Наступила долгая пауза.
— Конкурс певцов закончился, — шутливо заметил я.
— Ну нет. Они всю ночь будут распевать.
И вновь запел первый солист. Он властвовал над облитой белой ночью землей. Когда мелодия внезапно оборвалась, старик воскликнул:
— Двенадцать колен без единой помарки! За такого певца в прежние времена дали бы большие деньги. Уж я-то цену такому певцу знаю. Меня, сынок, в молодости нанял знаменитый трактирщик Пожарский. Прославился он котлетами да голосистыми соловьями. Трактир стоял на самом бойком месте, на тракте Петербург — Москва, в Торжке. Всегда в нем было полным-полно именитых постояльцев и просто посетителей. В Курск, а то аж в Киев посылал меня хозяин за соловьями.
Заинтересовавшийся рассказом старика Николай спросил:
— Зачем же хозяину так много нужно было соловьев?
— В неволе, сынок, соловей поет недолго. И вообще с годами у птахи на языке появляется твердый нарост — типун. Вот отсюда и поговорка пошла: «Типун тебе на язык».
Иван Кузьмич достал кисет и стал свертывать цигарку.
Усмехнувшись, он продолжал:
— Бывало, прознает хозяин, что у какого-нибудь помещика в саду поселился хороший соловей, и говорит мне: «Ну, Иван, если поймаешь этого соловья, я в долгу не останусь!» А я рад стараться. Семья-то у отца была большая. Один другого меньше… А сколько раз меня били барские сторожа! Один-то раз чуть собаки не загрызли. Одежду в клочья изодрали. Думал, живой не останусь. А соловья все-таки не упустил.
Старик глубоко затянулся, и по шалашу поплыл едкий дым самосада.
— Я не только ловил соловьев, но и кормил их, — продолжал он свои воспоминания.
— А что едят соловьи? — спросил Николай.
— Мучных червей, мух, тараканов. Только таракану надо голову отрывать, иначе соловей ни за что его не возьмет. Вот так-то, сынки, нужда и заставила меня ловить бедных соловушек. Изловишь, а его запрут в темную клетку да и повесят в углу, в зале. А зал-то аж черный, весь в копоти. Пой, соловушка, на потеху пьяным мужикам! Только в неволе соловей хуже поет.
Решил и я поделиться своими познаниями:
— Из истории известно, что римский император Лукулл прославился пышными пирами и на них среди самых изысканных кушаний подавались соловьиные языки.
— Да, сколько же несчастных соловушек погибло, — сокрушенно покачал головой Иван Кузьмич.
…Соловьи продолжали ночное состязание. Я снова попытался подсчитать колена, да так незаметно и уснул под их чудное пение.
Савва Успенский
ХОДОКИ В СИБИРЬ
Очерк
Фото автора
«Ходок», «ходоки» — слова, имеющие, по В. И. Далю, множество значений. В данном случае подходит такое: «Кто за каким-либо делом ходит». И хотя эти люди летали на самолетах и вертолетах, ездили в автобусах и автомобилях — таков уж нынешний стремительный век. — были они. конечно, в полном смысле «ходоками». И дело имели вполне определенное — присмотреться к работе наших оленеводов, поучиться у них. И конечно, каждому хотелось посмотреть, как живут в Стране Советов коренные северяне.
Путешествие наше состоялось зимой 1977 года. В нем участвовали пятеро гостей с Аляски, из них трос эскимосов. Вилли Хэнзли из поселка Коцебу, президент местной корпорации «На-на». Оттуда же и Дуглас Шелдон — оленевод. Дэнни Кармун живет в городе Номе и. оперируя нашими понятиями, занимает пост управляющего оленеводческим отделением корпорации. Двое других гостей — профессор Аляскинского университета Джек Льюик. известный специалист по биологии северных оленей, и доктор Раймонд Камерон, коллега Льюика. В нашей группе — профессор В. Н. Андреев — крупнейший советский специалист по оленеводству и несколько его сотрудников.
Еще в Москве, при первой встрече, выяснилось, что так иди иначе мы уже знакомы с аляскинцами. Мир-то действительно тесен! Я сказал Вилли, что видел на Аляске плакаты: «Хэнзли в конгресс!» Они были расклеены на стенах домов — ив больших городах, и в засыпанном снегом эскимосском селении на Юконе, прилеплены к автомобилям и даже к самолетам, летающим на местных линиях. Вилли молча опустил руку в карман своей куртки и протянул мне книжечку картонных спичек, распространенных в США. На ней я прочитал знакомый мне призыв к избирателям и там же увидел портрет моего собеседника.
Хэнзли не стал конгрессменом: он не набрал нужного количества голосов. Но обладание «персональными» спичками, похоже, смягчило горечь его поражения. По-видимому, порядочный запас их Вилли привез с собой и дарит спички охотно.
С профессором Льюиком и доктором Камероном мы, хотя и заочные (по печатным трудам), давние знакомые. Оказалось также, что над палаткой Шелдона пролетал наш самолет по пути из Нома на мыс Барроу.
Их послала в Сибирь корпорация «Нана», и, конечно, обошлась эта командировка их землякам недешево. На «ходоках» все новое, «с иголочки», у них дорогие фотоаппараты и диктофоны. Но советский опыт может оказаться дороже. На это, видимо, и был сделан расчет.
У пастуха — молодого эвена — серьезное, даже строгое лицо. Еще бы, не каждый день приезжают такие гости!
Он тихонько откашливается, будто собирается петь, но не запевает, а кричит неожиданно высоким голосом что-то вроде «ау»: Затем ударяет палкой по борту дощатой кормушки, прибитой к лиственничным стволам. И сразу же вверху, на склоне, среди редких деревьев показываются олени. Одни бегут вниз — смело, решительно, закинув картинно на спину рога. Другие останавливаются на яру, присматриваются, принюхиваются: сегодня много чужих людей, непривычная одежда, незнакомые запахи, — но потом тоже идут к кормушкам. А там уже толчея. Часто причмокивая губами, сталкиваясь рогами, олени жадно хватают отруби с солью и другими добавками — «завтрак», предложенный оленеводами. Более разборчивые обегают ряды кормушек, пробуют там-сям и никак не могут сделать окончательный выбор.
А гости смотрят, спрашивают, фотографируют, записывают и в блокноты, и на диктофоны.
У палатки на помосте из жердей лежат седла. Необычно устроенные, неправдоподобно легкие, они, конечно, привлекают всеобщее внимание. Тот же эвен, что призывал стадо на кормежку, сначала пытается изобразить «на пальцах», как седлают оленя. Но его собеседники никак не могут этого понять. Тогда пастух запускает руку внутрь палатки, привычным движением достает маут — сплетенный из ремешков аркан — и карабкается вверх по склону. Проходит несколько минут, и он возвращается с пойманным крупным и статным хором — так называют быков северных оленей. Теперь уже не требуется ни объяснений, ни перевода. Пастух кладет седло на оленью холку, с точки зрения конника, совсем не на место, затягивает подпругу.
— Все! — говорит пастух.
— О'кей! — вторит ему Дуглас.
Он подходит к оленю, пробует, сильно ли затянута подпруга, не качается ли седло.
— Каким может быть предельный вес всадника? — осторожно осведомляется Дуглас. — Это не для меня, — говорит он тихо и с явным сожалением, услышав ответ.
Пастух демонстрирует искусство верховой езды. Едва опираясь на длинную палку, он легко прыгает в седло и несильными ударами пяток заставляет хора идти то быстрее, то медленнее, поворачивать вправо и влево. Затем без чужой помощи и довольно ловко в седло садится Вилли. Из всех наших гостей он наиболее «спортивен» (как потом выяснилось, играл в футбол чуть ли не в профессиональной команде). Хэнзли сухощав, подвижен, и для него эта задача не так уж сложна. Соблазнился и Дэнни. Но езда на олене дается не каждому. Кожа его подвижна, но совсем не так, как у лошади. И Дэнни в этом убедился, когда седло оказалось на животе оленя: не подхвати зрители седока, он неминуемо очутился бы на снегу.
Ну и, конечно, общая просьба к пастуху — показать, как пользуются маутом, тем более что дело происходило уже на плато и все стадо было перед глазами.
— Какого? — спрашивает эвен.
Стремительный взмах руки, свист аркана — и пастух уже тащит к себе пойманного за рога, упирающегося всеми четырьмя ногами «заказанного» оленя. Так же, сразу, петля опускается на рога второго животного, третьего… Загорается желанием проделать это и Дуглас. Он собирает маут в кольцо, разделяет его для каждой из рук на две части, долго прицеливается, бросает, но неудачно. Еще бросок — и вновь неудача, и сконфуженный гость возвращает аркан владельцу.
Несколько дней спустя мне пришлось идти мимо школы-интерната, где учатся дети оленеводов. На вершине сугроба лежал олений череп с рогами. Мальчишки с сосредоточенными лицами набрасывали на свою мишень сразу несколько маутов. Это была, конечно, игра, но не пустая забава. Именно так и рождается мастерство, показанное нам пастухом.
…Температура сегодня около минус тридцати — для здешней зимы совсем небольшой мороз. Да и одеты мы тепло, а рядом со станом оленеводов горят костры, и возле них можно погреться. Но холод все-таки заползает под полушубок. Деревенеют пальцы, становятся непослушными руки. Поэтому так быстро и дружно все собираются в палатке, едва лишь хозяева приглашают к чаю. Здесь раскаленная докрасна железная печка, по-сибирски черный горячий чай, вареная оленина.
Множество вопросов.
— Сколько килограммов корма дается каждому оленю в день? Сколько дней в году кормите? — спрашивают аляскинцы.
— Сколько у вас оленей, сколько пастухов? — интересуются местные оленеводы.
— Большие ли у вас семьи? — задает неожиданный вопрос бригадир оленеводов — симпатичная молодая эвенка.
Даже не верится, что у нее самой уже четверо детей, о чем она сообщает с явной гордостью. Но оказывается, не оплошали и гости. У Дэнни двенадцать детей, из них две старшие дочери уже замужем, а младшему сыну пошел только седьмой год. У Дугласа — девять, у Вилли — пока трое.
— Но мне всего тридцать пять, у меня все впереди, — смеется Хэнзли.
Авторитет наших американских гостей поддерживает профессор Льюик. У него, как и у Дугласа, девять отпрысков.
Спрашивают и хозяева, и гости.