Самолет долго выписывает зигзаги и вдруг резко валится на левый борт, а из пилотской кабины несется ликующий вопль: «Стерх слева!»
Почему же первым увидел журавля не орнитолог, а летчик? Этот парадокс Флинт растолковывает мне так: «Пилоты — впередсмотрящие. И когда они знают, что ищут, предмет поиска обычно появляется слева — пилот подруливает к подозрительной точке».
Самолет закладывает немыслимые виражи. А внизу, совсем рядом, журавлиха, увиденная мной впервые в жизни, энергичными шагами меряет неглубокое болото. От ее ног, как от лодок, расходятся волны. Красный клюв вытянут вперед, словно эстафетная палочка. Решив, что наблюдатели одурачены и гнездо в безопасности, она легко и плавно взлетела. И тут я опешил: белый журавль, оказывается, не совсем белый — концы громадных крыльев черны, как смоль.
Александр и Владимир Евгеньевич обсуждают: гнездо или нет? Безусловно, гнездо — вон к перепуганной мамаше присоединился глава семейства и уговорил ее сесть неподалеку. Две элегантные птицы стоят в болоте и смотрят на самолет, нарушивший их покой. Наверное, они сейчас больше всего хотят, чтобы грохочущее чудище поскорее убралось восвояси, а то яйца, оставленные без присмотра, расклюют прожорливые поморники или чайки. «Аннушка», словно поняв журавлиную мольбу, круто берет вверх.
Внутри алюминиевой птицы всеобщее оживление: как-никак найдено четвертое гнездо! И очень удачно — неподалеку холм, куда вертолету нетрудно высадить наблюдателя. Жизнь пошла совсем хорошая… На радостях открываю банку абрикосового сока, прихваченную в столовой (я — и кок, и стюард), и предлагаю его с бутербродами экипажу и коллегам, которых теперь и вовсе не оторвешь от иллюминатора.
Но все же четыре гнезда — это мало, ох, как мало! По одному из пунктов советско-американского соглашения об охране окружающей среды мы должны отправить за океан шесть яиц стерха. И чтобы избежать всевозможных случайностей, надо разыскать не меньше восьми таких вот благополучных гнезд, чтобы с холма заранее можно было нарисовать точный маршрут. Зачем? Мои бывалые спутники поясняют: «В тундре и опытному человеку ничего не стоит заблудиться». Кроме того, «лишние» гнезда, которые нужно найти, вовсе не лишние. Яйцо можно случайно разбить, да и в гнезде вдруг будет не два, а лишь единственное.
Брать же из двух следует одно, чтобы не уменьшить приплод редчайшей птицы. Изъятие же одного яйца почти ничего не изменит в природном балансе: журавленок, появившийся первым, заклевывает (а может, топит) своего младшего брата. Жестокость первенца — результат эволюционной приспособленности. Вероятно, родители не могут выходить двоих. И второе яйцо страховой-1 ное, на тот случай, если погибнет первое.
Среди якутов издавна бытовало поверье, что человеку, увидевшему стерха, уготовано счастье. Понятно, счастье каждый день не встретить. Значит, стерхи и раньше были редкостью. Но зато они обитали на многих заболоченных равнинах Сибири, а теперь выводят птенцов лишь в низовьях Индигирки, где их редкие гнезда разбросаны на территории в тридцать тысяч квадратных километров. Сюда из далеких южных краев на лето прилетает основная часть племени белых журавлей — три сотни птиц. А где зимуют якутские стерхи — науке пока неведомо.
Другая, совсем крошечная часть и без того малочисленного поголовья стерхов выводит птенцов где-то в низовьях Оби, а зимует в Индии на заповедном болоте Гхана-Бхаратпур. В 1975 году там коротали зиму шестьдесят семь стерхов, в 1976 — только пятьдесят семь.
Подытожим цифры: на обширнейшей и богатейшей арене жизни, какую предоставляет биосфера планеты, уцелело около четырехсот белых журавлей. Размножаются же ежегодно, по-видимому, не более шестидесяти — семидесяти пар.
Стерху грозит вымирание. Понятно, почему его латинское название (Grus leucogeranus Pallas, 1773) есть в «Красной книге» Международного союза охраны природы и природных ресурсов и в «Красной книге» СССР. Моральная ответственность за сохранение белого журавля лежит на нашей стране: родина птицы там, где она строит гнездо и выводит птенцов.
Из латинского названия стерха явствует, что в научные анналы его внес в 1773 году наш соотечественник академик Петр Симон Паллас, который опубликовал ставший знаменитым труд «Путешествие по разным провинциям Российского государства». Паллас описал взрослых журавлей. Ни гнезда, ни птенцов он не видел.
Увы, не повезло не только Палласу — целых двести лет после него никто из зоологов не мог найти не то что гнезда, а хотя бы скорлупу яйца стерха.
И только в 1963 году орнитолог В. К. Воробьев впервые увидел жилище и потомство стерха. Птенцы белого журавля оказались рыжими. Двумя годами позже гнездо выследил В. Е. Флинт. Чтобы птицы привели к своему дому, орнитологу пришлось сутки лежать в спальном мешке, спрятавшись за бревном старой песцовой ловушки. Впервые в зоомузей попала кладка стерхов и столь долгожданное гнездо: несколько слоев осоки с болота глубиной по колено. Выяснилось, что журавли не всегда строят новую колыбель для птенчиков, иногда подновляют старую. Впрочем, уменьшительное «птенчик» вряд ли уместно: яйца стерхов солидные, по 200 граммов; соответственно крупны и отпрыски.
Мать сидит в гнезде чуть распластавшись, вытягивая шею вверх лишь в случае тревоги. Каждые два часа встает и переворачивает яйца, чтобы те со всех сторон прогревались и кислород сквозь скорлупу поступал равномернее. Утром и вечером яйца поступают на попечение папаши — тот греет их, пока мать бродит по округе и питается чем бог послал: наклонив голову, выдергивает корешки болотных растений, а на холмике ловит насекомых или мышей. Следя в бинокль за жизнью стерхов, ученые узнали, что мышами они интересуются до поры до времени — пока не созреют ягоды. Рыба тоже лишь разнообразит меню. А отсюда следует, что зазубрины на красном клюве птиц служат в основном для того, чтобы легче было выдергивать мокрую осоку.
Поев, мамаша опять садится в гнездо, а отец встает на стражу обители. Ночью (хотя в тундре в июне ночи светлые) он несет службу метрах в ста пятидесяти от гнезда, днем — подальше. Но и ночью и днем он никак не может насмотреться на подругу, прямо-таки не сводит с нее глаз. Во всяком случае, где бы он ни был, через минуту-другую оказывается возле матери, если ее что-нибудь встревожит.
И еще один штрих журавлиного быта — сон. Спят они, стоя на одной ноге в холодном болоте. Голову же засовывают под крыло. Само собой разумеется, спрятать голову — вовсе не значит сохранить ее. И для безопасности они лезут в самую топь, чтобы поблизости не было ни бугра, ни кустика. И все же журавль просыпается каждые пять минут! Внимательно осмотрев окрестности и поменяв ногу, опять отдается скоротечному покою. Но и на такой сон он тратит не больше двух часов в сутки.
Стерх — существо преосторожнейшее. В этом его счастье и беда. Почему же? Да потому, что белый журавль необычайно чувствителен к так называемому фактору беспокойства. Конечно, беспокойство беспокойству рознь. Нетрудно отколотить клювом песца или хищного пернатого, позарившегося на яйца. Сложнее прогнать дикого северного оленя, который тоже готов их слопать. Но с дикими оленями сражаться приходится редко: спасаясь от гнуса, те откочевывают к морю, на север, еще до насиживания яиц. А вот стада домашних оленей для стерхов — сущий кошмар. Еще хуже оленегонные собаки пастухов. И если лавина стада и минует гнездо, перепуганные птицы все равно не возвращаются к дому, пока олени не скроются за горизонтом. Этого момента только и ждут пернатые хищники — поморники.
Видимо, необходим сезонный заказник, чтобы во время выведения птенцов не гоняли стада в междуречья Хромы, Береляха и Аллайхи.
Но вернемся к нашей экспедиционной жизни. Дни стоят летные, ясные и похожие один на другой. Прежде чем «Аннушка» уходит в небо, хлопочем вокруг нее и мы: обтираем смоченной в бензине тряпкой иллюминаторы, очищая их от налипшей грязи и раздавленных комаров, мелом на нижнем крыле делаем разметку, чтобы точнее определить сектор подсчета живности, над которой будем лететь. Вчера, например, по одному борту в полосе обзора, ограниченной мелом на крыле, за шесть часов полета насчитали шестьсот восемьдесят восемь оленей, сто четыре куропатки и т. д.
На небольшой высоте в тундре немудрено заблудиться и самолету: талые воды так изменяют очертания озер, что они становятся неузнаваемы. Вот и случается, что мы блуждаем. Тогда самолет по спирали забирается ввысь, находит ориентир, и опять час за часом полет зигзагами…
Труды не пропали зря — больше тридцати журавлиных гнезд легли на карту. Для выполнения международных обязательств найденных гнезд вполне достаточно. Но обязательства — обязательствами, а наука — наукой. Надо уточнить, сколько же всего гнезд в главной стерховой обители.
Тут приходилось заниматься и другими подсчетами. На экспедицию отпущено чуть больше десяти тысяч рублей. Аренда самолета — штука недешевая, а наша группа разведки должна оставить средства хотя бы на пятнадцать часов вертолетных рейсов для изъятия яиц. Летный же час вертолета обходится в копеечку, куда дороже, чем у «Аннушки».
И еще: когда брать яйца? Здесь необходимо было попасть только в «яблочко» — не раньше двадцатого и не позже двадцать четвертого дня насиживания. Если раньше — зародыш еще не окреп и не выдержит вертолетной и самолетной тряски, даже если в термостате (окованный сундучок в начале рассказа) понизить температуру, чтобы замедлить биохимические процессы, затормозить развитие эмбриона. А если позже — птенец может вылупиться по дороге и погибнет.
А как довезти? Вдруг испортится погода, когда надо будет высаживать наблюдателей или когда вертолет уйдет к гнездам за собранными яйцами? А замысловатая вязь из «состыковки» расписания внутрисоюзных и международных рейсов!