ала, и полет выравнивался. Они уходили ввысь зловещими кругами. В движениях птиц перед взлетом ему чудилась отталкивающая карикатура на низменную природу людей, которых он лично знал. Он видел стервятников не первый год, но никак не мог привыкнуть к ним и внутренне содрогался.
— Подсаживайтесь, коллега, поработаем над картой, — оживившись, с чувством заговорил Гочкис. — Стало быть, ваша миссия в этом пункте…
С тяжелым сердцем Фримелл подвинул кресло. Худой рукой осторожно разгладил край истрепанной, пожелтевшей карты. Одна мысль смутно встревожила его.
— Где сейчас вертолет?
— На внешней территории. В пустынном, укромном месте, к юго-западу от…
Они взяли карту и перешли в кабинет.
Прежде чем запереть дверь, глава частной британской миссии по содействию развитию народного образования и одновременно преподаватель в школе для взрослых постоял с минуту в холле, прислушиваясь. Монотонно гудели мухи, в отдалении слышался разговор Кирима с кухарками. Голоса то повышались в тоне, то понижались. Он посмотрел на запертую дверь в противоположной стороне холла. Она вела в комнату мистера Маклиша из Ливерпуля, врача с солидным практическим стажем в тропиках. Маклиш одно время принимал пациентов в кабинете. Но позже счел более удобным наведываться в редко разбросанные поселения лично. Там Ячв он обычно и пользовал пациентов и возвращался в своем лендровере в миссию поздно. Иногда он рассказывал Фримеллу о забавных, а нередко и полудраматических случаях во время вечерних блужданий на машине, особенно в периоды дождей. Фримелл подозревал, что врач тайно коллекционирует местные предметы искусства, скупая их за бесценок… Доктор им не помешает. Сегодня, как и всегда, Маклиш вернется в миссию не ранее одиннадцати вечера.
Взвесив все это, Фримелл отступил в кабинет, из которого уже тянуло ароматным сигарным дымком, и повернул ключ в двери… Маклиш, вопреки обыкновению, вернулся в этот день рано и в приподнятом настроении: на заднем сидении его машины, прикрытый плащом, лежал длинный, завернутый в бумагу сверток. Сверток не был тяжел, но пронести его в свою комнату, выходившую, как и кабинет, в общий холл, Маклишу хотелось незаметно. А Фримелл имел обыкновение появляться как-то не вовремя, словно намеренно пытался смутить врача и увидеть лишнее.
Маклиш занес к себе большой старый медицинский саквояж. Ему показалось, что за дверью кабинета он слышит приглушенные голоса. Тут он увидел слугу.
— Что, Кирим, мистера Фримелла нет дома? — спросил Маклиш.
— Мистер Фримелл в кабинете, сэр. У него сегодня гость.
— Должно быть, высокое начальство, раз он заперся?
Едва заметная ухмылка Пробежала по лицу африканца:
— Мистер Гочкис… простите, доктор, я хотел сказать, мистер Смит, сэр. Он корреспондент.
— Так кто же из двоих: Смит или Гочкис, Кирим?
Лицо Кирима отразило смятение. Он открыл рот, чтобы ответить, но Маклиш нетерпеливо прервал его:
— Сделай, пожалуйста, Кирим, для меня два бутерброда с яйцами и ветчиной.
А через час Маклиш увидел, что Фримелл вышел из кабинета отдать какое-то распоряжение на кухню. Врач передал ему разговор с Киримом. Фримелл держался невозмутимо, но сквозь загар на лице проступила бледность.
— Да, приехал журналист, — неопределенно пробормотал он и, сославшись на занятость, поспешно удалился. В его кабинете разразился тихий скандал.
— Все кончено, мистер… Смит, — выразительным шепотом забормотал он. — Вы раскрыты… мое участие, вы сами понимаете… Компрометировать себя… Я отказываюсь и советую вам немедленно уехать.
Гочкис нервно вскочил с кресла. Столбик сигарного пепла рассыпался по желтой бумаге карты. Несколько мгновений он задумчиво изучал Фримелла.
— Поздно, Фримелл. Если сорвете дело, шеф вам этого не простит. Начнем немедленно. Расстроим их планы. Опередим их.
В Управлении заповедника Лоатомвао удивительное сообщение о появлении Гочкиса в миссии поступило в полночь. Его принесла кухарка миссии. Темнокожая женщина, проникшись сознанием крайней важности того, что поведал ей Кирим, в сопровождении сына-подростка преодолела без малого двадцать миль по тропам, бегущим от деревни к деревне, по холмам и низинам, через опасные даже днем густые перелески и дикие чащобы вдоль речушек.
Букериджа разбудили уже в постели, и он долго не мог поверить в разоблачение Фримелла. После долгих расспросов он составил более определенное представление о случившемся и вынужден был признать, что приметы Смита и Гочкиса удивительным образом совпадают. Букеридж поспешно оделся, его первым побуждением было немедленно выехать в миссию. Но в конце концов он решил отложить выяснение странных обстоятельств на утро.
Тревожные мысли долго не давали уснуть. Букеридж забылся лишь перед рассветом. Он многое сделал для заповедника, и это далось ему нелегко. Постоянные заботы отнимали много сил, а частые инспекционные поездки под палящим солнцем и в сезоны дождей были в его возрасте и при сердечных недомоганиях более чем изнурительными. Поэтому сотрудники Управления дорожили немногими часами его сна. Букеридж проснулся лишь в восемь, с тяжелой головой, но в девять уже готов был выехать. И тут из окна Управления он увидел всадника на взмыленной лошади. Букеридж узнал Кирима.
Новое сообщение лишь усилило озабоченность. Если вначале он не мог допустить мысли, что доктор Фримелл замешан в готовящемся преступлении, то его торопливое, воровское бегство из миссии вместе с Гочкисом не оставило места сомнениям. Они сбежали, полагая, что им удалось усыпить бдительность прислуги. Они ушли пешком, прихватив с собой чемоданы и какие-то тяжелые свертки. Что они собирались предпринять?
Фримелл — по натуре естествоиспытатель, и ему ли не знать, при его наблюдательности, где следует искать «объект», как именовали несчастных четвероногих эти двое, беседуя на веранде! Гочкис — лошадка темная и вполне может пойти на хорошо оплаченную кражу. Неразборчивый в средствах представитель какой-то британской фирмы… Но с личностью доктора Фримелла все это как-то не вяжется. Однако почему не допустить, что Гочкис мог его чем-то запугать, шантажировать? Придется допустить. Ах, Фримелл, Фримелл! И он оказался пешкой в грязной игре бизнеса.
Букеридж заговорил на местном наречии, обращаясь к егерю-африканцу:
— Послушайте, Макебу, все мы знаем, что нужно Гочкису. Но ведь это подлое воровство. Даже местные браконьеры считают святотатством поднять руку на этих животных. Негодяев ожидает тюремное заключение. Они не могут не знать об этом.
Внезапно бурный всплеск энергии выбросил Букериджа из кресла. Он заходил по комнате. Егерь давно не видел начальника таким взволнованным.
— Верный мой Макебу, старина, я возлагаю это трудное дело на тебя. Необходимо предупредить преступление. Это спасет и людей, замысливших его, хотя один бог знает, что это за люди! Они не травят втихомолку слонов, чтобы унести их бивни. Они замахнулись на самое священное и дорогое, что еще осталось в нашей стране от варварских времен колонизации. Но эти негодяи все-таки люди. А людей, Макебу, надо стараться спасти. Может быть, урок, преподанный им, пойдет на пользу? Что скажешь, Макебу?
— Не знаю, мистер Букеридж. Вы добрый человек. Но прежде надо спасти животных. Бы не можете знать, стоят ли эти люди ваших забот.
— Ты хорошо сказал, мой старый друг. Но давай крайние меры отложим на крайний случай.
— Да, мистер Букеридж.
— Тогда не будем терять времени. Вот карта. Вот два района, где обитают животные. Соберите всех, кого найдете, разбейте на мелкие группы и прочешите оба района. Придется организовать облаву. Надо выследить браконьеров. Найди их, Макебу, любыми средствами помешай им, доставь сюда!
Макебу ушел, а Букеридж полностью утратил покой. Он обстоятельно обсудил ситуацию в соседней комнате с тремя попугаями и с трехмесячным щенком пятнистой гиены. Потом долго наблюдал в окно, как трогательный маленький слоненок Кой-кой безуспешно старается полакомиться остатками лимонного сиропа в бутыли. В комнате своего заместителя Букеридж навестил захворавшую макаку. И неожиданно для себя, на исходе второго часа томительного ожидания вестей, распорядился заправить бензобаки автомашины и выехал к «театру военных действий». А в том, что они откроются, он ни минуты не сомневался.
Если челюсти неплотно сжаты, зубы начинают выбивать лихорадочную дробь. Трясясь всем корпусом, «Нарраганзет» еще несколько мгновений неистово ревет. Небрежным кивком Сопьют дает знать, что понял указания Фримелла. Решительный бросок вертолета вниз.
Сопьют резко убавил обороты двух роторов на одном валу, и четыреста лошадиных сил, исступленно рвавшиеся из цилиндров двигателя и бешено вращавшие над ними полосы гибкой стали, почти затихли, усмиренные движением небольшого рычага.
Сопьют все так же глядел вниз, он словно прирос к креслу, и его сильные большие руки с размеренностью автомата, едва касаясь тумблеров и рычажков, на ощупь смещали их в нужную сторону и на нужное число делений.
Фримелл, пристегнутый к креслу ремнями, беспокойно ерзал, вертел головой, стараясь разглядеть местность. Но он подолгу смотрел и на непроницаемое лицо пилота. Этот наемник в своем деле ас, размышлял Фримелл, и у него попросту нет нервов. Нервы есть у меня. Но ему такая «роскошь» не нужна. Ему, разумеется, одинаково безразлично, в каких небесах водить машину. В сущности ничего о нем не известно, но какая-то его особенная виртуозность в обращении с машиной и эта холодная непроницаемость, и способность, подчиняясь, оставаться господином положения — все это говорит о том, что он достаточно повидал на своем веку. Не удивительно, если он один из тех, что «умиротворял» патриотов Вьетнама и Камбоджи… Или занимался контрабандой наркотиков из Гонконга и Сингапура. Везде хладнокровие, несложный трезвый расчет, и всюду мистер Сопьют «исполнительный парень». Специалист хорошей выучки и повсюду ценимый, но забывший, — должно быть, за ненадобностью, — откуда он. В привычках и взглядах — космополит, меняющий подданства, как его бортмеханик Трэверс меняет изношенные детали. И вот теперь он участвует в наглом ограблении