Отовсюду стекает вода. Нажимаю на руль, чтобы повернуть яхту по ветру, пока не нагрянула очередная волна. Как же это случилось? Гляжу на входной люк — крышки нет. Зияющее отверстие прикрыто деревянным щитом, на котором я только что стоял.
Быстрее, наверно, внизу полно воды! Одной рукой перекладываю руль, другой — качаю насосом воду. На минуту отрываюсь, чтобы укрепить щит на новом месте. Может, сдержит следующую волну, не пропустит внутрь.
Внезапно вспоминаю, что у меня давно уже работают радиостанция и двигатель, заряжающий аккумуляторы. Немедленно выключаю двигатель, радиостанцию же можно выключить, только спустившись вниз.
Осматриваюсь, но в сумерках все становится неразличимым. Из глубины яхты, словно с другой планеты, доносятся голоса:
— «Полонез», «Полонез», вызывает Радио — Гдыня. Не слышу вас, через полчаса повторю вызов. Через полчаса, «Полонез», ждите.
Я качаю нососом воду, повернувшись лицом к набегающим волнам, и управляю рулем, держа курс по ветру. Только что определил скорость — шесть узлов. Это немало. Все делается в соответствии с добрыми морскими традициями. Чеслав Мархай, наверно, похвалил бы меня. Операция удалась, но почему же больной не выдержал?
Насос перестал тянуть. То ли забился, то ли внутри уже сухо. Едва я прекращаю двигаться, холод пробирает до костей. В сапогах полно воды, от ног она немного согрелась, но под штормовым костюмом нет сухой нитки. Сколько же это продолжалось, если я даже не успел задохнуться? А может, я просто не понимал, что со мной творится?
В голове сумбур, но одна мысль подавляет остальные: темнеет, как же я справлюсь с очередной волной?!
Мне бы очень хотелось, чтобы это был мираж, но… за кормой растет знакомая черная стена. Я понимаю, что это конец, что никакие теории, никакие изменения курса здесь не помогут. И тем не менее поворачиваю румпель то влево, то вправо — хочется знать, послушается ли яхта. Впрочем, это уже не имеет ни малейшего значения.
Сжимаюсь в комок под банкой в кокпите возле насоса. Мой крик замирает под водой…
Давясь и фыркая, возвращаюсь с прогулки в вечность. С изумлением смотрю на стоящие мачты, на щит, по-прежнему заслоняющий люк, убеждаюсь, что руль действует и штормовой стаксель держится на штаге, хотя еще несколько раксов лопнуло.
Почти бессознательно снова берусь за насос и продолжаю качать, повернувшись лицом к корме. Но вижу я теперь гораздо хуже. Глаза жжет от соли, стемнело, в сердце отчаяние. От холода и волнения бьет дрожь. Еще некоторое время управляю рулем, понимая, что это бессмысленно. «Полонез» снова опрокинулся, хотя шторм не так уж и свирепствует. Почему?
На фоне более светлого неба вижу флагшток, толстую трубку из кислотоупорной стали, теперь отогнутую назад под углом 120 градусов. Сломана и левая нижняя краспица[7] грот-стеньги.
Да ведь я тут замерзну насмерть! Работа с насосом меня больше не согревает. Впрочем, и воде конец. То есть, я хочу сказать, насосом качать нечего — меня-то хоть выжимай.
Буксировка троса за кормой не помогла, дорогой Робин. Долой стаксель! Привязываю его тросами к палубе и при этом обнаруживаю, что лежавший там запасной гик[8] вырвался из своих креплений. Минуту спустя я уже стою на корме и выбираю трос. Отсюда видны другие повреждения. Нет кормового огня — вырван вместе с кабелем. И механического лага Уокера нет, осталось одно основание.
Залезаю в кокпит и метр за метром втягиваю трос внутрь. Чувствую, что сил больше нет. В глубине яхты снова раздается голос из потустороннего мира:
— «Полонез», «Полонез», вызывает Радио — Гдыня. «Полонез», «Полонез», вызывает Радио — Гдыня. Слушаю вас на 8223. 8223, отвечайте, «Полонез»!
— А, черт бы тебя побрал! — кричу я в сторону люка и лезу вниз, чтобы выключить радиостанцию.
С первого шага проваливаюсь в льялу[9], потому что настила нет. Хрустит под ногами стекло, я наступаю на какие-то банки. Воняет пролитым растворителем. Одним движением выключаю радиостанцию, пока снова не начала меня вызывать. Ощупью зажигаю над плиткой свет. Возникает слабое призрачное свечение — в плафоне под потолком… вода. С минуту лампочка горит в воде, потом, мигнув несколько раз, гаснет. Быстро поворачиваю выключатель.
Над штурманским столом центральный светильник. Дотягиваюсь до него. Там тоже аквариум. Выключаю, пока не перегорела лампочка. Спотыкаюсь о нагромождения каких-то предметов. Возле люка свет горит нормально. Только на дне стеклянного колпака собралось немного воды, которая колышется там, точно огромная капля, но лампочке не мешает. Видно, сюда волна не успела добраться.
Передо мной открывается картина погрома. Настил сорван, койки перевернуты, в самых неожиданных местах — груды консервных банок, осколки разбитого термоса буквально повсюду, даже на потолке. Штурманский стол с откидной крышкой… пуст. Карты — все до одной мокрые — на левой койке.
Воды в льяле немного, я почти всю выкачал еще с палубы, но следы ее заметны повсюду. Даже на потолок она занесла грязь из льялы — грязь эта слишком легкая, потому и не отваливается…
Гляжу на все это с тяжелым сердцем и не знаю, за что браться в первую очередь. Меня страшит не столько объем работы, сколько легкость, с какой опрокидывается яхта. На палубе я не в полной мере осознал, что произошло.
Ни с того ни с сего мне становится жарко, хотя с одежды стекает вода. Качнул несколько раз трюмным насосом, чтобы проверить, нет ли где течи, но воды не прибавляется. Я знаю, мачты стоят, несмотря на то что краспицы сломаны. Но что будет дальше?
Из задумчивости меня вырывает сотрясение от удара волны. Толчку сопутствует грохот падающих банок, звон стекла и плеск воды в плафонах под потолком. Как бы хотелось забыть о том, что произошло, будто ничего и не случилось, будто все это пустяки. Но вода, везде вода!
Ищу отвертку, чтобы открыть плафоны, поскольку вид воды в стеклянных колпаках меня раздражает, но ни одной нет на месте. Дощечка с вертикальными прорезями пуста, а отвертки валяются в льяле среди банок. Откручиваю винты, колпак повисает на петлях. Небольшой каскад обрушивается на руки, струйки затекают в рукав. Проверяю, не просачивается ли случайно вода с палубы через какую-нибудь щель, но ничего не обнаруживаю.
Теперь можно заняться консервными банками; сколько их, обычно видишь только при погрузке — на яхте консервы скрыты в недрах льялы. Кидаю в беспорядке, как попало, лишь бы освободить необходимое жизненное пространство. Банки смазаны жиром и поэтому скользкие. Они выскакивают из рук, смазка пристает к подошвам, и сапоги скользят и по банкам, и по бимсам[10]. Настил положу, когда в льяле все будет расставлено по местам.
Глядя на карты, прихожу в отчаяние. Когда и каким образом я их высушу? Куда запропастились навигационные треугольники, циркуль, авторучки? Мокрые листы пока отбрасываю в сторону, подальше от консервов и битого стекла. Самые крупные осколки застряли в подушке. Пытаюсь поставить на место койки.
Время остановилось. Минуты тянутся, похожие одна на другую больше, чем удары волн. Вдруг спохватываюсь, что я до сих пор не снял насквозь промокший штормовой костюм. Впрочем, сейчас с меня ручьями сбегает уже не морская вода, а пот. Сбрасываю куртку, выливаю из сапог воду и немедленно снова принимаюсь за дела.
Погружаюсь с головой в работу — так легче отключиться от того, что происходит снаружи. Я знаю, что давление повышается, но, судя по ударам и глубоким кренам, непохоже, чтобы море хоть немного успокоилось. Ищу какие-то опоры для рук и ног — при этом руки должны оставаться свободными…
Я как раз укладывал консервные банки у правого борта под входным люком. Вдруг — знакомое шипение, ощущение невесомости, и, не успев ни за что ухватиться, я точно из катапульты вылетаю прямиком на кухонные шкафчики. Удар головой — и шкафчик из красного дерева разбит вдребезги…
Теперь я видел! Видел, с какой легкостью мой мир, который я считал надежным и незыблемым, поддается напору волн, одним махом вытряхивает из самых укромных уголков все содержимое (в том числе и мою персону) и переворачивается вверх дном.
Первое мое движение — к насосу. Я слегка оглушен, но сознание ясное. На этот раз воды залилось немного. И яхта, видно, вернулась в нормальное положение значительно раньше, чем в прошлый раз, поскольку я не катался по потолку, а застрял в верхнем углу левого борта. Какая чудовищная сила!
Открываю люк. После тишины внутри яхты свист ветра оглушает. Разумеется, слово «тишина» не следует понимать буквально. Освещаю палубу фонариком. Мачты еще стоят, хотя — отмечаю это с беспокойством — такелаж бизань-мачты ослаблен. Бакштаги натянуты до предела — вероятно, из-за огромной перегрузки. Гик снова вырвался из своего крепления на палубе. Чудо, что никаких бед не натворил.
Весь релинг[11] на левом борту вогнулся внутрь и упирается с одной стороны в грот-ванты, с другой — в бизань-ванты. А в кокпите пусто: бухта белого троса, которая там лежала, исчезла, и только убегающий за борт закрепленный конец говорит о том, что произошло.
В чем был вылезаю в кокпит и начинаю выбирать трос обратно. Одновременно прикидываю, насколько же должен был наклониться корпус, что всю бухту выбросило из глубокого кокпита. «Полонез» дважды опрокинулся на ходу и один раз в дрейфе. У меня больше нет сил бороться. Сорвавшийся гик привязываю тросом к палубе. Трос закрепляю в кокпите стропами. Проверяю, держится ли на месте щит, и, спустившись вниз, закрываю за собой люк.