Много рыбы, идет она днем и ночью. Но радость по этому поводу очень быстро улеглась: устали.
«Мукомолам» — машинистам рыбомучной установки — тоже достается. Вообще-то работа у них хоть и пыльная, но сравнительно легкая: отходы попадают в дробилку, потом варятся при температуре сто градусов, отжимаются под прессом и шнековым транспортером подаются в сушилку, затем в мельницу и в мешок. Знай оттаскивай мешки да следи за работой установки. Но когда мукомолка работает беспрерывно да еще попадаются акулы, скаты, которые обильно выделяют аммиак, пробыть там даже полчаса непросто. Ребята теряют аппетит, худеют.
Но на то оно и море, рыбацкое море! Все в порядке вещей. А плохо то, что кончается тара. Непонятно, как это получилось. Видимо, технолог с рыбмастерами, принимая тару на берегу, просчитались. Но делать нечего. База далеко, некому сдавать продукцию в обмен на тару. Значит, надо забивать трюм брикетами: не станешь же стоять без дела, дожидаясь базы.
Твиндек кормового трюма часто вообще пустует. Уж слишком там несподручно работать трюмному: высотой твиндек не более полутора метров, и трюмный ползает на карачках. А тут еще брикеты! Это ж двойная работа! Их потом, когда подойдем к базе, возьмем тару, нужно поднимать наверх и упаковывать. Только этого не хватало!
Капитан принял единственно верное решение — продолжать работать как ни в чем не бывало. Но поскольку оно касалось прежде всего меня — Миша Филиппов вывихнул ногу, и мне пришлось заменить его в трюме, — я не слишком-то это приветствовал…
Натянул Мишины телогрейку, шапку, валенки, две пары перчаток, а сверху брезентовые рукавицы и полез на твиндек. Осмотрелся: твиндек чист, выметен, лампы под подволоком поставлены часто, даже в углах светло. Поднял с палубы железную свайку, брякнул по желобу — подавай!
Ну, тут и начали подавать! Упаковывать брикеты не нужно, поэтому производительность труда сильно возросла.
Брикеты один за другим глухо ударяются в мягкую стенку, сложенную из тряпья. Только успевай хватать их и посылать по обледенелому, скользкому настилу к задней переборке.
Темп растет. Настил твиндека уже наполовину выложен моими брикетами. Они, ударяясь друг о друга, обиваются по граням, один вовсе раскололся надвое. Надо же их сложить в штабеля, а когда? Забарабанил свайкой по желобу.
— Ты чего? — удивились наверху.
— Да так! — рявкнул я. — Скучно стало одному!
Там поняли мое состояние:
— Подождем!
Складывая брикеты в штабеля, я старался сосредоточиться на деле. Стоит подумать о тех, кто наверху, и подымается слепое, яростное раздражение: поди, покуривают, болтают, посмеиваются, а каково мне тут? Но ведь и самому, пока был наверху, не приходило в голову щадить трюмного. Наоборот, из кожи лез вон, чтобы быстрее, больше.
— Давай!
И опять началось! Прошло не больше часа, а я уже запарился, скоро окажусь погребенным под брикетами.
…Как только выбьют очередную пару «телег», лезешь наверх, в тепло. Крышка трюма всегда для тебя открыта, лишь сверху набросаны картонки, чтобы не уходил холод. Пока они отгоняют пустые «телеги», подкатывают новые, успеваешь выкурить папироску. Это время твое, только твое; никто тебя не тронет, не попытается использовать как рабочую силу. Потому что ты — из трюма, где минус двадцать, где за вахту надо перетаскать на себе тонн пятнадцать-двадцать. Они работают, а ты отдыхаешь.
Вот поменяли «телеги», все встали по местам. А ты пока что еще три-четыре секунды принадлежишь себе. Как только глазировщик толкает по железу стола первый брикет, пора подыматься.
Откуда ни возьмись, появился взволнованный Юра Матвеев, рыбмастер.
— Отставить! Загнать «телеги» обратно в камеру!
Что такое? В чем дело?
Оказывается, вот-вот на борту будет мурманский наставник-тралмастер. Сообщил по радиотелефону: мол, для обмена опытом.
— Бегом на шлюпочную палубу! — командует Матвеев. — Не уроните его там! Вот еще навязался на нашу голову…
Мурманский тралмастер не был ни угрюм, ни подозрителен. Ловко взобравшись по штормтрапу на борт, он поблагодарил нас, поддерживавших трап, улыбнулся и сказал поджидавшему его старпому:
— Здравствуйте! Приветствую вас в наших водах!
На старпома этот средних лет мужчина с простым круглым веселым лицом произвел, должно быть, то же впечатление, что и на нас. Он хмыкнул в ответ, по-приятельски подхватил тралмастера под руку и повел в коридор верхней палубы, где живет комсостав. А мы спустились в цех и, поскольку команды продолжать работу не было, сели в кружок покурить.
Тралмастер, оказывается, прибыл за тем, чтобы посмотреть, как вооружен наш трал: мы давали на берег сводки о своих уловах, мурманчане отставали от нас, и это казалось им странным…
Проводили его и вернулись к своей работе.
— Даешь!
И пошло! Соревнуемся со второй бригадой за право стоять на палубе при подходе к причалу в белой рубашке: кто будет вторым, тот будет швартоваться — такая традиция.
— …Сколько? — спрашивают сменщики.
— Сорок «телег», — как бы нехотя сообщаем им.
— Ну-у… Вы даете!..
Малым ходом, лавируя, чтобы ненароком не зацепить чей-нибудь трал, выбираемся из скопления судов. Нагрузившись под завязку, идем к базе, а наши соперники с однотипного траулера остаются еще минимум на неделю, хотя прибыли на промысел по нашим следам, всего на два дня позже.
Над морем седая дымка. Сейчас море прекрасно. Горбом вырастает из-под винта клокочущая, кипящая волна. На нее смотришь не отрываясь, как завороженный.
В нескольких милях отсюда нас ждут калининградцы, любезно согласившиеся принять груз. Мало того, у них для нас письма. За это мало поклониться в ножки. В рейсе письма от близких, родных — самая большая радость. Поэтому ни один капитан не откажется захватить для кого-либо письма, даже если делать крюк, терять время. Письма — дело святое, как и спасение терпящих бедствие.
— Вниманию членов экипажа! — разносится по судну. — Получено сообщение… — Тут помполит интригующе покашлял, — что на сегодняшний день мы досрочно выполнили по основным показателям полугодовой план! И вышли в лидеры социалистического соревнования! Администрация судна, партийная, профсоюзная, комсомольская организации благодарят всех членов экипажа и желают им хорошего здоровья и бодрости!
Приятно слышать! Весьма приятно! Все же и они там, на берегу, молодцы: только что сообщили о загрузке судна, а они уже успели все обсчитать. Это тоже забота о моряке.
Вот она, плавбаза. Ее нетрудно узнать по массивному, приземистому, с эдакими раскидистыми обводами корпусу. База ждет нас — дрейфует, покачивается на зыби. Капитан обходит ее издали, примериваясь, чтобы ошвартоваться в лучшем виде, не ударить в грязь лицом, и вдет на сближение.
— Стоп!
И судно по инерции подкатывается к борту базы. Швартуемся мягко, прямо-таки нежно, без малейшего толчка.
Калининградцы выстроились вдоль борта, смотрят на нас с интересом, приветливо.
— Здорово, ребята!
— Здорово!
— Ну, как дела?
— Да ничего, порядок. А вы как?
— А мы после вас идем домой!
— Давай-ка в трюм! — торопит рыбмастер. — Уже все готово, надо перегружаться.
Хорошая это работа. Отдых, а не работа. Во-первых, вахты по четыре часа через восемь. Во-вторых, нас в трюме скопилось столько, что лучше даже работать попеременно, чтобы не толкаться, не мешать друг другу. Да и вообще не такое уж это утомительное занятие для человека, привыкшего к физическому труду, — перегрузка: хватай короб, беги, бросай; нагрузил сколько-то поддонов — отдыхаешь.
— В трюме! — кричит в проем люка рыбмастер. — Одного наверх!
— Зачем?
— Кому говорят, одного наверх!
Лезу наверх.
— Поможешь начпроду забрать кое-что из продуктов на базе, — сказал рыбмастер. — Ему одному не управиться.
Начпрод уже ждал меня на баке, а боцман Гриша готовил люльку — ее обычно используют для окраски бортов, — чтобы перебросить нас к калининградцам.
Перемахнули на борт базы, у первого встречного моряка спросили, где искать их начпрода. Он объяснил, и мы, лавируя между грудами пустых бочек и ящиков, направились в кормовую надстройку.
Начпрод калининградской базы, мальчик против нашего, тоненький и молодой, кормил печеньем щенка.
— Нет ничего, — сказал он, не ожидая вопросов, просьб. — Идем домой, все уже раздали. Есть бочонок квашеной капусты, это пожалуйста.
Наш начпрод тем не менее достал из кармана список требуемого, разгладил его и как бы между прочим обронил:
— Все же пойдем посмотрим…
Прошли в конец длинного коридора, отперли тяжелую дверь «лавочки» — помещения, где хранятся продукты, разная мелочь из промтоваров, которые команда берет в кредит, включили свет. Наш начпрод перевесился через откидную досочку-прилавок и о Чем-то зашептал коллеге.
Я вышел на палубу, на воздух. Перегрузка шла вовсю. У нас на лебедке стоял Валера Азаровский, стропалем — Саня Зотов, а Коля Рябов — учетчиком: отмечал палочками в блокноте переброшенные стропы. Споро работали. Даже мастер залюбовался ими, стоял, наблюдая, сложив на груди руки.
Эти могут! Зотов с Азаровским как-то в южном рейсе вдвоем обслуживали трал. Невозможно себе представить, как они это делали. Тем не менее худо-бедно, а справлялись. Пришлось: на корабле свирепствовал грипп и почти вся команда в лежку лежала. Однако выполнили около семидесяти процентов плана…
Но торчать у них на виду не следовало… Ничегонеделание, хотя бы и вынужденное, раздражает…
В просторном салоне плавбазы тихо играла музыка. Столы были застелены белыми скатертями. Я взял со стола газету и с удовольствием опустился в глубокое, мягкое кресло.
Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Надо мной стоял Валентин Иванович Петров, помполит.
— Ты чего здесь делаешь?
— Жду начпрода. Он там, на «лавочке», торгуется со своим коллегой.
— На-ка вот, почитай. Для тебя. Тоже, должно быть, интересно. — И он бросил на стол два письма.