После долгого голодания силы на исходе. Первым делом ухудшилось зрение — читать уже не могу. Подолгу сплю и во сне слышу странную музыку. Бегать и нырять не хочется. Однако прервать тренировки уже нельзя. Плаваю медленно, отдыхая на спине. На восьмой день море успокоилось, вода стала прозрачной, как слеза.
Сегодня четвертое апреля. Одиннадцатый день голодовки. Подготовка к охоте кончилась, но организм обессилен. Слабею с каждым часом. Бог знает, почему я тогда не заболел. Ведь простудиться было пара пустяков.
Сегодня я обязан что-нибудь поймать. Едва увидел стаю рыб, как перестал чувствовать холод. Шерстяные трикотажные штаны и свитер немного задерживали согретую телом воду, но дрожу я ужасно. Ружье прыгает в руках, как пулемет. Мелкие рыбешки суетятся вокруг. Вот похожие на наших красноперок красноглазые белобокие рыбки — усачи. Они то прячутся в зарослях камыша, то выплывают на чистую воду. Ершики крутятся у самой маски, грозно вертят хвостиками, подняв колючие спинные плавники. Но резвиться с рыбьим молодняком недосуг. Где же достойные меня настоящие рыбы? Ага!.. Вот из зарослей вылезает трехкилограммовый сазан. Надо незаметно подкрасться… Очень трудно унять дрожь. Выстрел. Мимо… Сазан кидается влево, со дна вздымается ил. Прямиком через камыши я спешу на берег. Добыть ничего не удалось, но настроение прекрасное. Теперь я твердо знаю — сегодня у меня будет рыба!
Долго греюсь у костра и бегаю вокруг него, сушу одежду. И снова в воду. Большущий сазан бодро плывет впереди. Я догоняю его. Вот он повернулся боком. Этого-то мне и надо. Стрела пронзает его насквозь: пятьдесят атмосфер не шутка! Потянул немного на себя — зацепился. Сазан мой! Он еще бьется на дне, вздымая тучи ила, но я уже тащу его за леску и спешу на берег. Моей радости нет границ — проблема пищи решена! Завтра нырну четыре раза.
Охота спорилась. Сазаны не слишком проворны и не очень пугливы. Лещи поосмотрительнее. Они только высовываются из водорослей и тут же назад. Холод не позволяет терпеливо выслеживать их. Впрочем, удается подстрелить и парочку лещей. Усачи любят большую глубину и обычно держатся у самого дна, все время что-то щупая своими небольшими усиками. А где же сомы?
Ем я одну рыбу, прямо ихтиофаг — пожиратель рыб. Так древние греки называли представителей племен, обитавших у Красного моря. Рыбные блюда у меня четырех сортов: рыба вареная, жаренная на вертеле, на камне и сушеная. Рыба хороша даже без специй. Пока еще не началась настоящая жара, соли мне не добыть. Поступаю так. В яму помещаю капроновый лоскут, наливаю морской воды и жду, пока она немного выпарится. Потом окунаю в нее куски рыбы.
Жизнь принимает какие-то определенные очертания. Я занят с утра до вечера. Даже почитать некогда. Удивительно вынослив человеческий организм! Я едва не замерзаю напрочь, но не болею. Поначалу я боялся воспаления легких и среднего уха, плеврита, гриппа, однако ни разу даже не кашлянул. Правда, я овладел искусством дрожания. Дрожь — это мускульная работа, во время которой выделяется добавочная тепловая энергия. Замечаю у себя брадикардию — пульс становится реже. Когда лежу неподвижно, насчитываю пятьдесят ударов в минуту, обычно у меня на десять больше. Белков и жиров хватает. Силы в общем восстановлены. Кажется, я даже вошел в мало-мальски спортивную форму. Однако без сахара, хлеба, картошки вес продолжает падать.
Утром десятого апреля я, как обычно, охочусь в тростниках у берега. Вдруг даже через трубку почувствовал запах гари. Поднимаю голову — вокруг сплошной дым. Спешно возвращаюсь на берег. Остров в огне! Горит даже торчащий из воды тростник. Очевидно, ветер разнес по острову угли костра. Прошлогодняя трава и тростник сухи, как порох. Огонь цвета кипящей меди. С ревом и треском огненная лавина движется по острову, высоко в небо поднимается черный дым. Вот, думаю, теперь-то уж в Тайлакджеге не заметят дым и приплывут посмотреть, что здесь стряслось. А как там моя кибитка? Хорошо, что документы зарыты в песок. Я бегу побережьем, обгоняя огонь.
Остров выгорел за час. Иду по пепелищу к своему домику. Самое грустное зрелище — обгоревшие ежики. Я и не подозревал, что они здесь обитают. Беднягам бежать было некуда. Я оглядываю горизонт: как всегда, пусто.
На острове не осталось даже веточки для растопки. Пора убираться отсюда. До следующего большого острова около семисот метров — доплыву ли?
Сначала перестаю чувствовать ноги. Они деревенеют. Все мелкие мускулы застыли, сосуды сжались. Холод ледяной рукой хватает за горло. Начались спазмы дыхательных путей. Я задыхаюсь…
…Но страх, как и злость, повышает содержание адреналина, а тот в свою очередь стимулирует некоторые физиологические и психологические процессы. Накапливаются запасы гликогена, и физическая выносливость увеличивается. Как только я испугался, от сонливости не осталось и следа. В голове мелькает мысль, что, если через несколько- секунд не удастся восстановить дыхание, мне конец. Переворачиваюсь на спину и разрываю верхние пуговицы одежды. Делаю глубокий вдох. Медленно подгребая ногами и одной рукой, другой поглаживаю горло. Мышцы вроде бы не отвердели, и это успокаивает. Видимо, намокшая одежда сдавила шею. Я нахожу оказавшийся в стороне плотик и плыву дальше. Коченею все больше, но появляется уверенность, что не пропаду и на этот раз.
Образность казахской топонимики передалась и мне. Этот остров гораздо больше — около шести километров. Его я окрестил Беличьим. Не знаю, как слово «белка» по-казахски, но своей формой он напоминает разостланную шкурку сибирской белки.
Растительный и животный мир здесь богаче, чем на первом острове. Как только я выкарабкался на берег, из-под ног выпорхнула и полетела на бреющем полете над кустами парочка фазанов. На южных склонах небольших дюн уже виднеются побеги зелени. Появляется неприятная мысль: скоро вылезут из нор змеи и скорпионы. Кое-где густые колючие, переплетенные ползучими травами, непроходимые кусты. Это тугайные (приречные) джунгли. Веток для костра хоть отбавляй. Кибитку леплю на правой ноге Белки, ближе к Тайлакджегену.
У этого острова линия берега разнообразнее. Здесь нет тростника, лишь обломки скал, слои извести, глины. Множество непуганой рыбы. Она уплывает, только когда протягиваешь к ней руку. Плывя на поверхности, я оглядываю темные ямы и таинственные ущелья. Вот темный силуэт показался из-под отвесного обрыва и медленно движется у дна наискось от моего пути. Тень размером с меня. Видны белые, полумесяцем губы. Я отмериваю от них около сорока сантиметров — и… Но тут во мне закипает борьба: я не привязан! Такой сомина может вырвать из рук ружье… Но ведь такой случай бывает раз в жизни. Спускаю курок. Моя рука почти вывернута из суставов. Но к этому я готов. Скользкое тело проносится мимо меня, дважды задев лицо и сорвав маску с трубкой. Ладно, найду потом! Сом бьется, словно заарканенный мустанг. От поднявшегося со дна ила вода темнеет. Раза два поднимаюсь на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Наконец рыбина успокаивается, и я поворачиваю к берегу. Уверенности, что сом не сорвется, еще нет. Но все же вылезаю на берег. Стрела погнута, язычок тоже еле держится. Выстрел неплохой — стрела у самой головной кости; попади я в живот — сом давно бы сорвался. Прикидываю, что в соме не менее четверти центнера. Гора мяса! Оптика маски увеличивает в воде все предметы на треть, поэтому сом и показался великаном.
Сомятину я готовлю по-туркменски. Для этого необходим тандыр — земляная печь с узким горлом, похожая на чайник. Воздух попадает туда по боковому каналу вроде как через носик чайника. Угли на дне. От них равномерно разогреваются стенки. Я леплю к ним куски сомятины величиной с кулак. И без приправ получается нечто необыкновенно вкусное.
Из кожи сома я делаю зеноц. На Памире их шьют из козьих или овечьих шкур. Если зеноц надуть, его можно использовать как плавучее средство при переправе. В ущелье Бартанг в Таджикистане мне довелось наблюдать и соревнования по плаванию с зеноцами.
Следующий сом был килограммов на двенадцать. Он взмутил воду и сорвался. Я нашел его позже: он лежал на дне брюхом вверх, в боку зияла огромная рана. Крупные рыбы почти всегда срываются, если только не попадешь стрелой между костей или крупных хрящей. В тот же день видел сома — настоящее чудище: длиной около трех метров, с огромной сплюснутой головой, усы толщиной с карандаш, а вот глаза с пуговичку. Стрелять в него значило бы распрощаться с ружьем.
Золоточешуйного сазана или серебряного усача высмотреть не проблема. А вот сомы отлеживаются в темных ямах или пещерах, заметить их удается только при спокойном море, когда ил оседает на дно. Я добыл еще нескольких сомов. Жарил их и сушил, нарезав мясо ломтями.
Весна в Средней Азии начинается бурно. Подул «афганец» — сильный теплый южный ветер из пустынь Афганистана, — и все ожило, зазеленело, расцвело. «Афганец» поднимает в пустынях песчаные бури и штормы на Арале. Вода мутнеет. Но это не беда: у меня немалый запас сушеной рыбы. Интересно наблюдать за пробуждением природы. Из веточек саксаула тянутся нежные зеленые стебельки с почками. Это и есть листья растения, других у него не бывает. Этими почками питаются верблюды, овцы, сайгаки.
Прилетают пеликаны и кормораны. Аральские пеликаны — короткохвостые птицы светло-розовой окраски. Они сразу же принялись свивать гнезда в камышовых зарослях. Интересно, каковы их яйца?.. Я не подозревал, что пеликаны не умеют нырять и поэтому рыбачат в мелких местах, бродя по воде. Задрав вверх клюв, они заталййвают рыбу в свои знаменитые мешки. Зато кормораны ныряют превосходно. Черные, длинноклювые, они прилетают на остров только поохотиться. Гнезда свивают в скалах.
На острове появились грибы. Понюхал их, пожевал, решился сварить. После осточертевшей рыбы это блюдо показалось превосходным. Но к вечеру они дали о себе знать. Нарушились функции мочевого пузыря. К счастью, съел я этих грибов немного. Через сутки все прошло. Еще раз подтвердилось правило — не ешь незнакомых грибов!