тестообразного, вязкого куска с помощью консервной банки нетрудно было изготовить пепельницу или подсвечник. Но, пожалуй, самыми интересными изделиями были маски. Они получались, когда в плоском куске вязкого базальта Саша и Юра железной палкой продавливали глаза, рот, нос. Колючая копна волос и борода образовывались сами собой.
…Западная группа быстро нашла удобный для работы лавовый источник, удачно отобрала необходимые пробы, в том числе и газовые, погрузив прямо в магму сначала титановую, а потом кварцевую трубку. К месту сбора группа вернулась досрочно, к пятнадцати часам.
— Снимай рюкзаки, ребята! — распорядился Пшеницын. — Ждать «восточников» нам, наверное, придется долго. Давайте-ка к их возвращению нажарим над трещиной в лаве шашлыки. У меня с собой есть кусок баранины. Как, принимается предложение?
— Конечно, принимается. Но я, с твоего позволения, займусь спектрографом, — сказал Юра.
— А я иду к тебе в подручные, — отозвалась Лида.
Жарить шашлык при помощи раскаленной лавы — своего рода искусство. На длинную металлическую палку нанизывают куски мороженого мяса. Тот, кто жарит его, располагается у берега огненной реки, держа палку в вытянутой руке, предварительно надев рукавицу. При этом следует присесть как можно ниже, а не стоять. Тогда меньше жара достигает лица. Но все равно его надо как следует прикрывать, например подшлемником. Палку с нанизанными кусками следует очень часто поворачивать, иначе мясо сгорит. Это самый быстрый способ. Больше времени жарится шашлык не над огненной рекой, а над узкой раскаленной трещиной. Мясо тогда меньше обугливается, но зато успевает впитать в себя кислоты, содержащиеся в вулканическом газе. Шашлык тогда получается немного кислым. Но некоторые утверждают, что это даже лучше — вроде как с уксусом.
Рожкова достала из рюкзака завернутую в целлофан баранину, фляжки, кружки, сгущенку. Пшеницын нанизал куски баранины на лыжную палку без кольца и начал жарить шашлык. Рожкова пристроила рядом металлические фляжки с чаем. Плачев поставив треногу и укрепил на ней нечто вроде фотоаппарата с большим телеобъективом — спектрограф.
— Юра, сними-ка шутки ради пламя горящего на лаве бараньего жира. Видишь, жир топится, капает и вспыхивает. Вот будет снимочек! — Глаза Пшеницына смеялись.
— Да сохрани нас аллах от дел, ведущих к сожалению и огорчению, — возразил Плачев.
— В самом деле, ни к чему все это, — согласился Пшеницын.
— Ну, чай мой, кажется, закипает. — Лида отодвинула от трещины фляжки.
— Девчоночка, попробуй-ка шашлык. — Пшеницын протянул лыжную палку.
— Сыроват и кисловат!
— Трудно угодить женщине.
— В следующий раз давай пробовать мне. — Плачев невозмутимо смотрел в объектив спектрографа.
Лида чувствовала, что Пшеницыну она очень нравится, что, может быть, у него это было и настоящее, глубокое чувство. Его «девчоночка» звучало, правда, как ей казалось, несколько фамильярно, но разве можно на это обижаться?
Они успели и шашлыка нажарить, и чай уже второй раз принялись кипятить, а «восточников» все не было.
— Странно. Что-то запаздывает Константин Иванович, — встревожилась Лида. — Это на него совсем не похоже. Правда, компания у него аховая: Виктор очень славный, но он же не вулканолог. А Иван… можно ли на него положиться?..
— Да-а, Константин Иванович взял себе помощничков, нечего сказать, — согласился Пшеницын.
— Он еще не знает, что за птица Ростовщиков и каких от него можно ждать сюрпризов. — Лида вдруг приложила палец к губам: — Тихо! Вы слышали?
Откуда-то еле донеслось:
— Э-эй!!!
— Девчоночка, побудь здесь! Юра, пошли! Это неспроста! — Пшеницын вскочил, схватив на ходу лежавшие на одном из камней брезентовые рукавицы.
Юра, перепрыгивая с камня на камень, заторопился вслед.
Двадцать минут Лида напряженно вглядывалась в сумеречную даль. Время тянулось мучительно долго. Наконец она увидела четыре темные фигуры, бредущие через шлаковые холмы и груды камней. На импровизированных носилках они несли пятого. Сердце у Лиды сжалось. Что-то подсказало ей, что несли Константина Ивановича.
День, когда произошло ЧП, был сто двадцать шестым днем работы Константина Ивановича у Гремящего. И все эти дни — горячая лава, сизые облака ядовитых газов, вулканическая бомбежка. Более четырех месяцев только на одном этом извержении. А на счету профессора их были десятки! За четверть века исследований действующих вулканов он не раз попадал в критические ситуации. Случались и переломы костей. Бывало, через лавовый поток прыгал с костылем под мышкой, с ногой в гипсе. И вот…
Пшеницын действовал быстро и энергично. Сразу же послал в домик Юру, Виктора и Ивана. Виктор и Иван должны были принести резиновый матрац, пару полушубков, медикаменты. Задача Юры — немедленно по рации вызвать вертолет, дождаться его в домике и прибыть с ним к подножию вулкана. Нести Константина Ивановича в домик было бы слишком рискованно.
Пшеницын и Рожкова остались с Константином Ивановичем. Он почти не приходил в сознание. Вертолет прилетел на рассвете. Сопровождать Константина Ивановича попросили Березкина: Пшеницыну, Рожковой и Плачеву нельзя было бросить исследования. Улетел с Константином Ивановичем и Ростовщиков, сказав, что его все равно вызовут давать показания о происшествии. Как ни были вулканологи расстроены, все-таки не забыли отправить с вертолетом взятые в тот день пробы.
В вертолете, глядя на лежавшего без сознания Привалова, Березкин думал о нем. Мысли были отрывочными; они скакали друг за другом бессвязно, непоследовательно: «Будет жить… Месяц-другой в больнице — и поправится… Но каков мученик науки… Нет, рыцарь науки…»
А Ростовщиков? Он тоже думал о Константине Ивановиче, но выходило как-то так, что на первый план выдвигались его собственные интересы: «А ведь Лида права — мог бы быть уже и академиком… В науке умен, а в жизни — нет… Чтобы стать академиком, вовсе не надо лезть в самое пекло… Совсем другое требуется. А буду ли я академиком? Ну, надо стать сначала кандидатом…»
И мысли Ростовщикова возвращались к диссертации… Кандидатские экзамены были сданы. В аспирантуру он поступил по протекции известного академика. Научный руководитель у него тоже весьма авторитетен. Значит, и защита пройдет успешно… Ну, а когда он станет кандидатом… Ростовщиков принялся строить планы, один грандиознее другого. Очнулся от розовых грез только тогда, когда вертолет сел в аэропорту, где его уже ждала санитарная машина.
Прошло несколько дней. Рано утром в холостяцкой квартире Березкина зазвонил телефон.
— Здравствуйте, Виктор! — Березкин узнал голос Алексея Николаевича Дорожнова. — Только что прилетел. Как дела у Константина Ивановича?
— Неважно.
— Давайте навестим его в больнице.
— Если позволят врачи.
— Посмотрим. Сейчас заеду за вами на машине.
По дороге в больницу Дорожнов попросил Березкина рассказать, как произошел несчастный случай.
— Нас было трое, — начал Виктор, — Константин Иванович, Иван и я. Вышли мы на самый исток лавовой речки. Над ним мостик из затвердевшей корки. Константин Иванович указал на него и говорит: «Вот здесь и будем брать газ прямо из жидкой лавы». Мы с Иваном смонтировали систему. Сунулись было к мостику, но Константин Иванович не пустил, пошел сам. И кварцевую трубку сам в исток погрузил. И сам за ней наблюдал, чтобы не уплыла. Мы три полных газовых пробы успели отобрать. А потом… газы, что ли, подточили корку или лава — мостик вдруг рухнул… Все решали секунды… Температура лавы тысяча двести! Выскочил Константин Иванович из пекла. Мы подхватили его. Штормовка горела. Даже сапоги загорелись: пахло паленой резиной. Одежду сорвали, сапоги разрезали. И тут Константин Иванович потерял сознание. Соорудили из рюкзаков и телогреек подобие носилок, понесли его. Потом подоспели Саша и Юра. В город сопровождали мы с Ростовщиковым. Саша, Юра и Лида заканчивают исследования на извержении.
— А что Ростовщиков? — спросил Алексей Николаевич, и его лицо приняло несвойственное ему сердитое выражение.
— Занялся диссертацией и, чтобы не возвращаться к вулкану, из лаборатории Константина Ивановича перешел в другую, где поспокойнее…
— Вот и слава богу!
— Алексей Николаевич! А как результаты анализов проб, которые вы захватили с собой?
— Результаты интересные. Но об этом после. Мы уже доехали.
Они вошли в больничный вестибюль и поднялись на третий этаж, где находилось хирургическое отделение. Дежурный врач отрицательно покачал головой, узнав, что к Константину Ивановичу пришли посетители.
— Привалов в тяжелом состоянии. У него глубокие и обширные ожоги. Он очень слаб. Ему трудно говорить. Мы должны беречь его силы. Мы не допускаем к нему посетителей. — Эти слова были произнесены не терпящим возражений тоном.
— А вы верите в целительную силу положительных эмоций, доктор? — спросил Дорожнов.
Врач испытующе поглядел на профессора:
— Да, конечно.
— Тогда вы должны допустить нас к больному. Я привез ему из столицы очень радостные вести. Я профессор Дорожнов, друг и соратник Константина Ивановича. А этот молодой человек тоже друг Привалова.
— А какие же у вас вести? — Врач все еще колебался.
— Результаты анализов… Понимаете…
— Результаты анализов?! Константин Иванович даже в бреду говорил о каких-то пробах и анализах. Ну и что же результаты? Положительные?
— Да, да. Они очень обрадуют Привалова.
— Ну тогда повидайтесь с ним недолго. И с условием: говорите вы. Больной должен говорить как можно меньше.
Весь в белых бинтах, Привалов полулежал на подушках. Увидев Дорожнова и Березкина, он попытался приподняться, глубоко запавшие глаза заблестели.
Березкин торопливо сказал:
— Не двигайтесь, Константин Иванович, и не говорите, иначе нас отсюда выставят. Говорить будем мы.
Дорожнов положил на тумбочку перед кроватью цветы и мешочек с мандаринами.