Пламя костров медленно опадало, будто растворяясь в углях, а угли затягивались серым пеплом. Затихали голоса на лугу. Только караульные ратники изредка перекликались: «Слуша-а-ай…» Засыпал воинский стан князя Святослава, доверившись бдительности ночной стражи.
Алк осторожно спустился с дуба, отыскал между корневищами глубокую яму и прилег отдохнуть. Завтра опять нужно идти следом за судовым караваном…
А товарищи Алка бежали через ночной лес, повторяя про себя слова, которые нужно в точности передать старейшине Смеду: «Войско князя Святослава ночует возле Оленьих оврагов. Воинов очень много, и кони тоже есть».
Проторенную дорогу, уводившую в глубь леса, нашел десятник Кара. Следы копыт и глубокие борозды от саней-волокуш были еще свежи. Значит, по дороге недавно ездили и перевозили тяжести.
Обрадованный десятник поспешил к князю, потому что каждому, кто найдет свежие следы вятичей, была обещана награда — серебряная гривна.
Вскоре многочисленная конная дружина углубилась в лес.
Остался позади светлый речной простор. Вековые сосны вплотную придвинулись к дороге. Ветви их сомкнулись над головой, загораживая небо. Было сумрачно, сыро, тревожно. Всадники ехали, как по дну глубокого оврага. Копыта коней скользили по влажной земле.
Дорога резко повернула, огибая холм, и вдруг исчезла под завалом из могучих сосновых стволов. Ветви сосен переплелись — колючие, угрожающе растопыренные, непреодолимые ни для конного, ни для пешего.
Обойти завал было невозможно. Одним краем он упирался в обрывистый склон, а другим — в частый молодой ельник, в котором угадывался черный провал оврага.
Спешенные дружинники бросились на завал яростно, как на штурм вражеской крепости. Взметнулись острые железные крюки, с глухим стуком вонзаясь в дерево. Десятки рук потянули за веревки. Застучали топоры, обрубавшие сучья. Крики, скрежет железа, треск ломавшихся веток, грохот падавших на землю стволов прогнали лесную тишину.
Не прошло и получаса, как через разбросанный завал перебрались первые всадники.
Потом встретился еще один завал, но уже не такой большой. Видно, строили его вятичи торопливо, подрубая лишь деревья, которые стояли возле самой дороги. Да и стволы в завале лежали не острыми вершинами вперед, а беспорядочно, как попало. Через такой завал продраться было нетрудно, и он почти не задержал дружину.
Впереди посветлело. Конец леса был уже близок. Дружинники заторопили коней, оживились. Лучше уж бой, чем путь в неизвестность через дремучий лес! В бою все ясно: вот он — враг, а вот верный меч в руке и товарищи рядом, плечо к плечу! Утешно!..
Но выход из леса опять запирал завал.
Десятник Кара подъехал к завалу без опаски. Если вятичи отдали без боя завалы в глубине леса, то зачем им устраивать засаду здесь, возле самой поляны?
Звон спущенной тетивы, похожий на мгновенно оборвавшееся жужжание шмеля, был неожиданным и потому страшным. Длинная черная стрела вонзилась в горло десятника, угодив прямо в вырез кольчуги.
Кара упал к ногам коня.
А вокруг по-прежнему стояла тишина: ни торжествующих криков, которые обычно сопутствуют удачному нападению, ни топота убегавших ног, Ни даже шелеста листвы в придорожных кустах, и невозможно было понять, откуда и кем пущена зловещая черная стрела, сразившая десятника.
Опомнившиеся дружинники без команды осыпали завал стрелами, кинулись, выставив копья, в стороны от дороги. Остроконечные шлемы замелькали между стволами деревьев, удаляясь.
Но лес был безмолвным и пустым. Только распростертое на дороге тело десятника Кара немо свидетельствовало, что звон тетивы не почудился, что неизвестный враг нанес удар, смертоносный, как укус змеи, и, как змея, уполз без следа…
Подъехал князь Святослав. Молча снял шлем, поклонился павшему товарищу. Ему подали стрелу, поразившую Кара, — тяжелую, с черным древком и черным оперением. По зазубренному наконечнику стрелы красными бусинками скатывалась кровь.
Первая кровь похода… Сколько ее еще будет?..
Святослав протянул стрелу воеводе Свенельду:
— Погляди-ка! Видишь, зарубки на древке? Точно бы круг вырезан, а рядом косой крестик? Меченая стрела! Сбереги стрелу, по ней мы будем искать с вятичей дикую виру… (Князь имел в виду штраф за убийство, взимавшийся не с виновного, а со всей общины.)
За последним завалом открывалась широкая и светлая поляна, круглая, как чаша, окаймленная со всех сторон синеватой гребенкой леса. Среди сочной луговой зелени чернели полоски пашни. Причудливо петляла речка, заросшая кустами ивняка.
За ивняком дружинники не сразу заметили деревню. Бревенчатые избы были врыты в землю до половины срубов, плоские кровли скотных дворов и амбаров едва поднимались над зарослями репейника, и казалось, будто деревенька пугливо прижалась к земле. Только изба, стоявшая на отшибе, была повыше остальных, ее окружал частокол из заостренных кольев.
Воевода Свенельд повелительно взмахнул рукой. Сотня дружинников на гнедых конях с гиканьем и свистом понеслась к деревне, охватывая ее полукольцом. Но деревня встретила чужаков распахнутыми дверями покинутых изб и кладбищенской тишиной.
Опять неудача?
Бешено нахлестывая коня, к Святославу подлетел дружинник из десятка Кара, спрыгнул на землю, выкрикнул:
— Княже, там идолы! Капище!
На невысоком холме за деревней, возле рощи прямых, удивительно красивых берез, высился могучий дубовый столб, потемневший от времени и непогоды, изборожденный, как морщинами, глубокими трещинами. В столб были всажены на высоте человеческого роста устрашающие кабаньи клыки, а венчался он подобием человеческой головы, грубо вытесанной топором.
Земля перед большим идолом была обильно полита кровью жертвенных животных, почернела и запеклась, как кострище. Рядом стояли идолы поменьше, тоже темные, щелястые, зловещие.
Капище было окружено вбитыми в землю кольями, на которых белели черепа животных — быков, баранов, свиней. Только медвежьих и кабаньих черепов не было на ограде. Лесных зверей вятичи почитали наравне с идолами и вылепленными из глины медвежьими лапами даже украшали свои жилища.
Ни один из дружинников Святослава не ступил на священную для вятичей землю капища. Так приказал князь, посоветовавшись с воеводами. Нельзя обижать чужих богов. Чужие боги могут жестоко отомстить. Да и вятичи не простят пришельцам, если они не посчитаются со святыней. А князь Святослав надеялся сойтись с вятичскими старейшинами на мире, а не на войне. Хоть далеко Вятичская земля от Киева, но люди в ней не совсем чужие, одного языка и племени…
И деревню вятичей Святослав не велел трогать, выбрав место для воинского стана посередине поляны.
Как обычно на чужой земле, воины вырыли вокруг стана глубокий ров, поставили по краю частокол из заостренных кольев, сколотили деревянные мостки, чтобы самим можно было при нужде перебраться через ров. Вечером они загнали коней за ограду и засели в стане, как в крепости. Только копья сторожевых ратников тихо покачивались над частоколом.
Ночь прошла спокойно. Только к утру сторожам почудилось непонятное шевеление за рвом. Там скользили какие-то неясные тени, слышались порой приглушенные голоса.
Известили Святослава. Князь подъехал на коне к частоколу, долго вглядывался в предрассветный сумрак и наконец, угадав присутствие в поле множества людей, удовлетворенно кивнул головой: вятичи все-таки собрались у капища!
Коршуны кружили над поляной, едва шевеля кончиками крыльев, и в их неторопливом полете было ожидание. Когда собиралось столько людей, после них всегда оставалась вкусная еда, много еды. Коршуны ждали своего часа. С высоты птичьего полета на поляне были отчетливо видны два огромных кольца, одно внутри другого. То, что поменьше, отливало сизоватым блеском железа, казалось застывшим. Это за рвом, желтевшим свежим песком, изготовилась к утреннему бою дружина Святослава. Другое кольцо — побольше — колыхалось множеством простоволосых голов и лохматых меховых шапок вятичей, камышовой порослью копий, коричнево-красными пятнами щитов, сплетенных из ивовых прутьев и обтянутых кожей. Оно то сжималось, то раздавалось в стороны, пенилось, как мутный речной прибой, готовый захлестнуть островок воинского стана Святослава.
Множество воинов-вятичей из ближних и дальних деревень, рыбацких поселков и охотничьих зимовок сошлось здесь, чтобы прогнать чужаков от капища или умертвить их. В первых рядах вятичского войска стояли признанные храбрецы, дерзко подставлявшие стрелам голую грудь. Всю их одежду составляли холщовые штаны, туго перетянутые ремнями и заправленные в сапоги, а оружием служили широкие топоры-секиры, такие тяжелые, что поднять их можно было только двумя руками. Зато страшными были удары этих боевых секир: они рассекали даже железные доспехи.
Дальше стояли, сдвинув вплотную щиты, копьеносцы, а за их спинами притаились метатели дротиков и лучники — молодые воины, для которых предстоящее сражение будет первым.
Вятичское войско казалось издали грозным и непобедимым, но князь Святослав был спокоен. Он знал, что вятичи не любят рукопашной схватки, ибо кольчуги и панцири имеют лишь немногие из них. Начиная бой, вятичи обычно устрашающе кричали, делая вид, что собираются напасть, а на самом деле лишь запугивая противника. Но если тот оставался твердым, вятичи сами обращались в притворное бегство, заманивая в засады. Важно было не дрогнуть и не поддаваться на их хитрость. А в прямом бою конная дружина могла вонзаться в беспорядочную толпу вятичей, как нож в мягкую ковригу хлеба…
Вот и сейчас вятичи по известному обычаю своему испустили оглушительный вопль, разом кинулись вперед и… остановились. Потом снова закричали и снова сделали лишь несколько шагов. Не доходя до рва ста шагов — расстояния полета стрелы (перестрела), вятичи остановились окончательно.