Вопли, визг, лязг оружия, испуганное лошадиное ржание. Но вот из стана показалась группа всадников в блестевших на солнце доспехах, в круглых железных шлемах, над которыми колыхались пучки разноцветных перьев, и толпа вдруг отхлынула, злобно ворча. Это были печенежские старейшины.
Лют Свенельдович вторично за сегодняшний день возблагодарил богов за спасение от верной смерти. Сколь дики и свирепы печенеги, если так встречают послов! И сколь опасны они, если выходят на ратное поле врагами!..
Мимо расступившихся печенегов, которые продолжали угрожающе потрясать оружием, но больше не кричали из уважения к своим старейшинам, послы проехали к белому шатру вождя, которого печенеги называли великим князем. Он оказался тучным белолицым мужчиной. Волосы у него были светлыми, необычными для степняка, а жирные плечи туго обтягивал полосатый шелковый халат. Если бы не железный шлем с перьями и не кривая сабля, заткнутая за серебряный пояс, печенежского вождя можно было бы принять за купца. Лют Свенельдович видел подобных купцов в Киеве, куда они наезжали с персидскими товарами.
Вождь возлежал на горе подушек. Возле него сидели на корточках старейшины, а позади застыли свирепого вида телохранители с обнаженными мечами.
Дружинники внесли следом за послами подносы с дарами князя Святослава и, поставив их к ногам печенежского вождя, тихо отошли за спину Люта Свенельдовича. Вождь печенегов скользнул равнодушным взглядом по связкам дорогих мехов, по серебряным слиткам-гривнам, по золотым и серебряным чашам. Внимание его привлекли лишь доспехи и оружие: остроконечный русский шлем, кольчуга с железными панцирными пластинками на груди, обоюдоострый прямой меч. Он шевельнул короткими волосатыми пальцами, и подскочившие телохранители унесли все это в глубину шатра. Остальные дары расхватали старейшины.
Вождь молча выслушал посольскую речь Люта Свенельдовича, переведенную Алком, и что-то прошептал невзрачному старичку в черной длинной одежде, сидевшему рядом с ложем. Старичок проворно вскочил на ноги, шагнул к послам и неожиданно заговорил на языке славян:
— Великий князь из рода Ватана приветствует посла князя Святослава. Речь посла выслушана и дошла до сердца великого вождя. Хазары такие же враги печенегам, как руссам. Но решить, примкнуть ли к походу, может только совет всех великих князей, люди и стада которых кочуют по сию сторону Днепра. Ждите их слова. В юрте, куда вас проводят, вы найдете пищу и безопасность.
Дружинники, кланяясь, попятились к выходу из шатра.
Великий печенежский князь по-прежнему сидел неподвижно, как истукан, и взгляд его был устремлен вверх, к круглому отверстию в шатре, через которое было видно голубое небо…
…Долгое ожидание утомляет не меньше, чем бесплодная погоня. А среди чужих неприветливых людей, в душном полумраке незнакомого жилища оно поистине иссушает душу и тело.
Три томительно длинных недели Лют Свенельдович и его спутники видели только бурый войлок юрты, тусклое пламя очага да хищные наконечники копий печенежской стражи, которые покачивались у входа. Часы сливались в непрерывную сонную череду, и лишь нити солнечных лучей, с трудом пробивавшиеся сквозь дыры в обшивке юрты, возвещали о приходе нового дня. Перед вечером молчаливые печенежские воины вволакивали в юрту большой медный котел с вареной бараниной, вносили бурдюки с водой и кобыльим молоком — еду и питье на грядущий день. И только ночью, уже в полной темноте, послов выводили, окружив стражей, в дальний угол печенежского стана на прогулку. За три недели печенежского сидения послы не узнали о жизни степняков больше того, что увидели в первый день…
Но все на свете имеет конец. Пришел день, когда послов снова повели в белый шатер вождя. Трехнедельное ожидание завершилось разговором, который продолжался не дольше, чем требовалось проворному человеку, чтобы переобуться.
Тог же старичок в черной одежде произнес слова, сразу оправдавшие все труды и лишения посольства:
— Великие князья из печенежских родов Ватана, Куеля, Майну и Ипая пришли к согласному решению воевать с хазарами. Пусть князь Святослав начнет, а печенеги поспешат к хазарским границам из тех мест, где их застанет известие о его походе. Да погибнут наши общие враги!..
Отъезд из печенежского стана показался Люту Свенельдовичу и его спутникам вызволением из подземной тюрьмы-поруба. Они жадно вдыхали степной воздух, жмурили отвыкшие от солнечного света глаза, горячили застоявшихся коней.
Домой! Домой!
Что может быть желаннее дороги к дому после долгого отсутствия? А для Алка возвращение обернулось еще одной неожиданной радостью. На берегу Прони, ступив на славянскую землю, десятник Вест вдруг сказал юноше:
— Будь побратимом мне!
Алка окружили дружинники — веселые, дружелюбные. В серебряную чашу зачерпнули прохладную пронскую воду. Лют Свенельдович прикоснулся кончиком ножа к запястью новых побратимов. Алые капли крови скатились в чашу, замутив прозрачную воду. Вест и Алк по очереди отпили из чаши, и Лют произнес торжественные слова побратимства:
— Брат за брата! Единым сердцем! Плечо в плечо! Стремя в стремя! Отныне и вечно!
Побратимы обменялись оружием и прошли, обнявшись, под склоненными копьями дружинников. Для отрока Алка это была дорога в дружинное братство.
Обильными снегопадами, лесным морозным треском и бесконечными вечерами прошла северная зима.
Наступила весна, а потом и она начала клониться в лето. Алк много узнал и много передумал за это время. Мир его расширился далеко за пределы родных лесов. В дружине князя Святослава собрались люди бывалые, немало повидавшие, из разных земель и городов.
По рассказам дружинников юноша узнал о славных русских городах Киеве и Новгороде, о неприветливой скалистой земле варягов, откуда выбегали на морские просторы хищные остроносые ладьи купцов и разбойников, о Студеном море, над которым полгода стоит день, а полгода — ночь. И о теплых морях рассказывали дружинники, о немыслимых богатствах заморского Царьграда.
Дальние страны представлялись Алку в облике знакомых людей. Земля варягов казалась похожей на злого, вечно недовольного варяга Веремуда, говорившего лишь о добыче и пленниках, а Византия — на царьградского купца Антония, зябко поводившего узкими плечами под нарядным кафтаном и устававшего после самого малого перехода, но смотревшего на славян со скрытым презрением, как на диких людей. А Студеное море было похоже на смуглолицего, скуластого представителя северного народа весь, который все старался спрятаться от лучей солнца в тени деревьев и тянул бесконечную песню, тоскливую, как метель…
Алк размышлял над многообразием мира, и ему казалось, что Русь — середина земли и все остальные земли лишь окружают ее, как шелестящие ветки ствол дерева. Здесь, на Руси, истинный корень жизни.
Гридень Алк постоянно был при князе, слушал его речи, присматривался к поступкам, но так и не сумел до конца понять своего господина.
Сложным человеком был Святослав, слова и поступки князя казались порой противоречивыми, и только после долгих раздумий Алк улавливал между ними какую-то внутреннюю связь, да и то не всегда.
В обиходе князь был прост. Ел из дружинного котла, а в походе довольствовался, как другие воины, куском поджаренного на углях мяса. Одевался в домотканую белую рубаху. Голову часто оставлял непокрытой. Ходил босиком по утренней росистой траве и громко свистел, подзывая коня. Гридней своих называл по именам, будто добрых товарищей. Одобряя отличившегося, с размаху хлопал тяжелой ладонью по плечу и весело смеялся, если тот не мог удержаться на ногах. Любил сидеть вечерами у костра и слушать сказания гусляров о подвигах предков.
На первый взгляд князь Святослав ничем не выделялся. Казалось, что он не повелитель, а лишь уважаемый старший брат в общем дружинном братстве, плоть от плоти его.
Но так только казалось, и Алк скоро понял это. Когда Святослав вдруг сдвигал брови и хмурился, сразу смолкали вольные голоса. Отмеченные почетными боевыми шрамами дружинники боязливо пятились, не смея поднять глаза, и будто невидимая стена отделяла князя от его людей.
Не сразу понял Алк, что простота Святослава едина с грозным величием и это единство как бы воплощает сущность самой Руси, где люди еще не разъединены так, как в других, уже начавших дряхлеть государствах. Разве осмелится византиец, веками воспитанный в чувстве унижения перед высшей властью, заговорить с императором? И разве императору свободное общение с простыми людьми не показалось бы крушением основ империи? На Руси — иное. Люди были вчерашними свободными пахарями, охотниками или воинами родовых дружин. И их предводитель мог быть лишь таким, как князь Святослав.
Мудрость Святослава как правителя в том и заключалась, что он оставался простым и понятным, не теряя величия в глазах людей, был грозен, не опускаясь до бессмысленной жестокости. И при этом всегда оставался самим собой, ибо человек, потерявший свое лицо, жалок и ничтожен…
И Алк понял, что служить такому князю — счастье.
Видимо, Святославу пришелся по душе молодой вятич, и он иногда беседовал с новым гриднем, расспрашивал об обычаях его племени, о землях, на которых жили лесные люди. Если Алк затруднялся в ответах, поучал:
— Не знаешь чего — так и скажи. Не оскверняй уста ложью из желания угодить. Выпытай лучше у знающих людей, а потом скажи. Любознательный все добудет, а ленивый да лживый последнюю правду забудет!
Однажды у лесного озера Святослав признался Алку:
— Больше всего воду люблю. Чтобы много было воды. В реке Днепре воды много. В вашей Оке — тоже. Но та вода бегучая, неласковая. А здесь вот вода стоячая, но темная, будто ночь. До теплого моря хочу дойти, до голубой воды, где плавали ладьи князя Олега Вещего и отца моего, Игоря Старого. И не гостем мимоезжим хочу дойти до моря, а стать на берегу его крепко…
Алк не нашелся, что ответить. Князь ведь ничего не спрашивал, а будто размышлял вслух. Но слова о теплом море Алку понравились, и он вдруг выпалил звонко, по-мальчишески: