…В резиновых сапогах, а чаще босиком, по щиколотку в мутной воде передвигаются невидимые в кукурузном лесу люди. Из полного оросителя через разрытые прораны сильной струей вода хлещет в боковой ороситель, перегороженный в конце деревянным затвором. А когда он заполняется до краев, люди с лопатами сноровисто, одним-двумя ударами, прорывают борт через каждые 70—140 сантиметров и пускают воду в неглубокие борозды вдоль рядов.
Поле не всюду идеально. Вот низинка, где непременно будет скапливаться вода. Низину наполняют и перекрывают воду земляными валиками. Вот бугорок. Туда воду «заводят» сверху, поперек борозд. Искусство полива в Кабарде давнее, многие владеют им в совершенстве.
Кукуруза — не рис, ей лишнего не надо, да и воду надо беречь. Вон сколько полей, а на каждый квадратный километр требуется 150–200 тысяч кубометров.
Зато какая кукуруза, какой подсолнечник, как красивы сады, усыпанные огромными чистыми яблоками и грушами! Сила Бак-сана, превращенная в плоды земледельческого труда. Ледниковая вода, обернувшаяся хлебом, маслом, овощами и фруктами.
На земле, оплодотворенной водой, собирают сказочные урожаи. Хамиял Нагоев на 170 гектарах получил по 81 центнеру кукурузного зерна. Его сосед — молодой, работящий Борис Жангиреев со 150 гектаров взял по 96 центнеров. А опытный Тута Ахметов обошел обоих молодых мастеров и получил с 200 гектаров по 100,3 центнера зерна. Но первенство все-таки принадлежит звеньевому Хачиму Гутову, который сумел вырастить на двухсотгектарном массиве по 105,4 центнера кукурузного зерна.
Килограмм зерна с квадратного метра земли. Прямо скажем— это похоже на фантастику. Ведь речь идет не о маленьком опытном поле, а о двух квадратных километрах!
Председатель колхоза «Красный Кавказ» Герой Социалистического Труда Башир Тхакахов говорит:
— Мастерство, вода, удобрения — вот составляющие рекордных урожаев.
Секретарь райкома добавляет:
— Открою секрет, уже переставший быть секретом. Прицел у нас на ближайшие годы — сто центнеров зерна с каждого поливного гектара. С каждого! О таком урожае когда-то говорил Климент Аркадьевич Тимирязев как о далекой мечте земледельца. А так ли далека эта мечта? Десять лет назад хозяйства нашего района собирали в среднем по 27–29 центнеров кукурузного зерна — вдвое меньше, чем в 1973 году. Есть ли у нас возможность планировать на ближайшие семь-восемь лет новое удвоение урожая, чтобы поднять его в среднем по району с нынешних 575 до 1000 граммов зерна на один квадратный метр? Теперь-то мы твердо знаем: есть! Мастера получают уже больше. В такую силу у нас практически «работает» сейчас почти три тысячи гектаров земли, облагороженных водами Баксана, Малки и Чегема.
Секретарь задумался.
Внизу бормотала река, утомленная зноем. Над долиной Баксана висела голубая дымка — неизменная спутница устойчивого антициклона. Она завесила близкие горы, отдалила зеленые ландшафты равнины.
Вздохнув, Гуанов спросил:
— Так что же с рекой, друзья?
— Мы поставим вот здесь, у моста, памятный камень, — с воодушевлением произнес Башир Тхакахов. — Найдем гранитную глыбу, привезем в мастерскую и высечем на ней хорошие слова…
— Какие слова, ты подумал?
— Нет еще, не подумал. У меня для Баксана много добрых слов, надо отобрать самые верные.
— Самые точные?
— И верные. Мы верим своей реке. В силу ее верим. В доброту. В ее бессмертие. Ведь она всегда будет. Как и солнце.
— Ты сказал хорошо. Река — наш друг, и мы отметим нашу дружбу. Как друзья мы обязаны беречь ее. Вот только все ли мы делаем, Андрей Андреевич, чтобы сберечь Баксан?
— Далеко не все. Крепление берегов, отстойники. Долговременные инженерные сооружения…
— А рыба, Андрей Андреевич?
Аболишин развел руками.
— Так скажи, где форель, где усач — царь-рыба? Почему обеднел наш Баксан?
— Плотина на Тереке. Об этом не раз писали в газетах. Плотину возвели, электростанцию построили, а прохода на нерест рыба не имеет. Забыли. Вот и опустел Баксан. Я сам мальчишкой баловался, во-от таких усачей в запруде лавливал…
Бежит Баксан, омывает камни, лижет скользкую гальку. Широко расступились его берега, фиксируя паводковое буйство, которое вот-вот начнется опять, если постоит над горами еще с неделю такая жаркая, безветренная погода. Еще сорок, ну, может быть, пятьдесят километров осталось ему бежать, обнимется он со своей сестрой Малкой, сблизится с братом Чегемом, бегущим правее, и ворвутся они все вместе в сердитый Терек.
Не много воды приносит Баксан к своему устью. Поистратил он силушку на добрые дела, помог всем, кто живет в его суровом ущелье, в красивом предгорье, на живописной равнине, отдал им воду и, сделав много доброго, растворится наконец в холодном Тереке.
Когда-то люди боялись Баксана. В самом имени его заложена эта боязнь: ведь по-кабардински оно означает «пенный», «бурный», а по-балкарски — «гневный», «удушающий живое», «тяжкий». История реки полна катастрофами.
Все переменилось теперь. Люди открыли для себя непередаваемую красоту истоков Баксана — Приэльбрусье и зачастили туда. Взяли силу горной реки для фабрики, для турбин. Разделили поток, направив воду в сотни каналов и оросителей. И обернулся Баксан добром для людей, не потеряв при этом своей природной красоты, своего непередаваемого очарования.
Наверное, так и нужно: не нарушая природного равновесия, по-умному, расчетливо пользоваться богатствами природы.
А памятник реке?.. Что ж, памятники ставят не только людям. И если удастся найти для баксанского камня умные, подходящие слова человеческой благодарности, эти слова будут полезны не реке — река проживет без них, — а другим людям, всем, кто остановится у камня, прочтет надпись.
Прочтет и задумается. Прежде всего вспомнив реку своего детства…
ОБ АВТОРЕ
Пальман Вячеслав Иванович. Родился в 1914 году в городе Скопине Рязанской области. Окончил сельскохозяйственный техникум и Высшие литературные курсы. По профессии агроном. Свыше двадцати лет занимается литературным трудом. Член Союза писателей СССР. Автор двух научных трудов и многих художественных книг о людях советской деревни. Выступает в жанре приключений и фантастики. В этом жанре им опубликовано десять книг. В 1969 и 1971 годах в издательстве «Детская литература» напечатаны его повести о природе и людях Кавказа: «Восточный кордон» и «Там, за рекой». Сейчас работает над последней книгой этой трилогии — «Песни черного дрозда». В нашем ежегоднике выступал трижды.
Збигнев Херберт
ЛЯСКО´
Глава из книги «Варвар в саду»
Перевод с польского С. Ларина
Заставка Е. Г. Клодта
Если Альтамира — столица настенной живописи,
то Ляско — ее Версаль
Ляско не значится ни на одной общеизвестной карте. Можно сказать, что оно не существует, во всяком случае в том смысле, в каком существует Лондон или Радом. Потребовалось наводить справки в «Музее человека», чтобы выяснить, где оно, собственно, находится.
Я отправился туда ранней весной. Долина Везера расстилалась передо мной в своем свежем, еще не распустившемся полностью зеленом убранстве. Фрагменты пейзажа, возникавшие за окном автобуса. напоминали полотна Биссера: вуаль нежно-изумрудного цвета.
Монтиньяк. Местечко, в котором нет ничего достойного осмотра, кроме мемориальной доски в честь заслуженной акушерки мадам Мартель: «Ici vecut Madame Martel — sage-femme — officier d'academie. Sa vie… c'etait faire du bien. Sa joie… accomplir son devoir»[1].
Можно ли выразиться изящнее?
Завтрак в маленьком ресторанчике, но какой завтрак! Омлет с трюфелями. Трюфеля принадлежат к истории человеческих безумств, тем самым к истории искусства. Поэтому два слова о трюфелях.
Это вид подземных грибов, паразитирующих на корнях других растений, из которых они высасывают соки. Для поисков трюфелей используют собак или свиней, как известно, наделенных великолепным обонянием. Кроме того, определенный вид мошек тоже может послужить ориентиром, где следует искать эти гастрономические богатства.
Трюфеля ценятся на рынке очень высоко, поэтому жители этих мест были охвачены истинной горячкой поисков. Они перекапывали землю, уничтожая леса, которые высятся теперь удручающе сухими. Целые земельные участки оказались под угрозой бесплодия, так как трюфеля выделяют ядовитые вещества, препятствующие произрастанию злаков. Причем эти грибы более капризны, и культивировать их труднее, чем шампиньоны. Но омлет с трюфелями великолепен, а их аромат (ибо вкуса они, собственно, не имеют) ни с чем не сравним. Совершенно как тувимовская резеда[2].
Из Монтиньяка едешь по автостраде, которая при подъеме описывает дугу, углубляется в лес и неожиданно обрывается. Паркинг. Киоск с пепси-колой и многоцветными открытками. Тех, кто не удовлетворяется репродукциями, ведут к чему-то вроде ограды, а затем в бронированный подвал, смахивающий на бункер. Замыкаются, словно в сейфах, засовы, и какое-то время пребываешь во мраке, ожидая приобщения к таинству. Наконец, вторые двери, ведущие внутрь, открываются. Мы оказываемся в гроте.
Холодноватый электрический свет отвратителен, и можно себе представить, чем была пещера в Ляско, когда от живого пламени факелов и светильников приходили в движение стада быков, бизонов и оленей, нарисованных на стенах и сводах. И в довершение к этому голос гида, бубнящего пояснения. Это голос сержанта, который читает Библию.
Цвета: черный, коричневый, охра, красный. Белизна известковых скал. Краски отличает такая интенсивность и свежесть, какую не встретишь ни на одной из ренессансных фресок. Цвет земли, крови и сажи.
Изображения зверей главным образом в профиль, они запечатлены в движении, исполнены с грандиозным размахом и вместе с тем с нежностью, вроде женщин Модильяни, излучающих теплоту. Целое на вид хаотично, словно бы все это было нарисовано в спешке гениальным безумцем с применением техники кино, изобилующей крупными и дальними планами. При этом целое сохраняет стройную панорамную композицию, хотя все говорит за то, что художники из Ляско игнорировали законы искусства. У росписей разные масштабы — от нескольких десятков сантиметров до пяти метров. Немало и