Гриша из матросов. В объединении Ленрыбпром, почитай, со дня его основания. Тогда еще у базы не было больших рыболовных траулеров, плавали на средних. Труд матроса там куда тяжелее, да и бытовые условия не сахар: тесные кубрики, всюду рыбья слизь, чешуя. И валяет этот траулер на волне почем зря.
Так что Гриша — бывалый моряк. Психология матроса ему близка. Знает, когда нужно приказать, заставить, а когда и послабление сделать. Сейчас, например, он своему подчиненному друг и брат, поскольку до отхода меньше суток и… четыре с лишним месяца без берега. Но ведь для порядка надо сохранять начальствующий тон.
Ну, а занятие можно найти вполне подходящее: скажем, проверить, в каком состоянии на баке раструбы вентиляции, может, какие винтики проржавели, так заменить…
Вообще-то работать на баке — торчать у начальства на виду. Но сейчас в рубке никого нет: командный состав на берегу, улаживает, утрясает всякие дела. И погода отличная: солнышко, теплынь. Работа неспешная. Поэтому и рассуждаем о будущем рейсе.
— Чует мое сердце, сгорим! — волнуется Гена Орлов. — С этим капитаном много не наловишь.
— План, между прочим, он всегда выполнял. Это, конечно, не «Новочеркасск», но все же можно терпеть…
От капитана зависит многое. Есть суда, куда моряки стремятся всеми правдами и неправдами, в какой бы рейс их ни отправляли, есть и другие, невезучие… Тут важны знания и опыт капитана, его авторитет на берегу.
Наш капитан Рюрик Трофимович Юрков из молодых, но толков. Говорят, ведет планшеты на каждый район, отмечает пути миграции рыбы, точки хороших, средних, посредственных подъемов, точное их время, глубины, условия погоды и разные прочие тонкости, немало говорящие хорошему штурману-рыбаку.
— Да не сгорим, — говорит Саня Венков. — Вишь, Коля Рябов на борту. Коля знает, что к чему.
Коля матрос, но в море бывает редко: его оставляют на берегу, в резерве, там он что-то вроде делопроизводителя. Он уже в годах, фронтовик, прошел с артполком 122-миллиметровых гаубиц от Москвы до Эльбы; конечно, ему трудно тягаться с молодыми.
— Коля, куда ж мы идем-то? Что говорят в ваших кругах?
Коля пожимает плечами, смущенно улыбается:
— Откуда я знаю?
— А чего ж ты пошел в рейс? Кто тебя гнал?
— Сколько можно сидеть в резерве? — объясняет Коля. — Может, это в последний раз… А там уж и захочешь, да не сможешь… Здоровьишко уже не то…
— Ну как дела? — появившись, как всегда, внезапно, интересуется Гриша.
— Да вот… Вроде, все нормально…
— Ну, тогда гуляйте! Старпом разрешил.
И тотчас команду как ветром сдуло: кинулись по каютам переодеваться и — домой, домой! Времени еще достаточно. Посидеть в кругу семьи эти несколько часов — нет ничего дороже для моряка!
На борту остались лишь вахтенные да боцман Гриша, который, похоже, давно попрощался с родными по той причине, что судну нужен глаз да глаз. Присев в затишку, за углом надстройки, он грелся на солнышке, довольно жмурился.
…К назначенному времени весь экипаж собрался в столовой. В президиуме капитан, первый помощник, помощник по производству, стармех; они негромко переговариваются, ждут представителя базового комитета.
Этот энергичный молодой человек быстро, немногословно, толково сообщил, что пойдем брать скумбрию или ставриду, пожелал счастливого пути и уже собрался уходить, но его остановили, засыпали вопросами. Он, вздохнув, прислонил свой портфель к ножке стола и сел.
— Прежде всего, как у «Смольного» с планом? — спросили его.
— С планом порядок, — заверил представитель. — Если и дальше так дело пойдет, вполне можете претендовать на переходящий вымпел базового комитета.
— А если рыбы не будет? Тогда что?
— Задерживать не будем. Ищите! Переходите в другой район.
Вот это уже хорошо. А то, бывает, торчишь на пустом месте, а уходить не велят. И в море, как ни тяжело иной раз, день хорош не тем, что прошел, а тем, что принес.
Как только представитель комитета покинул борт, капитан приказал сниматься и отходить на рейд: нечего больше делать у стенки, подальше от всяческих соблазнов!
Вахтенные отдали швартовы, и траулер потихоньку, осторожно двинулся к середине Морского канала.
На рейде пришлось стоять до утра: в канале не разойтись даже двум крупным судам, а судоходство в это время года, в середине весны, когда Финский залив вскрывается ото льда, особенно интенсивно.
Трудно заснуть в такую ночь. Вот он, огромный город, где-то рядом твой дом, но ты уже с ним расстался, уже далек от него.
По Балтике шли спокойно. Погода стояла тихая, теплая, серенькая — совсем ленинградская, а для штурманов Балтийское море как хорошо накатанная, знакомая дорога. Пролив Зунд миновали ночью, так что и Дания, и Швеция остались позади. Но только прошли Зунд, погода испортилась. Правда, это не особенно беспокоило. Когда «прихватывает» на промысле — тут дело серьезное: при волнении в четыре-пять баллов работу не бросишь и за вахту так напляшешься с противнями, коробами в руках, что идешь в каюту, держась за переборки. А на переходе можно все же отсидеться, отлежаться в каюте.
Мы с Володей Журавлевым смотрим по нескольку фильмов в день. Такие, как мы, любители экрана уже наизусть выучили некоторые ленты, вслух предваряют реплики актеров. Больше всего нравятся фильмы со стрельбой, с кулачными поединками, с замысловатыми сюжетными ходами.
Ведь жизнь на судне не балует впечатлениями. «Конечно, твой сосед по каюте и за рейс не расскажет всего о себе, но тем, что считает важным и интересным, поделится с ходу. Пойти некуда в буквальном смысле слова. И потому, когда возвращаешься домой, в первые дни болят ноги от непривычки к ходьбе, нормальному образу жизни; за день на судне одолеешь две-три сотни метров — только в столовую, в цех или на траловую палубу.
Море, конечно, благотворно влияет на человека. Оно заставляет понять себя, лечит от суеты; оно, спокойное, величавое и бурное, штормовое, приближает к началам, истокам окружающего мира. Но человек — общественное существо, по природе деятелен, предприимчив. Поэтому здесь с удовольствием смотрят эдакие динамичные фильмы, на которые дома, возможно, и силой не затащить.
Итак, мы с Володей «ударяем» по кино. А Коля Семенов, третий обитатель нашей каюты, учится; на судне есть преподаватель заочной школы моряков, приветливый, очень доброжелательный к своим подопечным. Он принимает зачеты по всем предметам. Коле трудновато: человек взрослый, перерыв в учебе большой, однако тянет: сдал зачет по алгебре, теперь мечтает получить хорошую отметку за сочинение.
Каждый приходит на флот своим путем. Журавлев после школы работал слесарем на машиностроительном заводе. Узнал, что требуются матросы, — с тех пор и рыбак. Доволен. Парень молодой, не устает. Был в южном рейсе. Полгода прошло, а он все еще взахлеб рассказывает о стоянке в Лас-Пальмасе. А Семенов не помышлял о плаваниях. У него отличная специальность — бульдозерист. Но врачи решили, что ему необходимо отдохнуть от нее годика два: сказалось вредное влияние вибрации на организм. И он пошел в море.
…Это море, Северное море, и на этот раз оправдывает свое название. Апрель, весна в разгаре. А над водой висит пелена серой мороси, и небо в клубящихся серых тучах опустилось так низко, что ощущение простора исчезло. На палубе холодно. Ветер пробирает насквозь. В скулу парохода размеренно шлепает крупная зыбь.
Неуютно в такую погоду наверху. А как только придем на место — и не увидишь его, моря, ни днем, ни ночью, ни утром, ни вечером: промысел! И к тому же как-то уже не воспринимаются красоты моря, когда из него черпаешь рыбу и покрыт с ног до головы ее чешуей, слизью, кровью.
Вроде бы выходим из полосы непогоды. Небо все еще хмурое, но сквозь тучи жемчужно просвечивает солнце. Ветер утих, и вода будто загустела — тяжелая, маслянистая, она быстро гасила кильватерную струю.
С шестнадцати ноль-ноль на штурманской вахте старпом Евгений Дмитриевич Абрамов. Стало быть, можно потолкаться на мостике, посмотреть карту, а то и поболтать, если он в духе. Вообще-то, и другие штурманы ничего не имеют против «посторонних» в рубке, но старпом особенно общителен.
— Гебридские острова, — кивнув в сторону левого борта, сказал он. — Иди-ка, студент, спать (он всех подчиненных называет студентами). Начнется молотьба — не до того будет.
По борту высились сизые, синие скалистые горы; их мощные обрывы, уступы, острые пики и массивные округлые вершины внушали прямо-таки благоговение и робость перед этим могучим созданием природы. На уступе утеса, у самого обрыва, торчала белая башенка маяка и рядом два аккуратных домика. Трудно было представить, что на скале жили люди.
— Так как, Евгений Дмитриевич? По-вашему, рейс получится?
Старпом усмехнулся и повторил:
— Иди-ка, студент, спать.
— Приготовиться к постановке трала! — скомандовали по трансляции. И добавили: — Кажись, что-то есть…
Все — матросы, машинная команда, комсостав, те, кто на вахте и кто от нее свободен, — сейчас на палубе, наблюдают, ждут. Шустро, несколько суетливо — еще не втянулись, не сработались — орудуют тральцы. Скользнул по слипу в густую, тяжелую воду ком трала, загудела лебедка, разматывая ваера.
Быть может, придется тащить трал два-три часа. Но никто не уходит. Каким будет первый трал? Первый хороший трал предвещает удачу.
Солнце в утренней дымке, подымающейся от воды, — тусклое, бледное, на него можно смотреть, не щурясь. Потеплело. Сидя на тюке запасного трала, принайтовленного к бортовому ограждению, покуривая, можно ждать сколь угодно долго. Но лучше бы побыстрее. Если недолго, значит, действительно там что-то есть. А когда трал волокут несколько часов, это плохо, просто экономят время: чего же подымать пустой трал на борт?
Кто-то, вернувшись из рубки, от штурманов, сообщает: отличные, большие заходы! Правда, эхолот может зафиксировать что угодно — скатов, кальмаров, планктон: он их от рыбы не отличает. Но все-таки…