летом».
Когда волна новостей достигла крупных городов и вечерний выпуск «Ултима ора» в Сан-Пауло дал шапку «Сигналы пропавшего самолета?», а рио-де-жанейрская «Нотисия», не мудрствуя лукаво, сообщила, что самолет найден, к этому времени майор Кардозо уже давно переговорил с Силвейрой и выяснил, что никакой обнадеживающей информации у него нет. Загадочные сигналы перестали прослушиваться в Тефе за час до прибытия «Альбатроса».
«…Мы вращали ручку «Джибсон-герл», щелкая наугад тумблерами и переключателями, часа три подряд, пока не выбились из сил и не пришли к выводу, что это бесполезное занятие. Если бы у нас была хоть слабая надежда, что этот проклятый аппарат работает!.. А потом лейтенант Велли вспомнил, что антенна у этой рации сделана в виде воздушного змея, и приказал запустить ее: она сама могла служить опознавательным сигналом, так как яркий, оранжевый змей должен был легко различаться с воздуха на фоне зелени.
Увы, когда проволока антенны была отпущена на всю длину, мы увидели, что змей наш не пробился через кроны деревьев: оставалось метров десять — пятнадцать до «крыши», скрывавшей нас от неба и от спасателей, которые будут нас искать.
Снова уныние овладело нами. Все замолчали, глядя на оранжевый квадратик, который был бессилен нам помочь. И вдруг Кабрал засмеялся. Я удивленно посмотрел на него. А он ткнул пальцем в лицо Брито и сказал:
— Эх, жалко, у меня нет зеркала.
— Зачем оно? — спросил солдат.
— Да чтобы ты поглядел на себя.
Мы все посмотрели на Ивана, на самого Кабрала, который со своей обожженной физиономией был еще страшнее, и рассмеялись. Даже лейтенант улыбнулся, лежа на пустых вещмешках, из которых мы соорудили ему нечто вроде постели.
Однажды сержант притащил показать лейтенанту какое-то пресмыкающееся, напоминающее ящерицу. Тот взял зверька, оторвал ему лапку, и из раны закапал желтоватый сок. Попробовав его на язык, лейтенант сказал:
— Если бы вы мне притащили дюжину, я бы сделал бульон. А так…
Он хрустнул косточками лапки и обглодал ее. Другую лапку съел Кабрал. Я и все остальные тоже получили по кусочку. Иван с отвращением отвернулся.
— Так ты долго не протянешь, — сказал лейтенант.
С каждым днем страдания наши усиливались, а надежда на спасение слабела. Воды в роднике было вдоволь, но голод и раны подтачивали силы. Доктор Фернандес осматривал по утрам каждого и каждому говорил что-то ободряющее. Но мы видели, что сам он слабеет все больше и больше. И уже не верили в его добрые слова.
Особенно плохо было ночью, когда на нас накидывались москиты «карапана». Их укусы были мучительны. Они вызывали гнойные язвы. От «карапана» не было спасения, и после двух бессонных ночей мы поняли, что лучше спать днем по очереди, чтобы бодрствующий мог охранять спящих от змей, которых вокруг было; довольно много. Кроме змей и москитов нас окружало множество муравьев, скорпионов и жуков. Мы ловили их, приносили лейтенанту Велли, и он вместе с доктором определял, съедобны ли эти насекомые.
Больше всего страданий доставлял нам усиливающийся с каждым днем запах от разбросанных вокруг трупов наших товарищей, которых у нас не было сил похоронить.
Не помню, когда это случилось, на четвертый или на петый день» но помню, что под вечер мы все одновременно вдруг услышали треск сломавшейся ветки. И еще через мгновение — пронзительный крик…»
Из Тефе вот уже двое суток не приходило никаких новостей; радисты, посланные за Силвейрой, не снимали наушников больше пятидесяти часов подряд, но никаких сигналов на аварийных частотах не повторялось. Должно быть, этот Паулиньо, зеленый мальчишка, что-то напутал. Парень полгода назад впервые надел наушники. Разве успел он научиться чему-нибудь?
Скисли репортеры, которым нечего было посылать в газеты. Опустел кабинет майора Кардозо. Уже не шумел маленький бар аэропорта, ставший в эти дни пресс-клубом. Фотографы, отснявшие все, что можно было отснять в Манаусе, потягивали джин с тоникой в ожидании указаний от репортеров, которые тоже не знали, что делать.
За неимением новостей в ход пошел амазонский эпос: кто-то рассказывал о десятиметровой анаконде, кто-то о якобы виденных им каннибалах. Старожилы Манауса вспоминали историю катастрофы 1953 года, когда на подходе к городу исчез самолет компании «Панайр». Он был всего в шести минутах лета от аэропорта, когда вдруг связь с ним оборвалась. Нашли его всего лишь в тридцати девяти километрах от аэродрома. Эти тридцать девять километров спасатели, вооруженные пилами, взрывпакетами и прочим снаряжением, преодолели только на четвертый день. Вот что такое амазонская сельва!..
«…В первое мгновение мы чуть не сошли с ума: нам почудился крик человека. Но тут же мы увидели, что кричала макака. Она сидела на ветке метрах в восьми и разглядывала нас, пытаясь, видно, понять, кто мы такие. А мы глядели на нее еще внимательнее, чем она на нас. Нам обязательно надо было увидеть, что эта обезьяна станет есть. Так сказал лейтенант и подтвердил доктор Фернандес: все, что ест макака, пригодно в пищу человеку. И мы смотрели на эту обезъянку и молились, чтобы она съела хоть что-нибудь. Но она ничего не ела. Вероятно, была сыта. Доктор с лейтенантом еще сказали, что и из самой макаки можно сделать неплохое блюдо. Но как ее поймать?..
Мы смотрели на нее, она смотрела на нас, пока Иван де Брито не повернулся неудачно: под его бедром хрустнула ветка, макака взвилась вверх и исчезла. А солдат заплакал.
На седьмой день, когда мы съели по последней сосиске из банки, найденной Кабралом, над нами появился первый урубу[5]. Громадный, жирный, с тонкой голой шеей и загнутым книзу клювом. Птица уселась на ветке над нами, а я подумал со злостью, что когда-нибудь еще увижу эту тварь в зоопарке. Увижу ли?.. Пока что этот урубу разглядывает нас так, словно это мы в зоопарке. Потом он взлетел, тяжело пробившись сквозь крону деревьев, и исчез. Вскоре он вернулся с дюжиной других стервятников. И началось самое ужасное: они на наших глазах начали рвать тела погибших…
Сержант Ботельо, опираясь на костыль, бросился к ним, размахивая веткой, и упал. Мы тоже закричали и стали кидать комья земли и сучья.
— Оставьте, — сказал лейтенант. — Все равно не прогоните. Только силы растратите зря. А кроме того… — Он помолчал, поднял голову, поглядел на нависшую над нами густую листву, вздохнул и добавил: — А кроме того, они сейчас единственный наш шанс на спасение.
Лейтенант, как всегда, был прав. Он знал, что урубу всегда кружат над местом своего пиршества. Рванут несколько кусков и кружат, переваривая их. И пилоты спасательных самолетов могли обнаружить нас только по этим парящим над сельвой стервятникам.
Инструкция для терпящих бедствие в сельве гласит, что уцелевшим при катастрофе оставаться следует у останков самолета восемь суток. А потом можно начинать самостоятельные поиски реки или человеческого жилья. Поэтому, когда я выскреб восьмую зарубину на полусгнившем стволе дерева, лейтенант Велли распорядился подготовиться к походу. Он сказал, что пора пробиваться куда-нибудь в поисках реки или индейского селения. Впрочем, индейское селение не обязательно означало для нас спасение: индейцы, которых когда-то обидели белые, не прощают им этого и начинают мстить каждому белому, которого они встречают в сельве. Видимо, поэтому появились у Кашимбо те индейцы, из-за которых и начался наш, будь он проклят, полет и все наши мучения. Впрочем, в ту минуту, когда лейтенант Велли приказал нам собираться, никто об этом не думал. И вообще мало кто соображал: от голода, ран, страданий и тоски мы уже начинали терять рассудок».
Когда закончилась первая неделя поисков, уныние, чувство безнадежности начали овладевать даже самыми стойкими из пилотов и самыми оптимистичными из репортеров. Становилось ясно, что через несколько дней поиски будут прекращены. В конце концов даже если предположить, что после аварии кто-нибудь остался в живых, что представлялось маловероятным, то они, следуя инструкции, должны были через восемь суток покинуть обломки самолета. И если останки самолета еще можно было надеяться обнаружить, то кучку людей, бредущих под непроницаемым пологом сельвы, увидеть невозможно.
Все в этих рассуждениях было правильно. Но ни майор, ни репортеры, дремавшие в баре, ни операторы, методично штрихующие все новые и новые квадраты на карте, ни начальство в Бразилиа, ни редакторы газет в Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло, постепенно терявшие интерес к судьбе «2068-го», — никто из этой массы людей, прямо или косвенно связанных с операцией «Спасение в сельве», как она была названа газетчиками, не мог знать, что все эти дни по бесконечным притокам Солимоэс спешил в Тефе в утлой лодке рыбак Маноэл Анибал да Силва. Тот самый старик, что выходил из хижины в Пунье в ночь катастрофы. На следующее утро, включив транзистор, он услышал о ней, вспомнил о ночном самолете и решил съездить в Тефе.
— Все равно спички и соль уже подходят к концу, — сказала его жена Терезинья. — И не забудь купить керосину, — добавила она, заворачивая ему в тряпицу маниоковые лепешки.
Маноэл и не предполагал, какую бурю вызовет его появление в тихом поселке. Уже через десять минут после того, как взволнованный Паулиньо сообщил в Манаус все, что удалось выудить из этого старика, было установлено, что ни один из рейсовых самолетов не мог пролетать в тот час над Пуньей. Еще через двадцать минут майор Кардозо уже сидел в кабине выруливавшего на старт «Альбатроса», повергнув в панику дремавших в баре репортеров.
«…Решение лейтенанта оставить место катастрофы и пробиваться через сельву неизвестно куда в поисках спасения никого из нас не обрадовало. Останки самолета все-таки как-то связывали нас с миром. Нам казалось, что бросить их — все равно что тонущему в океане отпустить бревно или доску, за которую он держится. Но никто не стал спорить с лейтенантом. Во-первых, не было сил для этого. Во-вторых, мы знали, что лейтенант лучше нас знак