бразный кладбищенский столб, который еще и поныне в ходу у эскимосов Аляски.
Подобная трактовка не единственная, а так как исследователям доисторической эпохи она показалась слишком простой, то хлынул поток фантазии. Одна из таких гипотетических версий представляется любопытной и заслуживает хотя бы краткого изложения.
Автор ее — немецкий антрополог Кирхнер, выдвинувший смелую гипотезу о том, что вся эта сцена вовсе не связана с охотой. Распростертый на земле человек — не жертва звериных рогов, это шаман, пребывающий в экстатическом трансе. Концепция Брейля никак не объясняет присутствия птицы (аналогия с эскимосским надгробием малоубедительна) и птичьих очертаний головы распростертого на земле человека. Кирхнер же в своей интерпретации основной упор делает на эту деталь. Он базируется на религиозных обрядах охотничьих племен Сибири в далеком прошлом. В качестве примера он приводит обряд принесения в жертву коровы, описанный в монографии В. Серошевского о якутах. В этой сцене жертвоприношения (как видно на приводимых в книге иллюстрациях) установлены три столба с вырезанными на их вершинах птицами, напоминающими птицу из пещеры Ляско. Жертвы приносились при участии шамана, который впадал в экстаз. Задачей шамана было проводить душу приносимого в жертву животного на небеса. После экстатического танца шаман замертво падал наземь, и тогда ему предстояло воспользоваться вспомогательным духом, то есть птицей, в обличье которой он, впрочем, и выступал, подчеркивая это нарядом из перьев и птичьей маской.
Гипотеза Кирхнера заманчива, ноне объясняет роли включенного в общую композицию носорога, который невозмутимо удаляется, как бы гордясь содеянным.
Сцена в шахте поистине уникальна. Ведь это чуть ли не первое изображение человека в палеолитическом искусстве. Что за поразительная разница в трактовке тела животного и человека! Бизон — впечатляющий и конкретный. Человеческая фигурка — удлиненный четырехугольный корпус, обрубки конечностей, едва распознаваемый символ человека. Впечатление такое, будто ориньякский художник стыдится своего тела, тоскуя по звериному роду, с которым распрощался. Ляско — это апофеоз тех, кому эволюция не навязывала изменения формы, оставив ее в прежнем виде.
Человек своим разумом и трудом нарушил порядок, установившийся в природе. Он стремился создать новый взамен существовавшего, приняв на себя целый ряд табу. Он стыдился своего лица — явного знака отличия. Он охотно напяливал маску животного. Если ему хотелось выглядеть красивым и могучим, он преображался, превращался в зверя. Он возвращался к началу, с наслаждением погружаясь в животворное лоно природы.
Изображения человека ориньякской эпохи представляют собой полулюдей-полуживотных, с головами птиц, обезьян и оленей, как, например, человеческая фигура из грота Тру-Фрейе в звериной шкуре, с рогами на голове. У этого человека громадные, зачаровывающие зрителя глаза, поэтому исследователи доисторического периода называют его богом пещеры или волшебником. В том же самом гроте одно из красивейших изображений — феерическая сцена звериного карнавала. Стадо лошадей, бизонов и пляшущий человек с головой зубра, играющий на каком-то музыкальном инструменте.
Для магического ритуала требовалась как можно более совершенная имитация животных. Вероятно, это послужило причиной того, что стали употреблять краски. Палитра художника проста — она сводится к красному цвету и его производным, а также к черной и белой краске. Создается впечатление, что доисторический человек не воспринимал иные цвета. Впрочем, древнейшие книги человечества (Веда, Авеста, Ветхий завет, поэмы Гомера) сохраняют верность этому ограниченному цветовому видению.
Наибольшим успехом пользовалась охра. В пещере Роше и Эйзи нашли запасы этого красителя, сделанные в доисторические времена. В песках третичного периода около Нантрон обнаружили следы его добычи в довольно широких масштабах.
В качестве красителей в ту пору использовали минералы. Основу черной краски составлял марганец, красной — окись железа. Осколки минералов растирали в порошок на каменных плитах или на костях животных, например на лопатках зубра, о чем свидетельствует находка в Пей-нон-Пей. Такую цветную пудру хранили в полых костях или мешочках, притороченных к поясу.
Порошкообразный краситель замешивали на зверином жире, на сале или воде. Контуры часто обводили каменным резцом, раскраска же производилась пальцем, кистью из звериной шерсти или связкой сухих веток. Пользовались также трубками для выдувания порошковой краски, о чем свидетельствуют росписи в Ляско — обширная площадь стены сохраняет неравномерную тональную насыщенность. Подобный способ обеспечивал эффект мягких очертаний зернистой поверхности, органичность фактуры.
Поразительная способность использовать разнообразные приемы живописи и рисунка в ориньяко-солютрейский и мадленский периоды натолкнула историков на предположение, что в эти отдаленные от нас на десятки тысячелетий времена существовали художественные школы. Подтверждает это развитие палеолитического искусства — от примитивных изображений рук в гротах Кастильо до шедевров Альтамиры и Ляско.
Проблема развития палеолитического искусства непроста, поэтому датировка резных фигурок и настенных росписей той эпохи— задача сложная. Более надежной основой периодизации служит совершенствование самих орудий.
Ранний палеолит, или эпоха оленей и человека разумного, длится от полутора до двух с половиной десятков тысячелетий, завершаясь где-то на пятнадцатом тысячелетии до нашей эры. Он делится на ориньякский, солютрейский и мадленский периоды. Природные условия в те времена стабилизировались, что послужило основой франко-кантабрийской цивилизации. Исчез призрак катастрофических оледенений — белесых, надвигающихся с севера масс холода, более сокрушительных, нежели вулканическая лава. Катастрофой для этой цивилизации, однако, оказалось… потепление. В конце мадленского периода олени ушли на север. Человек остался в одиночестве, покинутый богами и животными.
Каково же место Ляско в доисторической эпохе? Нам известно, что грот не был украшен за один прием, что там росписи подчас накладываются одна на другую и относятся к разным тысячелетиям. Опираясь на анализ их стиля, Брейль придерживается той точки зрения, что основные росписи выполнены в ориньякский период. Характерная черта его — определенный вид перспективы. Это, конечно, не прямая перспектива, овладение которой требует знания геометрии, но ее можно назвать развернутой. Животные изображены в основном в профиль, но отдельные фрагменты их тел — голова, ноги — обращены к зрителю. У рогов бизона в сцене на стене шахты очертания лиры.
А теперь об истории открытия Ляско. Сентябрь 1940 года. Франция пала. Война в воздухе над Англией достигла своего апогея. На далекой периферии этих событий, в лесу, в окрестностях Монтиньяка случается происшествие, словно позаимствованное из приключенческой повести, происшествие, которому суждено было подарить миру одно из самых замечательных археологических открытий.
Буря свалила дерево, обнажив отверстие, вид которого повлиял на пылкое воображение юного Марселя Равидо и его товарищей. Подростки полагали, что это вход в подземный коридор, который ведет к развалинам замка неподалеку. Журналисты сочинили историю про пса, якобы свалившегося в эту дыру и фактически ставшего первооткрывателем Ляско. Но наиболее правдоподобно, что у Равидо была страсть исследователя, хотя его интересовала не слава, а возможность найти спрятанные кем-то сокровища.
Дыра достигла 80 сантиметров в поперечнике, и казалось, что она такая же и в глубину. Однако камень, брошенный вниз, падал невероятно долго. Подростки расширили вход. Равидо первым оказался в гроте. Принесли лампу — и росписи, на протяжении двадцати тысячелетий замурованные в подземелье, открылись человеческому взору. «Наша радость была безграничной. Мы исполнили дикий воинственный танец», — сообщает Равидо.
К счастью, молодые люди не стали действовать на свой страх и риск, а тут же сообщили о находке своему учителю мсье Лавалю, тот — Брейлю, который жил в то время неподалеку и явился в Ляско через девять дней после открытия пещеры. Ученый мир узнал о ней пятью годами позже, после окончания войны.
Мальчишки из Ляско достойны если не памятника, то по крайней мере мемориальной доски не меньших размеров, чем та, что отмечает акушерские заслуги мадам Мартель. Их родное местечко Монтиньяк сделалось знаменитым. Славе сопутствовали и материальные блага. Теперь здесь налажено более удобное автобусное сообщение, множатся разного рода ресторанчики («Под быком», «Под бизоном»), и по крайней мере несколько десятков семей пробавляется продажей сувениров. Возможно, Равидо сам откроет ресторанчик и на старости лет, сидя у камина, будет рассказывать туристам о своем открытии. Может, он уже получил археологическое образование, но сомневаюсь, что ему посчастливится обнаружить такое еще раз.
В нескольких десятках метрах от грота Ляско возникло нечто вроде частного предприятия «со специализацией по доисторическому времени». Владельцы пастбища открыли нечто напоминающее вход в новую пещеру и нашли там несколько заурядных окаменелостей. Они поставили сарай, где разместили эти «экспонаты», а чтобы придать своему «музею» видимость научности, развесили на стенах чертежи, из которых можно узнать, что существовало четыре ледниковых периода: Гюнц, Миндель, Рисе и Вюрм. Заполучив от вас однофранковую монету, более подробные пояснения по вопросам палеологии дает хитроватый селянин, пахнущий овечьим сыром.
Так как мы живем в эпоху скепсиса, подлинность наскальных изображений была поставлена под сомнение. Это, впрочем, началось еще в 1879 году, после открытия Альтамиры Марселино де Савтуола. Полагали даже, что отцы-иезуиты тайком изукрасили пещеру, как бы подсунув ее под нос ученым и выжидая, когда вокруг нее разгорятся споры. Тогда иезуиты заявили бы о подделке и скомпрометировали специалистов по палеолиту, учение которых отодвигало границы рода человеческого за пределы библейской хронологии. Подлинность росписей Альтамиры исследователи признали только ч