Ежи первым высказал гениальную в своей простоте догадку, что это сушится выстиранное белье. Действительно, пройдя метров сто, мы увидели за поворотом дороги небольшую речку, в которой стояли несколько десятков рослых мужчин, шумно шлепающих по воде кусками материи.
— Вот так прачечная! — удивился Анджей.
— Где же в конце концов джунгли? — спрашивал таксиста Збышек, которому позарез нужны были кадры девственной природы.
Шофер что-то мычал и кивал головой.
Не прошло и двух минут, как мы въехали под деревянную арку с французской надписью: «Национальный парк Банко Министерства сельского хозяйства», за которой высилась стена высокоствольного леса.
— Ехать дальше? — вопросительно взглянул шофер.
— Да, да, — в один голос закричали мы. И кроны деревьев сомкнулись над нашими головами.
Увидев надпись «Национальный парк», каждый из нас вспомнил кадры из документальных кинофильмов. Львы и тигры гуляют вдоль дороги, не обращая никакого внимания на автотуристов, жирафы щиплют нежную зелень деревьев, сломя голову проносятся стада антилоп. Но все ото характерно для светлой, солнечной саванны или лесосаванны. Здесь же мы оказались в густом полумраке влажно-тропического леса без просвета неба над головой.
Шоссе сменилось грунтовой дорогой, и машина пошла медленнее. Через несколько сот метров дорогу преградила большая ветка, и мы остановились.
Ничто не напоминало здесь мягкой, спокойной природы наших среднерусских лесов. Все было необычно: серый сумеречный свет, духота, сырость, незнакомые приторные запахи… Задрав головы, мы видели, как далеко вверху серебрятся на солнце кроны деревьев, сюда же не достигал ни один луч. И, может быть, поэтому на земле не росло ни травинки. Светлые, уходящие ввысь стволы, словно гигантские колонны, поддерживали этот солнценепроницаемый зеленый свод.
— Не меньше пятидесяти, — прикинул Анджей высоту самого крупного придорожного великана. — Кто выше вытянется, больше света получит.
Мы сделали несколько шагов в сторону от дороги. Ступать было мягко, под ногами лежала прелая коричневая листва.
— Листья здесь опадают и распускаются не в строго определенные сезоны, а постепенно, в течение всего года. Поэтому лес вечнозеленый, — делился Анджей своими биологическими познаниями.
Против ожидания, двигаться в тропическом лесу было нетрудно, так как большая часть деревьев у основания не имела сучьев. Стволы были опутаны лианами, покрыты бахромой мхов и лишайников. Одно из деревьев выделялось угольной чернотой. Мы бы приняли его за пострадавшее от огня, если бы не сочная зеленая крона.
— Судя по характерному цвету коры, это эбеновое дерево, — сказал Анджей. — Древесина его тверже самшита. Вообще во влажных тропических лесах разнообразие древесных пород огромно, несколько сот видов. Да, — обратился он ко мне, — а где тут красное дерево, ну хотя бы макоре?
Как на грех, Анджей запомнил мои вчерашние разглагольствования на палубе и отнесся к ним вполне серьезно. Я печально поглядел на высившиеся вокруг деревья и не в первый раз осознал ту простую истину, что дутый авторитет рано или поздно лопается как мыльный пузырь. Конечно, я мог повторить, что один ствол макоре дает в среднем до 30 кубометров древесины, а отдельные гиганты — до 80. Мог рассказать о пальме рафия, из сока которой приготовляют пальмовое вино, о масличной пальме, главном источнике жира в пищевом рационе жителей лесной зоны, о дереве кола, орехи которого оказывают тонизирующее воздействие на организм, но определить вид хотя бы одного из окружающих нас деревьев не мог.
Тут в разговор вмешался Ежи.
— Где здесь макоре или какой иной сорт, в конце концов не так уж важно. Главное, что под сенью этих деревьев можно отлично выращивать кофе!
— И какао, — обрадовался я.
Таксист уже сигналил нам, и мы вернулись к машине.
Проехав еще с километр, мы оказались на берегу небольшого лесного озера. Дальше дорога была завалена ветками, какими-то круглыми плодами, похожими на клубни картофеля, размыта дождевыми потоками.
Уже давно мы обратили внимание на странное, слегка вибрирующее гудение. Как только мотор машины перестал работать, оно стало слышно особенно отчетливо.
— Чах-чах-чах, — исторгались неведомо откуда пульсирующие звуки, будто трясли тысячи погремушек. Тщетно мы пытались выяснить происхождение этих звуков у шофера. Он лишь ухмылялся и таращил глаза, явно не понимая, что мы хотим от него.
Выйдя из машины, я чуть не наступил на хвост золотоголовой ящерице, но она ловко вывернулась и юркнула под гигантский, высоко выступающий из земли корень.
— Почему не видно обезьян? — удивлялся Анджей. — Ведь здесь их должно быть тьма-тьмущая: мартышки, шимпанзе, тверды. Неужели они боятся человека?
Я вспомнил про груду обезьяноподобных зверьков на рынке, и предположение Анджея показалось мне близким к истине.
Анджей высмотрел что-то в листве деревьев и, издав звук, похожий на клич Тарзана, полез вверх по лианам. Скоро, весь перепачканный, он предстал перед нами с гроздью диковинных оранжевых плодов, облепленных муравьями.
— Если насекомые их едят, значит, съедобные, — заверил он нас.
Никто, однако, не рискнул отведать добытого лакомства.
— Термиты, — определил Ежи, рассматривая муравьев. — Знаете, почему Тропическая Африка так бедна историческими памятниками?
— Ежи, ведь это даже дети знают — про термитов, пожирающих библиотеки, и все такое прочее. Ты бы лучше узнал, что гудит в этом лесу?
Ежи наморщил свой великолепный лоб.
— Я думаю, это что-то вроде цикад. Однако тебе, биологу, стыдно обращаться к кинорежиссеру с таким вопросом.
— Да я же разбираюсь только в рыбах. Однако сдается мне, что это действительно цикады.
Лесное озеро, около которого мы остановились, почти сплошь заросло листьями, как две капли воды похожими на нашу кувшинку. Анджей тут же разъяснил, что кувшинка — это растение-космополит и встречается на всех материках, исключая, конечно, Антарктиду.
Две огромные пестрые бабочки, размером с воробья, порхали над водой. Анджей заметался по берегу в надежде, что бабочки приблизятся, но те вели себя осмотрительно. Зато он нашел какое-то страшное насекомое с длинным червеобразным туловищем и несметным количеством ног. Страшилище едва уместилось в коробке из-под сигарет. Но это была жалкая компенсация за упущенных бабочек.
— Настоящий натуралист полез бы в воду за ними, — подначивал Ежи. — Збышек снимет этот эпизод на пленку специально для студентов Варшавского университета, если, конечно, тебя не проглотит крокодил.
Но рискнуть погрузиться в эту темную воду даже отчаянный Анджей не решался. Где-то рядом, конечно, затаились и зорко следили за каждым нашим движением рогатые гадюки, черные кобры, зеленые банановые и коралловые змеи, королевские питоны, и уже летела к нам страшная муха цеце.
— Ой! — крикнул Ежи и с размаху шлепнул себя по лбу.
Мы, как по команде, обернулись.
— Укусила, — продолжил он не без тревоги, хотя и изобразил на своем лице нечто вроде улыбки.
Мы склонились над прилипшей к ладони бездыханной мухой, маленькой, неказистой, но с резко выступающими вперед челюстями.
— Прекрасный экземпляр мухи цеце, — внушительно произнес Анджей. — Надеюсь, Ежи, ты мне уступишь ее для коллекции?
— Ты уверен, что это муха цеце? — мрачно спросил Ежи.
— Ну не на сто процентов, конечно. В Варшавском университете нам цеце не показывали. Но, судя по характерному челюстному аппарату, это она. Правда, у цеце должен быть еще длинный хоботок, но ты ее так прихлопнул, что он вполне мог отвалиться.
— Ну, а если это действительно муха цеце?
— Тогда ты заболеешь сонной болезнью и никакой кофе тебе не поможет.
— А без шуток?
— Больше я ничего не знаю. Скорей всего, болезнь проявится не сразу. Пройдет инкубационный период. Подробнее все объяснит доктор. Конечно, он с радостью окажет тебе всю необходимую помощь, хотя я не знаю, насколько она будет эффективной. Сонная болезнь для Европы — редкость, любой врач захочет заняться ее лечением. Тем более, что наш доктор истосковался по настоящему делу: за всю зимовку у него не было ни одного серьезного случая. Ну, а муху ты мне все же отдай. Тебе она теперь ни к чему.
И отобрав у растерянного Ежи останки мухи, Анджей аккуратно опустил их в коробку из-под сигарет, где уже покоился страшный червяк.
— Ну вот, теперь мы вернемся не с пустыми руками, — сказал он. По его нарочито серьезному тону я понял, что смертельная опасность Ежи не угрожает.
При выезде из леса нам встретился ученого вида европеец в шортах, с длинной сеткой для ловли насекомых., Чуть позади стоял маленький автомобиль. В нем, устроившись на заднем сиденье, читала книгу пожилая дама. Она явно не разделяла интереса своего мужа.
Увидев человека в шортах, как видно, нисколько не боявшегося мухи цеце, Ежи приободрился и весь обратный путь что-то весело насвистывал.
На палубе нас уже ждал изнывающий от жары доктор. Пока мы ездили в джунгли, он успел сделать массу дел: оказал помощь больному матросу с рижского судна «Ян Райнис», приобрел на городском рынке статуэтку африканки, вырезанную из настоящей слоновой кости. Но больше всего доктор гордился тем, что установил дружеские контакты с представителями местного населения, объяснив им, что к колонизаторам он не имеет никакого отношения, а совсем наоборот — проникнут к народам Африки чувством глубокой солидарности.
Как только мы сообщили, что Ежи укусила муха цеце, доктор посерьезнел. Осмотр ничего не дал: на лбу Ежи не осталось никакого следа.
— Воспалительный бугорок может появиться через два-три дня, — задумчиво говорил доктор, — если, конечно, эта муха уже подхватила трипаносому из крови какого-нибудь больного и была бациллоносительницей.
Тогда Ежи предложил доктору осмотреть муху.
Анджей осторожно раскрыл коробку и вывалил оттуда на ладонь страшного червяка. Тот расправил свои многочисленные ножки и медленно пополз. Анджей тряс коробку, но муха не выпадала. Он заглянул внутрь — там было пусто.