Я вновь залез в машину и принялся наблюдать за львами. Попив из лужи, львицы разлеглись во влажном кювете у дороги, а львята принялись за игры. Часа полтора я еще имел удовольствие наблюдать за ними. Потом на дороге появился зелененький «Рено» — сотрудник французского посольства в Найроби колесил по парку в поисках редкостной антилопы геренук. Взвесив ситуацию, мы решили, что лучше всего развернуть его «Рено» поперек дороги, отгородив таким образом меня от львов. Пока француз фотографировал вновь приступивших к играм кошек, я под прикрытием его машины менял колесо, также не без любопытства поглядывая на львов.
Антилопы… Какие милые безобидные создания, словно рожденные для того, чтобы восточные поэты воспевали их. Действительно, если сидя в машине можно не бояться даже льва, то об антилопах нечего даже и думать. А на практике наоборот. Еще не было случая, чтобы в кенийском парке машина задавила льва. Но столкновения автомобилей с антилопами — обычное явление.
У антилоп и зебр есть очень странная привычка. Если машина едет по правой стороне дороги, а животное стоит слева, то оно почти никогда не отскочит влево, но почти всегда будет перебегать дорогу и искать убежища справа. Иногда подобные желания возникают у антилоп в самый последний момент. Машина уже поровнялась с ней, животное вдруг делает стремительный прыжок, настигает машину и пересекает дорогу. Опасно ехать по дороге, вдоль которой растут густые кусты. Водитель ничего не подозревает, и вдруг в полуметре от него, откуда-то сверху, из кустов вылетает огромная, нередко с корову, да еще увенчанная длиннющими рогами антилопа.
Так было и со мной, когда после успешного окончания концертного турне по Кении наших музыкантов Аллы Малолетковой, Э. Грача и В. Бельченко я повез их в Самбуру. Длинноногий орикс, немного пропустив машину вперед, пошел ей наперерез. Удар о капот, громадная туша подлетает вверх, разбивает ветровое стекло и отскакивает куда-то в сторону. Орикса мы так и не нашли. Искореженная машина, лишенная ветрового стекла, далеко ехать уже не могла. Кажется, только тут мои спутники поняли, что с африканскими зверями, пусть даже с антилопами, пусть даже в заповеднике, шутки плохи. Особенно негодовал по поводу безрассудного поведения орикса Э. Грач. Еще бы немного, и его драгоценная итальянская скрипка сплющилась бы так же, как и мой шведский автомобиль…
ОБ АВТОРЕ
Кулик Сергей Федорович. Родился в 1939 году в Киеве. Окончил географический факультет Московского государственного педагогического института имени В. И. Ленина. Работает политическим обозревателем в ТАСС. Член Союза журналистов СССР. В качестве корреспондента ТАСС побывал во многих странах Африки. Автор научной монографии «Современная Кения» (1972 г.), научно-художественной книги «Сафари» («Мысль», 1971 г.) и многих статей и очерков. В нашем ежегоднике выступает впервые. В настоящее время работает над книгой о своих путешествиях по Африке.
К очерку Сергея Кулика«В «ДЕБРЯХ» ЗАПОВЕДНОГО БУША»
Николай Димчевский
РЕЙДОВАЯ РАЗГРУЗКА
Рассказ
Рис. К. Дорона
Да что ж он?.. Этак и до беды недалеко! Сетка с кирпичом падала на отпущенном тросе, а понтон вместе с волной летел ей навстречу. Один миг — и от понтонера Кононова, стоявшего как раз под сеткой, останется…
Шухов схватился за мегафон, висевший на груди, чтобы в последнее мгновение хлестнуть лебедочника Иванова словцом посолонее волны. Но в тот самый момент, когда до головы Кононова не было и вершка, Иванов дал вира, и сетка пошла вверх вместе с волной и понтоном. Она так и висела над головой понтонера, самую малость не задевая его. Так и поднялись вровень с бортом. И только тогда Кононов отскочил к корме понтона. Шухов видел, как округлились его глаза и побледнели щеки.
— Молодец, Иванов! — сказал он в мегафон и вытер мокрый лоб.
Кононова тоже есть за что похвалить: осилил испуг и уже принимал кирпич на понтон, провалившийся вниз вместе с волной. Потом к лебедочной стреле взлетела вторая сетка с кирпичом, потом ящики с тушенкой и овощами…
Ловкость тут нужна почище цирковой: судно валяет с борта на борт, груз под стрелой, как маятник, понтон вроде качелей, и все это вихлянье, прыганье и раскачиванье надо одолеть, урезонить и посадить сетку с грузом точно в нужное место.
Без счета видел Шухов погрузку. И каждую — как впервые, и не было даже одинакового движения стрелы, одинакового размаха троса, одинакового выражения лица у лебедочника. Только напряжение всегда одно — до предела. И у него взмокала спина и болели руки, хоть он лишь наблюдал: так ярко жила память мышц, оставшаяся с тех времен, когда сам работал на лебедке.
Вот и все погрузили, полна коробочка. Пора и ему собираться. Шухов скинул капюшон штурманки, чтобы не мешал обзору, и уже двинулся к трапу, но задержался, постоял в нерешительности и, наклонив голову, заглянул в рубку, не будет ли каких распоряжений. Знал, что все распоряжения отданы, и новых не издал, а все-таки заглянул. Не для формы, а так, чтобы побыть секунду в тишине, в тепле, глянуть на тех, кто остается… Как уютно здесь, в рубке… И дымок сигаретный такой душистый. Шухов терпеть не мог табачного духа и всегда выговаривал курильщикам, а тут вдруг учуял сладость…
— К обеду ждем. — сказал ему командир. — Не задерживайтесь.
— Баньку приготовьте. Главное — баньку, — скороговоркой попросил Шухов, зная, что в баню уже дали пар и баня готова, и эта его просьба — просто повод побыть лишнее мгновение в рубке.
— Все будет, Семен Петрович! Ждем с победой! — ответил командир, и в голосе его слышался намек на то, что Шухов тянет.
Спустился по мокрому трапу, подошел к борту, где болтался на волне вельбот, подождал, когда он поднимется вровень с бортом, и прыгнул.
Моторист Крылов, с напряженным вниманием смотревший на Шухова, пока тот примерялся к прыжку, улыбнулся молчаливой своей улыбкой и нагнулся к кнехту — проверить трос от понтона.
Они много раз ходили вместе на рейдовую разгрузку и понимали друг друга без слов. Крылов был аккуратен, проверял и подлаживал на вельботе все до мелочей, чтобы идти со спокойной душой. Шухов давно уже не осматривал вельбот перед выходом в океан. И Крылову нравилось, что тот, прыгнув с борта, не осматриваясь, ни о чем не спрашивая, встает к штурвалу, уверенный во всем. Была между ними и еще одна ниточка, сближавшая их, располагавшая друг к другу, но о ней после, сейчас не до нее…
Понтонеры, одинаковые в своих красных спасательных жилетах, уже устроились вдоль пухлых бортов понтона. Один Кононов стоял на корме, проверяя напоследок, всё ли и все ли на месте.
Работа ладилась — начало было хорошим, поэтому верилось, что разгрузка сладится до конца.
Зачастил мотор. Шухов взялся за штурвал и приказал отдать концы. Отвалили удачно, понтон споро пошел за вельботом. Среди океанской зыби — медленных высоких валов — все сразу уменьшилось, сжалось. «Томь» быстро отдалилась, и уже исчезала за волной, и появлялась на гребне игрушечным корабликом. Вельбот и понтон крупинками покатились по спинам непомерных тихоокеанских валов.
Там, впереди, тяжелой глыбой лежал остров. Когда вельбот поднимало волной, было видно, что черные скалы отделены от океана едва приметным галечным пляжем и белой полосой наката. И от одного взгляда на эту полосу пронизывала сырая неуютность.
Сколько раз проводил Шухов рейдовую разгрузку, не сосчитать, но привыкнуть к работе этой не мог и спокойствия никогда не было, как бы гладко ни шло дело.
Вот стоит он у штурвала уверенно, глыбисто — прирос ногами к вельботу, никакой силой не отдерешь, и лицо его, собравшееся во взгляде, устремленном к острову, тоже уверенно, умудренно. В эти минуты незаметно даже, что Шухов курнос, что у него полнеющие щеки и рыжеватые брови, что похож он больше на сельского фельдшера или агронома. В эти минуты он — воплощение самого духа морской службы, пример уверенности, выдержки и спокойствия. Молодым матросам от одного взгляда на него делается легче, и они смелее идут в океан.
И Шухов знает, что с ним на рейдовую разгрузку отправляются охотнее, чем с другими. Но сам всякий раз чувствует в душе смятение, которое приходится подавлять, неуверенность, от которой подчас пробирает дрожь, боязнь неожиданностей, караулящих всюду каждую секунду… И все это он таит в себе, запирает в душе, не давая просочиться наружу ни одной капле смятения, неуверенности или боязни. И поэтому со стороны он кажется каменно-спокойным, уверенным в каждом движении и в каждом слове.
И по простору этому, где нет никаких вех, только зыбистая вода, с цепкой точностью ведет он вельбот к полосе наката, прислушиваясь к мотору, к шипению пены, к гулу далекого прибоя. И еще хватает у него силы перекинуться взглядом с мотористом и даже сказать любимое свое присловье:
— Ничего, Крылов, служить трудно первые двадцать пять лет, а потом легчает.
Он говорит и разглядывает в уме свою карту подхода к острову, живую карту с бегущими валами, скалами, полными птиц, с наслоениями воспоминаний, с разными людьми и грузами, с разными случаями и происшествиями и выбирает на этой карте то, что нужно сейчас.