было не только золота, но даже рубахи. Вот его я и дам тебе в помощники. Каков твой план?
— Он очень прост и, думаю, вполне оправдает себя. Соблаговоли, благороднейший Ираклий, направить один из корабле]! прямо к вышке, охраняющей замок цепи, как бы с намерением атаковать эту вышку. Мы, вот эти демоты, — Синелий указал на сидящих в рыбацкой лодке. — скрытно подойдем к этому же месту и, когда внимание солдат Фоки будет отвлечено, внезапно набросимся на них и перебьем…
Стратиг помедлил с минуту, обдумывая слова Синелия, и потом важно кивнул в знак согласия.
— Я пошлю трирему под командованием твоего капитана Георгия, — сказал он.
На виду у всей флотилии и защитников Константинополя большая трирема с множеством воинов Ираклия стала открыто приближаться к молу, далеко вдающемуся в море. Катапульты с высоких башен обстреливали ее каменными ядрами, о борт судна разбилось несколько горшков с «греческим огнем». Пламя поползло по обшивке и охватило порты для весел. Ход корабля уменьшился, но трирема продолжала идти прежним курсом.
Когда до мола оставалось уже немного, там началось странное движение. Казалось, солдаты передрались между собой. Но с высоты городских стен хорошо было видно, что это выскочили на мол какие-то люди с подошедших скрытно рыбачьих лодок.
Восторженный рев плебса перекрывал визг большого ворота, опускавшего цепь. Один за другим корабли Ираклия подходили к причалам, и солдаты, смешиваясь с беснующейся толпой, устремлялись по крутым ступеням в распахнутые крепостные ворота.
А Георгий все еще стоял на коленях на молу, склонившись над распростертым телом навикулярия, пораженного прямо в сердце мечом ипасписта.
Вот как пришлось свидеться ему с человеком, которому он был стольким обязан.
Позднее, обнимая за плечи рыдающую Олимпию, он говорил ей:
— Твой отец рассказывал мне когда-то о странствиях и горестях Одиссея, сына Лаэрта. Но я бы не пожелал ему пережить то, что случилось со мной.
Олимпия подняла к нему мокрое от слез лицо:
— Тебе нельзя оставаться в столице. Если тебя узнают, толпа разорвет тебя на части. Экзогена уже пет в живых, но пущенный им слух сделал свое дело. Все уверены, что ты удрал с золотом на корабле моего отца. У пас еще есть два его нефа. Их успели уже починить. Возьмем лучший из них.
Георгий погладил шелковистые волосы Олимпии. Там, на острове, после рассказа Ситтура, в нем будто что-то оборвалось. Теперь его уже в столице ничто не задерживает. Нет Синелия, нет и дела, никакого дела здесь, во Втором Риме.
Какое счастье, что рядом будет Олимпия! Только она одна сможет развеять его скорбь и усталость. Только она, молча, не говоря ни слова, проникнется его настроением.
— Сегодня же ночью, — сказал он, — мы покидаем великий город, мы отплываем в Таврию, в Сугдею.
— Какая бы нас ни ждала судьба, я всегда с тобой, — прошептала Олимпия.
Когда они в ночной темноте, закутанные в плащи, пробирались в порт, Олимпия указала на один дом, прячущийся в глубине сада. В доме горел свет.
— Здесь живет ученый человек, у него часто бывал мой отец.
Олимпия судорожно вздохнула, готовая опять разрыдаться.
Георгий крепче прижал ее к себе.
Они еще раз оглянулись на освещенные окна и растаяли в темноте.
А Симокатта писал:
«Сегодня казнен был калидонский тиран, этот полуварвар из племени киклопов, этот распутный кентавр, для которого царская власть была лишь ареной для пьянства. Он был казнен вместе со своим братом Доменциолом, кровавым Воносием, саккеларием Леонтием, префектом претория Экзогеном.
Суждено было, чтобы Фока погубил всех, кто содействовал захвату им власти, и всех своих союзников по совершению преступлений погубил кровавой гибелью — не может совместное участие в преступлении создать твердой дружбы между злоумышленниками».
За день было сделано немало. Всю предполагаемую площадь, где погиб древний корабль, разбили на равные прямоугольники, обозначенные стальными трубами — вехами. Глубины в этом месте варьировали от двадцати до ста метров. Баржа стояла близ Плоского Острова, названного археологами-аквалангистами так потому, что он был пустынен и дик. Вблизи него проходила гряда подводных скал, о которые разбилось множество кораблей.