Четыре яйца. Два крупных и темных, два среднего размера и посветлее. Прошло немного времени, как мы опустили в воду два яйца, — и они начали дергаться и вращаться. Эмбрионы живут! Билл и я прыгали и вопили от радости. Теперь очередь за двумя большими яйцами. Увы, они сразу затонули и так и остались неподвижными. Это плохо: яйца либо неоплодотворены, либо эмбрионы погибли на ранней стадии развития. Мы потрясли их чуть-чуть и услышали глухой шлепающий звук, который убедил нас, что из этих яиц никогда никто не вылупится.
И теперь, когда все наши надежды сосредоточились на двух яйцах — проклюнутся или не проклюнутся, — мы были рады, что эмбрионам довелось довершить развитие в таком совершенном аппарате, как биотрон Висконсинского университета. Большое четырехугольное здание — чудо современной инженерной мысли, с многочисленными кабинетами, в которых можно вести сразу несколько самых сложных биологических экспериментов. Некоторые лаборатории построены на амортизаторах, гасящих любые колебания извне.
В лаборатории, находящейся в ведении МФОЖ, есть инкубаторы, в которых яйца стерхов держали при температуре 99,75 градуса по Фаренгейту. Температура в лаборатории поддерживалась всего на градус ниже, чем в инкубаторе, на случай, если вдруг инкубатор выйдет из строя. Но вероятность этого практически равна нулю. Температуру и влажность контролирует компьютер. Достаточно ей измениться хотя бы на четверть градуса, как дежурный инженер слышит тревожный сигнал. Единственное, что не под силу компьютеру, — переворачивать яйца, как это делают родители-журавли несколько раз в день. Эта задача — переворачивать яйца — была возложена на Билла и меня. И каждый раз мы с тревогой подносили их к уху — не слышны ли первые скрипы? Через пять дней мы наконец услышали показавшиеся нам прекрасными шуршащие и скрипящие звуки. Значит, журавлятам пора на свет. Мы перенесли яйца в вольер, где температура на градус ниже, а влажность выше, чем в инкубаторе. Началась мучительная процедура вылупления птенцов, которая длилась 41 час.
Первый журавленок, названный в честь доктора Флинта Владимиром, появился на свет 10 июля. Кайта — двумя днями позже. Как только птенцы вылупились, их перенесли в помещение, где температура всего 70 градусов по Фаренгейту, но оно оборудовано мощными электролампами, чтобы птенцы могли сами выбрать температурную зону по своему вкусу. Через четыре часа после вылупления журавлята были уже сухими и пушистыми и, хотя еще не могли твердо стоять на ногах, изо всех сил вытягивали шеи, требуя пищи. Спустя сутки они уже научились ходить. Вскоре они поглощали огромное количество корма, предназначенного для охотничьих птиц, и постепенно превращались в настоящих стерхов…».
А теперь распрощаемся с Арчибальдом и поговорим о втором этапе проекта «Стерх». Смысл проекта не только в том, чтобы создать «банк» — размножающуюся в неволе группу стерхов, но и в том, чтобы подарить белым журавлям новую, хорошо охраняемую зимнюю обитель, расширить ареал их обитания и тем самым предотвратить их исчезновение на зимовках вне пределов Советского Союза.
Направить же стерхов по новому адресу можно с помощью западносибирских серых журавлей, которые зимуют на Среднем Востоке в хорошо охраняемом заповеднике (здесь в прошлом зимовали и стерхи). В 1978 году число серых журавлей, помеченных пластиковыми крылометками, на этой зимовке перевалило за три сотни. И здесь большой выбор приемных родителей для стерхят.
А при чем же здесь МФОЖ? Вот при чем. Варьируя температуру, продолжительность светового дня и прочие параметры, можно изменить сроки кладки яиц, как бы уговорить стерхов откладывать яйца одновременно с серыми журавлями, и потом привезти их из Америки в Сибирь. Так появится, вернее, возродится западносибирская популяция стерхов. Так будет отведен дамоклов меч от замечательнейшей птицы, и угасающее племя белых журавлей вновь займет прочное место под солнцем.
Федор Худушин
ЗВУКИ В ПРИРОДЕИ ЭСТЕТИКА СЛУХА
Очерк
Заставка М. Худатова
Мир раскрывается перед нами не только в логических понятиях, качественных характеристиках, но и в чувственных образах — разнообразии красок, звуков, запахов. Эти субъективные образы объективного мира до предела конкретны. Они тесно связаны с той или иной ландшафтной, климатической зоной, с тем или иным проявлением жизни, состоянием окружающей среды. Они касаются наших чувств, вызывая то или иное эстетическое отношение к себе, особое для каждого отдельного индивида.
Здесь идет речь о звуках в природе, об их значении в нашей жизни, их месте в эстетическом освоении действительности.
Мир полон звуков — высоких и низких, стройных и беспорядочных, мягких и резких, таких, которые «ласкают слух» или же «режут ухо».
Одни звуки несут в себе жизненное начало и составляют принадлежность живых существ. Птицы поют. Коровы мычат. Лягушки квакают. Даже комар имеет свой «голос»: в полете он тянет тонкую нить звука, которая легко обрывается и возобновляется вновь… Другие выражают состояние физической среды, различные фазы нескончаемого круговорота вещества и энергии. Лес шумит. Море рокочет. Гром гремит. Ручей звенит…
Нет предела многообразию звуковых форм, источники которых находятся в природе и не зависят от нас. Выделим прежде всего живые голоса. Все представители фауны, за малым исключением, обладают способностью издавать звуки и с их помощью утверждают себя. Звуки служат выражением силы и бессилия. Издавая их, живое существо возвещает миру о своем существовании, находя в нем «своих» и «чужих». В звуках мы различаем ликование торжествующей жизни и ее угасание, угрозу нападения и готовность к обороне, сигнал бедствия и крик отчаяния.
В потоке живых звуков особое место занимает человеческий голос — весьма совершенное звуковое средство. Однако следует различать голос как биологическое свойство и речь — социально приобретенное средство, именуемое в науке «второй сигнальной системой». Человеческая речь обладает богатством выражений, максимально упорядоченных и осмысленных, способных раскрывать содержание объективной реальности и переживаемые чувства. Но человек в отличие от других живых существ выступает еще и творцом звуков искусственных, прежде всего музыкальных, наполняющих мир благозвучием гармонии и мелодии. Иного рода звуки сопутствуют ему в производственной деятельности — шум, скрежет, грохот машин и механизмов как издержки несовершенной технологии. Подобные явления в наше время нередко принимают драматический характер, о чем свидетельствует откровение поэта: «За полем, за лесом какой-то мотор /Не молкнет ни ночью, ни днем — таратор./ Не знаю, насколько там нужно такое,/ Но люди в округе не знают покоя».
Можно ли выделить наиболее красивое звучание в природе, будь это живые голоса или выражения самой физической среды? По крайней мере такие попытки не раз предпринимались и предлагались читающей публике.
Кто-то находит самым прекрасным слуховым ощущением звук лодки, скользящей по поверхности озера, всплеск весел, роняющих звонкие капельки воды. Легко представить себе всю прелесть этой «ритмической пульсации», и тот, кто почувствовал ее, несомненно обладает тонким слухом. Только можно ли столь категорично выделять ее и противопоставлять другим звучаниям?
Кто-то относит к числу самых прекрасных звучаний мерный всплеск волны, набегающей на берег в тихий вечерний час. Разумеется, этот человек прав. У него поэтическая натура. Но и подобной ритмике не заслонить чистоту и нежность иных звучаний.
Иного завораживает эолово пение сосновых игл на ветру. Есть очарование в шуме дождя, когда листья деревьев глухо шумят от капель. А с чем сравнить удовольствие, когда слышишь звон ручья, шум дубравы, пение птиц! Но и раскаты грома по-своему прекрасны! Как хорошо, что мир богат звуками, что звуки не сливаются в общий гул! Важно лишь уметь слушать, и тогда на каждом шагу будешь открывать октавы, о чем проникновенно поведал миру Аполлон Майков: «Гармонии стиха божественные тайны /Не думай постигать по книгам мудрецов:/ У брега сонных вод, один, бродя случайно, /Прислушайся душой к шептанью тростников, /Дубравы говору; их звук необычайный/ Почувствуй и пойми… В созвучии стихов /Невольно с уст твоих размерные октавы/ Польются, звучные, как музыка, дубравы».
Бесконечные звуковые вариации мы различаем по длительности и высоте звучания, по ритму, ладу и выразительности. Разумеется, не все, что мы слышим, может в равной мере заинтересовать нас. Иные звуки — резкие, пронзительные или монотонные — столь неприятны, что мы стараемся избегать их. Напротив, чем они созвучнее, стройнее, аккорднее, чем строже соотношение различных по высоте нот, тем с большим вниманием мы прислушиваемся к ним, тем полнее удовольствие, наслаждение, очарование. Кто равнодушен к пению птиц! Но не все птицы поют. Иные только кричат, визжат, стрекочут на разные голоса: грубо — как вороны, резко — как воробьи, металлически жестко — как сороки, монотонно — как кукушки, пронзительно-тревожно — как совы, печально и жалобно — как журавли и так далее.
Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть.
То кулик простонал или сыч.
Расставанье в нем есть, и страданье в нем есть.
И далекий невидимый клич.
Так Афанасий Фет поэтически образно выразил глубокую мысль: любой звук мы воспринимаем по настроению, и он оставляет определенный след в нашей душе. Значит, мы не только живем в мире звуков, но и находимся под их воздействием. Они рождают у нас различные чувства и душевные ассоциации — от светлых, нежных тонов радости, грусти, довольства до мрачно-ущербных — досады, раздражительности, неприятия.
И неудивительно, что мы ищем в природе, в жизни сознательно иди бессознательно музыкальность, гармоничность и мелодичность звучания. Мы с удовольствием слушаем пение соловья, жаворонка и других певчих птиц. Но этого нам все же мало. Мы можем собственным голосом вы