Летает Жицкий уже десять лет. В Амурской области в основном. Судьба подарила ему эти широкие, свободные края. Да что судьба… Она ведь не только счастливый или трудный случай. Константин сам выбрал после училища Дальний Восток. И выходит, выбрал Байкало-Амурскую магистраль, Зейскую ГЭС, наводнения, таежные пожары, геологию, десанты строителей, тревожные санитарные рейсы и многое другое, что так или иначе связано здесь с авиацией.
Константина летчики называют бамовцем. Он уже был им в те годы, когда о магистрали говорили лишь в среде специалистов, когда будущую железную дорогу только намечали. Ленгипротранс, Мосгипротранс. Экспедиции изыскателей-проектировщиков, которые на запад, север и на восток от Тынды прокладывали изыскательскую просеку. И вместе с ними были вертолеты, был Константин Жицкий. Он забрасывал на «точки» партии, завозил в тайгу горючее для вездеходов, оборудование, людей. Кончили изыскатели участок, надо перебазироваться — и вот несется по рации призыв к вертолетчикам: ждем, помогите.
Ушло то время, все меньше работы изыскателям и проектировщикам на трассе. Улетают в Москву и Ленинград друзья. Записная книжка полна адресов, телефонов, да разве выберешься туда, даже в отпуск, с четырьмя ребятишками? Но не забыть тех дней, тех встреч в тайге. И как забудешь? Ведь часто приходится летать там, где с немалым риском сажал машину, где впервые увидел медведя, где выручал из беды вездеход. И другое властно, остро напоминает о былом. Вот первый тепловоз подходит к Тынде, вот поднялся в Тынде первый девятиэтажный дом московского облика, вот изрезали тайгу автодороги, выросли словно грибы домики и вагончики поселков. Железная дорога бежит дальше по тайге.
И он все эти годы работал на стройке. Такое не забывается, тем более что столь часто повторялось ощущение: верят в тебя, надеются на тебя, на твою машину. Когда сотни километров отделяют людей от города или поселка, когда иной дороги к ним нет — только по воздуху, когда порой судьбу работы или человека решают часы, минуты, то стоит, прилетев, взглянуть в глаза ждавшим тебя людям… И тогда ты все поймешь и еще раз почувствуешь, как нужен ты другим и как важна твоя работа.
Есть у Жидкого орден, весомая оценка его труда, но все-таки высшая награда — те глаза. Мужчин и женщин, детей.
Сегодня утром мы летали к Охотскому морю, садились на его берегу неподалеку от Тыльского маяка. Забрали группу геологов. Я видел их встречу с вертолетчиками, слышал их радостный смех. Александр Александрович Майборода, обросший, стройный, загорелый, веселый начальник геологосъемочной партии, счастливо откидывал голову и улыбался, укладывая вещи в вертолет.
— Чему вы так радуетесь? — спросил я.
— Как же! — ответил он. — Удачно сходили в маршрут. Во всех отношениях удачно: шли на моторке вдоль берега, прекрасно видели разрез всех отложений и при этом ничего не потеряли, никто не пострадал, хотя нас захлестнуло волной, выбросило на скалы. Ну а теперь… вертолет! Кто знает, как добирался бы в Экимчан, сколько дней. Вы только представьте себе: баня, парикмахерская, телефон… Всё это еще существует на свете?
Он сидел рядом со мной в вертолете и говорил:
— Нас с ними, вертолетчиками, жизнь тесно повязала. Мы от них почти полностью зависим. Они наши боги, — Майборода весело смеялся. — И почту, и снаряжение, и продовольствие — все получаем с неба. Я вашего командира вижу впервые, лучше знаю Володю Краснобаева. Он тоже из благовещенских летчиков. Парень великолепный. Мастер своего дела. По-моему, он может сесть и на вершину елки. А потом — веселый, общительный человек. Это тоже немало. И Жицкий вовремя спустился с неба. Мы киснуть уже начали на берегу моря.
Теперь Майборода, наверное, спит после парикмахерской и бани. Никого нет у входа в аэровокзальчик, отдыхает на противоположной стороне поля вертолет. Туман наползает на сопки. Мы спускаемся в поселок, к берегу Селемджи. Пять человек идет с работы: экипаж вертолета, авиатехник Илья Васильевич Васильев, механик Сергей Козлов.
— Сходим на остров? — предлагает Жидкий.
Мы спускаемся по крутому берегу, снимаем ботинки, бредем но гальке — вода чуть выше щиколотки. Потом — остров в завалах деревьев, русло Селемджи. Сидим, смотрим на быструю речку, на сопки, поросшие тайгой. В Селемджу впадают ручьи, желтой лентой врываются в нее, но недолго река позволяет им жить по-своему, размывает, растворяет желтые струи в широком потоке.
Шумит на перекате Селемджа. Дальний огонек плывет в реке. Взошла луна, на воде трепещет лунная дорожка…
Сколько уж раз бывало так: в небольшой поселок или деревню прилетал самолет, катал ребятишек. Всего лишь пять минут полета, только круг по небу. И уже не забыть этого парения, сладостно-тревожного ощущения высоты…
Он «заболел» авиацией. А жизнь была трудна. Отец, вернувшись с войны, в 1949 году умер. Мазанку строили с матерью уже без него. Навсегда запомнил то, о чем потом говорил коротко: помогали люди. Да, люди помогали построить дом. Друзья решительно настояли: езжай в Харьков, там есть аэроклуб.
И потом в Благовещенске очень помогли ему асы Олег Николаевич Островский и Григорий Маркович Ружский, которые доводили его «до кондиции».
Всем — благодарность, низкий, как говорили в старину, поклон. И видимо, поэтому Жидкий и сам помогает всем, кто встречается ему на жизненном пути, кто ждет его и вертолет… Эта эстафета бесконечна, нет лучшей эстафеты в мире. Добро за добро. Так надо и так легче дышать, так подсказывает сердце.
Мы возвращаемся в гостиницу. В темноте, под деревьями, слышен чей-то приглушенный счастливый смех. Дрожащий звук аккордеона наплывает издалека. Константин смотрит на небо и говорит:
— Завтра будет погода. Летный день.
Уильям Фолкнер
РУКИ НАД ВОДАМИ
Рассказ
Перевод с английского Николая Колпакова
и Зинаиды Ермолаевой
Рис. В. В. Сурикова
По тропинке, там, где она вьется между рекой и плотной стеной кипарисов, тростника, камедных деревьев и шиповника, шли двое. Первый — пожилой, нес в руках рюкзак из грубой мешковины, выстиранный и выглядевший так, словно его заодно и выгладили. Вторым был молодой парень, лет двадцати, не более, судя по лицу. Река обмелела, и вода держалась на уровне середины лета.
— Он, должно быть, рыбачит. В мелководье самый клев, — сказал молодой.
— Если ему приспичило рыбачить, — отозвался второй с рюкзаком. — Ведь они с Джо проверяют перемет, когда им вздумается, а не когда рыба клюет.
— Так или иначе, на крючке она будет, — заметил молодой. — Не думаю, чтобы Лонни очень беспокоился, попадет ли она к нему на обед.
Вскоре тропинка вышла на маленький расчищенный участок, выдающийся в реку, словно мыс, посреди которого стояла коническая с заостренной кверху крышей хибарка, построенная из разнокалиберных досок, выпрямленных кусков жести из-под бидонов для масла и прогнившего брезента. Над хибаркой каким-то чудом держалась заржавевшая труба; рядом на земле валялась тощая охапка дров и топор, а к стене была прислонена ивовая верша. Перед раскрытой дверью они увидели с дюжину поводков из корда, нарезанных из мотка, валявшегося тут же, и порыжевшую от ржавчины консервную банку, наполовину заполненную рыболовными крючками, часть которых была уже привязана к кордовым поводкам. Вокруг не было ни души.
— А лодки-то нет на месте, — сказал тот, что постарше, с рюкзаком, — так что он не ушел в магазин.
Увидев, что молодой продолжает шагать дальше, он уже приготовился окликнуть его, как вдруг прямо как из-под земли вырос и замер, натолкнувшись на пожилого, какой-то человек небольшого роста, но с могучими плечами и бицепсами. Он громко и жалобно хныкал. Это был уже взрослый парень, но, несмотря на это, в нем оставалось много детского: и в манере, какой он ходил — босой, в поношенном комбинезоне, и в упорном взгляде глухонемого от рождения.
— Эге, Джо, — сказал пожилой громким голосом, каким обычно говорят с теми, кто недослышит. — Где Лонни? — Он показал рукой в сторону реки. — Рыбу ловит?
Но немой, уставившись на него, только часто всхлипывал, потом повернулся и бросился бежать по тропинке, туда, где скрылся молодой парень, который в эту минуту закричал:
— Эй, сюда, скорей! Взгляни-ка на перемет!
Пожилой заспешил на зов. Парень стоял, наклонившись над водой, возле дерева, за которое был привязан конец туго натянувшегося тонкого хлопчатобумажного шнура, косо уходившего в воду. За спиной парня стоял глухонемой, все еще тихо всхлипывая и быстро перебирая на месте ногами, словно в нетерпении. Не успел пожилой дойти до него, как он отвернулся и бросился бежать обратно к хижине. Обычно перемет, натянутый между двумя деревьями от одного берега реки до другого, погружался в воду только средней частью, где были навешены на поводках крючки. На сей раз, однако, он весь ушел под воду, сильно провиснув посредине, так что даже издали было видно, как шнур дрожит от напряжения.
— Ох и большая, с человека будет! — кричал молодой.
— А вон и лодка его, — сказал пожилой.
Парень также ее заметил. Она кружилась чуть ниже по реке посреди маленького заливчика, защищенного поросшей тальником косой.
— Ну-ка, сплавай и приведи ее сюда. Посмотрим, что за рыбина попалась.
Юноша разулся, снял комбинезон и рубашку, зашел в воду по грудь и поплыл, держась так, чтобы течением его вынесло прямо к лодке. Влезши в нее, он взял небольшое кормовое весло и начал стоя грести, нетерпеливо всматриваясь туда, где перемет сильно провис. В том месте вода время от времени так и вскипала под напором какого-то подводного течения. Он подвел ялик к берегу, к пожилому, который в эту минуту увидел у себя за спиной глухонемого, продолжавшего почему-то горестно всхлипывать и старавшегося забраться в лодку.