— Как-то Ятгыргин встретит?
— Это от нас зависит. Чуть ошибешься — от ворот поворот.
— Да… — неопределенно протянул Ермил Иванович.
— Сколько русских, спрашивали, — продолжал Шарыпов. — Говорю: двое. Начальник фактории и писарь с ним. А зачем, говорят, переписывали нас? Ответил, что нам знать надо, какое у кого хозяйство, сколько народу, чтобы заранее определить, сколько чего надо завозить для них, какой товар, когда.
— Смотрят доверчиво, — подхватил Михаил Григорьевич. — Чай подаренный сразу же заварили, нас угощали. Сахар похвалили, что крепкий, синий, на расход экономный. Ну, мы выпили по кружке. С посудой у них тоже плохо. Четтагын (сени в чукотской яранге) пустой. Бедно живут. Малооленные все.
— Вон карточки-то. В них все теперь записано. В двух хозяйствах двухсот оленей нет, — вставил Шарыпов.
— Может, и убавляют, — глубокомысленно произнес Ермил Иванович. — У них все сразу не узнаешь. Но эти небогатые. По ярангам видно: маленькие да и ветхие, из старых постелей оленьих. Давно, видать, держат.
— Ну, чаевничайте, закусывайте и спать. Завтра затемно выедем, чтобы днем у Ятгыргина быть, — заключил я.
Алин вышел и вернулся минут через десять. Собаки в порядке, накормлены. Спят, наработались бедняги. Дорожка-то мягковата под полозом.
Расчет времени сделал Ермил Иванович. Выехали к Ятгыргину часу в восьмом утра. Февральские дни посветлее. К полудню должны быть в «ставке».
Едем по следу двух оленьих нарт. Это коряки отправились к Ятгыргину с известием, что сегодня мы будем у него. Мы об этом коряков не просили. Но таков тундровый обычай. Видно, хотят присутствовать при встрече, посмотреть, какой товар подвезли, чем мы богаты.
Полдень. А вот и яранги. В европейской тундре да и в сибирских, ямальских всегда ищешь глазом треугольник чума, а здесь яранги закругленные. Чернеют они, как ковриги черного хлеба, на белой скатерти снега. Три яранги — трое хозяев стоят. Оленей не видно. Стадо отогнали подальше. Вилюнейцы нас ждут. Мужчины все у яранг, кто сидит на нарте, кто стоит.
— Вон Ятгыргин. Смотри, Лев Николаевич, на нарте сидит, на белой оленьей постели.
Алин остановил собак. Все остальные упряжки встали полукругом, охватив, как неводом, яранги и человек двадцать встречающих.
— Здорово! — Алин протянул Ятгыргину руку.
— Здравствуй! С чем приехал?
Подошел и я, поздоровался.
— Здорово! внимательно посмотрел на меня правым глазом Ятгыргин. Левый был закрыт аккуратным кружком из оленьей сыромятной замши.
Алин стал переводить мои слова.
— Приехали торговать. Вот товар подвезли. Слышали, что у вас кое в чем нужда, ну и привезли сколько смогли на собаках. Торговать хотим. Пушнину, какая есть, и олений товар — вы нам, а мы вам — свой товар. Как живете? Как олени? Как промысел?
— Год неплохой, — последовал ответ, — и олень хорошо летовал, и зверь есть, не шибко много, но добывать можно.
— Мы к вам с добром.
— Увидим, — в раздумье тихо бросил Ятгыргин.
— Алин! Неси подарки.
— Чего?
Подарки мы привезли для первого знакомства и чтобы почин торговле дать!
Быстро развязал нарту. Михаилу Григорьевичу, которому предстояла самая трудная работа по переписи, вручил я два медных, отливавших зеркальным блеском (хоть брейся!) таза — малый и большой. В большой положил пять кирпичей чаю, в малый — десять кульков сахару.
— Унесешь? — спросил я Михаила Григорьевича.
— Унесу.
— Первый возле Ятгыргина положишь.
— Хорошо, так и сделаю.
Ермил Иванович принес ящик галет, Шарыпов — три куска долембы азиатской красного, зеленого и синего цвета. Второй Алин набрал табаку «Черкасского» несколько папуш, прихватил «Флотский» трубочный, жевательный плиточный. Я взял два медных чайника (мечта оленевода), две лампы семилинейных с запасными стеклами, трехлитровый бачок с керосином, Шитиков — сотню винчестерных патронов, малокалиберную «тозовку» и к ней двести патронов, две пачки стеариновых свечей.
— Какомэй!! — удивленно воскликнули вилюнейцы.
— Куда это мне? Тут столько товару, что у меня и пушнины не хватит, — перевел мне Ермил Иванович слова Ятгыргина, произнесенные, как мне показалось, с некоторой растерянностью.
— Ермил Иванович, переведи: это подарки от большого начальника из Москвы. Пушнины за это мы не возьмем. За пушнину еще товар возьмешь.
— Какомэй!! — опять вздохнула толпа.
Ятгыргин быстро подбежал к своей яранге и что-то крикнул.
— Баб кличет забрать подарки, — шепнул мне Алин.
— Ну, дело вроде налаживается.
Алин, Михаил Григорьевич, Шарыпов и я по приглашению Ятгыргина направились в его ярангу. Остальные каюры стали развязывать собак, отвели их в сторону, закрепили. Кормить будем, как всегда, на ночь. Всем трем хозяевам яранг подарки вручили, кому что.
Я никогда не ел такого вкусного оленьего мяса, как на Чукотке. Чукчи оленя не бьют, а душат удавкой. Приканчивают уколом ножа в мозжечок. Кровь не сбегает, вся остается в мясе. Оленину слегка недоваривают. Вкус удивительный, тонкий — вкус дичи.
Поели мяса у Ятгыргина до отвала. После нашей немудреной дорожной кухни насладились мяском чукотского приготовления. И за чай. Куда без него? Чай с сахаром, крутой заварки, с галетами, сливочным маслом. А тут еще хозяйка поставила в подаренном нами медном тазике горячие, с ароматным парком оленьи языки.
Разговор через переводчика, медленный, трудный, ни на минуту не затихает. Горят преподнесенные факторией лампы. Женщины обогрели, протерли стекла, заправили фитили. Светло. Совсем другая жизнь.
Яранга у Ятгыргина добрая, из хороших оленьих шкур, теплая. Полог большой, с внутренней стороны, с мездры, выкрашен в коричнево-красный цвет, видно, ольховой корой. Уютно и чисто, душновато немного, но полог постоянно поднимают снующие по своим хозяйственным делам женщины.
— Немножко отдохнем, а потом и поговорим о деле, — сказал я Ятгыргину. Ермил Иванович перевел. Сидим, дымим трубками. Кое-кто придремал. С дороги да с холоду человек до сна охоч. Палаток здесь ставить не будем. Надо стать с хозяевами на более короткой ноге.
Тихо. Михаил Григорьевич похрапывает. Разморило его после сытного обеда. Ятгыргин куда-то ушел. Кажется, совет держать. Мы с Алиным и Шарыповым тоже поговорили, как дальше действовать. Все продумали. Ждем Ятгыргина.
Откинулся полог, вот и он.
— Ну садись, говорить будем, — обратился к нему Алин. — Торговать будем?..
— Будем, — согласно кивнул Ятгыргин. — Я уж две нарты отправил по стойбищам, чтобы все сюда ехали, чтобы пушнину, неблюя, пыжика везли. Крупные шкуры, я слышал, не будете брать?
— Не будем, на нартах много не увезешь. В Ваеги везите. Там Шарыпов примет. Не обижайтесь. Всего зараз не захватишь.
— Лев Николаевич, а мяса для собак будем просить? — обратился ко мне Ермил Иванович. — Юколы-то у нас только-только на обратный путь. Говорил я, больше надо брать. А ты все на товар нажимал. Товару больше грузить приказывал.
— Скажи Ятгыргину, что торговать будем три дня. На четвертый в полдень — в обратный путь. На трое суток надо мяса собакам. Оленей двенадцать надо будет забить. За мясо заплатим.
— Мясо будет. Двенадцать оленей всем народом не страшно дать, а плату мы с вас не возьмем. Вы к нам с добром приехали. Ну и мы вас добром встречаем, — заявил Ятгыргин. — Не разоримся.
— Три раза мясом собак накормим, а перед выездом в дорогу опять юколу дать надо. От мяса с непривычки собаки жидко оправляться будут, на стоянке это ничего, а в дороге плохо. Не каждая собака в сторону оттянуть успеет. А под полоз жидкий кал попадет, канители много, полоз выскребать надо, нарту на бок валить, — объясняет мне Ермил Иванович.
— Хорошо. Пусть по-твоему будет, тут с тобой спорить не приходится.
— Вот что еще, — обращаюсь я к Ятгыргину, — видишь, человек со мной, писарь? Ты ему разреши народ переписать и хозяйства.
— А зачем это?
— Вот зачем. Ты стадо держишь, тоже ведь все рассчитываешь: сколько быков надо на кочевку, на промысел, сколько маток оставить, телят, молодых оленей на смену выбракованным. Все рассчитываешь. Ну и мы должны рассчитать, сколько продуктов для твоего народа завезти надо, каких, сколько сыромяти, юфти на оленью упряжь, китового уса под полозья, лахтака на подошвы к летней обутке, капканов для промысла разных, ружей, патронов. Писарь с Шарыповым все это выспросят у хозяев и запишут. Мы уже не вслепую будем с вами торговать. Как у тебя олени по твоему плану живут, так и мы по плану все завозить станем.
— Ну, пусть переписывает тогда, — кивнул Ятгыргин в сторону Михаила Григорьевича.
— Заодно вместе с Шарыповым и товарные заявки соберите, — сказал я статистику. — Потом объединим, прикинем «на запас» неучтенное и запланируем завоз товаров на Ваеги. А там и на факторию «Крепость» будут ездить.
— Вот что, — переводит Ятгыргину мои слова Алин, — вам не надо больше у спекулянтов по дорогой цене товар покупать. Много теряет твой народ на этом. Я слыхал, здесь кое-кто лисицу за папушу табака брал. Надо ездить в Ваеги и на «Крепость»: там по-настоящему оценят пушнину и сырье, а товар продадим по твердой государственной цене. Когда у твоих людей будут мука, масло, всякий припас, оленей-то меньше станете бить на мясо, сохраните их и сами заживете получше!
— Так-то так, да далековато ездить, — задумался Ятгыргин.
— Далековато? Мы на собаках к вам быстро добрались, а на оленях с осени по мелкому снегу, а весной по последнему насту быстро перемахнете. Оленю ведь юколы не надо, корм под ногами. Вот мы уедем, а в марте вы в Ваеги привозите, что есть у вас, и запасете всего до осени. Еще полтора месяца промышлять зверя можно. А в ваши дела и обычаи мы вмешиваться не будем, пока сами не захотите по-новому жить.
За разговорами наступил вечер.
— Ну, Михаил Григорьевич, Шарыпов, начинайте перепись с Ятгыргина. Заявку на товары возьмите у него. А я пойду пока в другие яранги, посмотрю, как каюры устроились, с народом познакомлюсь.