— Ну, сегодня у нас на редкость удачный день, — и, взяв из рук товарища уток, Георгий похвалил его: — А ты, Саня, неплохо стреляешь.
Впервые за последние дни Оленев улыбнулся.
— Чем другим — не хвастаюсь, а за утками я много охотился.
Он стал вспоминать свои былые охоты. В основном все они были не трудными, но Георгий слушал его внимательно и старательно поддерживал разговор — пусть отвлечется от их тяжелого положения.
Когда стали готовиться к ночлегу, Носков осмотрел оставшиеся боеприпасы.
— Итак, у нас три патрона с пулями и два с картечью, — сказал он. — С картечью оставим, а пули порежем на дробь — все равно стрелять ими некого.
Прошло еще четыре дня. Горы остались позади. Долина реки раздвинулась и пролегла среди пологих увалов предгорья. Впереди до самого горизонта простиралась тундра. На ее белой однотонной поверхности отдельными темными пятнами выделялись куртины ивняка, отмечавшие русло реки, бегущей к океану.
А в обе стороны от нее тянулась ровная снежная белизна.
Как и прежде, Носков продолжал наблюдения, вел записи в дневнике. Каждый вечер у костра он делал абрис пройденного пути и наносил на него рельеф местности, основные лесообразующие породы, возраст и полноту их, количество встреченных следов зверей по видам. И он знал: пока у него работает мысль и не ослабла память, он будет выполнять свою работу.
После полудня у последнего увала они разбили лагерь. Солнце еще не село, когда с устройством ночлега было покончено, и охотовед решил пройти по ближайшим облесенным окрестностям в надежде на охотничью удачу.
У склона распадка неожиданно в сотне шагов из-под снега вылез соболь и, как-то странно, по-собачьи, сев на задние лапы, уставился на охотоведа. Носков круто повернул в сторону и под углом стал приближаться к зверю. Подпустив человека шагов на тридцать, соболь юркнул под снег. Георгий, не подходя к этому месту, спрятался за стволом отдельно растущей березы. Через две-три минуты соболь высунулся из норы и стал крутить головой. Хотя Носков стоял за березой, но соболь заметил его. С пятнадцати шагов хорошо было видно, что соболь смотрит прямо на него. Ружье к плечу Георгий приложил заранее, и теперь, чуть подправив мушку, нажал курок правого ствола. Но вероятно, в момент выстрела соболь успел нырнуть назад. Охотовед подошел к норе и увидел, что под снегом погребены заросли кедрового стланика, простирающиеся по всему косогору. Если даже и успел заряд зацепить соболя, то достать его все равно невозможно. Носков сожалел не о потерянной дорогой шкурке, а о полутора килограммах мяса. Того мяса, которое в пищу обычно не употребляют.
Тарзан, первые дни следовавший за людьми и жадно глядевший на них голодными глазами, вскоре стал отлучаться. Лишь к вечеру, разыскав их по следу, подходил к костру. Он уже знал, что сейчас люди ему ничего не дадут, пришло время кормиться самому.
Несколько дней Тарзана не было видно, и вот сегодня он вновь появился у костра. Теперь он не глядел в глаза голодным людям. Положив голову на вытянутые лапы, умный пес смотрел в костер и лишь изредка косил глазами на людей, с жадностью поглощающих свой более чем скудный ужин.
Третий день идут они по заснеженной тундре вдоль русла реки. Ничто не нарушает однообразия пейзажа. Все вокруг неподвижно. Лишь изредка на снежной равнине мелькнет темное пятно мышкующей лисицы. Иногда путь пересекают более крупные следы. Это Тарзан бежит где-то впереди. Он перешел на лисий рацион. И не без успеха. По берегу, у небольших кустиков, часто встречаются норы, возле которых разбросаны мышиные гнезда. Ни остатков мышей, ни даже капель крови не видно. Вероятно, Тарзан глотал их целиком. Собака была в лучшем положении — люди не могли поймать даже и мышей. Три дня назад вскрыли они последнюю банку консервов, а накануне утром замешали в кипятке остатки муки.
Недоедание в течение двух недель уже давало о себе знать. Они так уставали, что вечером с трудом могли приготовить ночлег. Особенно трудно стало теперь в тундре. Сырые ивняки не горели, а сухие сучья быстро прогорали. Чтобы обогреться в течение длинной морозной ночи, требовалась уйма топлива. И когда среди зарослей ивняка, покрывавших обширную излучину низинного берега, они увидели островок небольших берез, несказанно обрадовались. Наконец-то, хоть эту ночь можно сносно отдохнуть! Тонкие сырые березы вместе с ивовым сушняком горели ровно и долго, давая достаточно тепла.
Здесь не надо было сооружать поддона для костра: на отлогой галечной косе снег выдуло ветром. Отодвинув костер в сторону, на горячую гальку настелили березовых веток и, ощущая под собой благодатное тепло, впервые за много дней быстро и глубоко заснули.
Утром проснулись хорошо отдохнувшими, но спазмы голода сжимали желудки, уже двое суток совершенно пустые.
— Ну, Саша, слышали мы, что люди ели ремни и обувь, вот теперь придется самим попробовать этот деликатес, — с горькой усмешкой сказал Георгий и ножом стал отдирать от лыж подбивку из нерпичьих шкур.
Волосы на шкурке почти все вытерлись, оставалось только опалить ее на костре. Затем, нарезав шкуру мелкими, тоньше лапши, ломтиками, Носков высыпал их в котелок.
Видя, что Оленев сидит неподвижно и отсутствующим взглядом смотрит в огонь, охотовед, подсаливая бурлящее в котелке варево, в шутливом тоне сказал:
— А все же навар будет лучше, чем из кирзовых сапог. Вон, смотри, и накипь с жиром появилась, как от мяса.
Затем, отодвинув котелок от большого жара, он долго варил содержимое. Еще подсолил и, сняв котелок с огня, поставил его у костра, накрыв целым куском шкуры.
— Ну, наверное, уже упрела наша нерпичья похлебка. Давай, Саня, садись за патриаршу трапезу, — и снял покрывавшую котелок шкуру. В морозном воздухе почувствовался слабый мясной запах, дразня голодные желудки.
Зачерпнув из котелка, Георгий подул в ложку, хлебнул и… скривился от непереносимого вкуса ворвани. Все же, сделав над собой усилие, проглотил. Вторую и третью ложку варева съел уже спокойно. Саша последовал его примеру, но первую же ложку «похлебки» выплюнул на снег и забористо выругался.
— Надо есть, Саня. Хотя и мало тут калорий, но желудок должен работать.
Оленев смирился. С трудом путники опорожнили содержимое котелка. Голодные спазмы в желудках прекратились. И они поднялись и пошли на восток, к океану.
В одной из излучин реки, среди мелкого ивняка, они увидели свежие следы куропаток. Взяв ружье наизготовку, Георгий осторожно пошел вдоль ивняка. Куропатки взлетели неожиданно всего в нескольких шагах. Но руки охотника дрожали от волнения, к тому же после длительного голодания глаза плохо различали на снегу белых птиц. После дублета ни одна из них не упала. Обескураженный охотовед выругался в сердцах и медленно побрел дальше.
Вечером опять варили нерпичью шкуру, добавляя в варево березовую кору. Утром поднялись с трудом. Кружилась голова. Ноги плохо слушались. Но постепенно раскачались и к полудню прошли несколько километров. Выбирая место, для отдыха, вдруг увидели Тарзана. Под небольшим кустиком ивняка пес что-то усердно грыз. Осторожно приблизились и рассмотрели, что из-под собачьих лап торчит голова зайца.
Два человека с криками бросились к собаке. Она с испугом отпрянула, оставив под кустом недоеденные остатки зайца. Доставшиеся полтушки зайца для экономии не ободрали, а опалили на костре. И какое же это наслаждение — есть суп из зайчатины после похлебки из старой нерпичьей шкуры!
И удивительно: пес лежал недалеко от костра и спокойно, без злобы смотрел, как два человека, могучие властелины природы, с жадностью разгрызали кости его, собачьей, добычи.
Еще три дня они питались только варевом из шкур. Но вот и шкур не стало. По утрам с трудом поднимались на дрожащие ноги. Кожа на лице пожелтела, как старый пергамент…
И вот настал день, когда, поднявшись на ноги, Георгий не устоял, упал на снег. Саша лежал у костра и спал или делал вид, что спит. Приподнявшись на колени, Георгий подложил в костер запасенных с вечера дров и, набив котелок снегом, повесил его над огнем. Почувствовав на себе взгляд, обернулся. Саша глядел на него глубоко ввалившимися глазами.
— Сколько еще осталось до моря? — спросил он.
— Уже близко. Километров тридцать.
— Слушай, Юра. Обидно, что так близко от людей пропадаем. Я чувствую — мне не встать. Иди один. Придешь к людям — пришлешь за мной. За живым или за мертвым. Иначе пропадем оба, и никто не узнает, что с нами сталось. Иди.
Носков долго молчал. Потом тихо сказал:
— Нет, Саша. Это не выход. Если бы один из нас был болен, другой мог бы за день пройти тридцать километров и привести людей. Но мы оба ослабли от голода. Сколько я дней пройду, да и дойду ли? А вдвоем все же легче… — и, не отводя от товарища взгляда, закончил, — даже пропадать. И Тарзан куда-то исчез…
Закипел котелок. Носков придвинул к себе рюкзак и стал сосредоточенно что-то в нем искать. Наконец достал плоскую жестяную банку из-под чая.
— Ну вот и настал тот момент воспользоваться неприкосновеннейшим запасом, — сказал он и, открыв жестянку, вынул из нее тщательно увязанный в целлофан пакетик.
Он извлек из него две плитки шоколада, ломтик масла и брикетик прессованного чая. Налив в кружку чай, Георгий отломил кусочек масла и опустил его туда. Разломил пополам плитку шоколада, сел рядом с другом, положил руку на его плечо.
— Сашок, мы дойдем. Давай попьем чайку — легче станет и душе и телу.
Крепкий чай с маслом и плитка шоколада помогли им встать на ноги. К вечеру они сумели пройти несколько километров. Еще два-три таких перехода — и они выйдут к морю, в поселок! А там — много еды! Не верилось, что где-то люди едят когда хотят и сколько хотят!
Вечером они разделили полплитки шоколада на двоих, оставив другую половину. Утром вышли затемно. Надо было идти — пока еще в состоянии двигаться.
К полудню, пройдя еще несколько километров, там, где сходилась снежная белизна с синевой неба, они заметили темную полосу. Неужели это поселок? Это придало им силы.