ись зелеными сережками женских цветков. А через полтора-два месяца деревья начнут рассеивать великое множество семян.
Мужские цветки клена яснелистного с красноватыми крупными пыльниками собраны в пучки, женские зеленоватые — в кисти. Весной, когда мало цветущих растений, дерево гудит от пчел. Здесь добывают они сладкий нектар. Зеленовато-желтые цветки клена остролистного собраны в рыхлые щитки и появляются до распускания листьев.
Когда у березы начинают распускаться почки, а листья еще крохотные, с тонких ветвей свешиваются длинные желтоватые сережки, очень похожие на сережки орешника. Они обильно сыплют золотым дождем.
Белое кружево черемухи как бы возвращает лес к поре снегопадов. На лесных опушках появляются пушистые сугробы. Только снег этот живой, душистый.
Зеленоватые цветки рябины не удивят особенной красотой или яркостью, зато именно они подарят лесу пламень рябиновых гроздьев.
Среди длинных хвоинок сосны появились цветки — колоски. Пройдет немного времени, и из них обильно посыплется золотая пыльца.
Длинные золотистые ветки лиственницы за один-два теплых дня расцвечиваются густыми щеточками яркозеленых нежных хвоинок. Среди них красуются зеленые, розовые и красноватые шишечки и желтые колоски. Лиственница — дерево однодомное. Женские шишечки и мужские колоски находятся на одном дереве.
Когда у дуба совсем еще маленькие листья, появляются мелкие тонкие зеленовато-желтые висящие сережки.
В мае или июне темная еловая хвоя расцвечивается ярко-красными шишечками.
В конце весны появляются ярко-красные цветки яблони Недзвецкого.
В середине лета, когда солнце особенно щедро дарит свое тепло земле, зацветает липа. Ее золотистые цветки наполняют воздух неповторимым ароматом.
Лев Гейденрейх
ПЛАВАНИЕ В ИНДИГУ
Очерк
Рис. В. Григорьева
— Мы рассмотрели докладную записку, присланную вами еще зимой. Ваши доводы о необходимости завезти морем в реку Индигу дома для организации заготовительного агентства вполне своевременны. Мною уже отданы распоряжения изготовить постройки здесь, в Архангельске. Вам придется возглавить эту маленькую экспедицию. Постройки завезете в разобранном виде, а одновременно товары для населения Тиманской тундры в годовой потребности. С Белмортраном достигнуто соглашение. Будем фрахтовать парусное судно средней грузоподъемности.
Разговор происходил в кабинете уполномоченного Внешторга по Северному краю в конце 20-х годов.
Получив мое согласие, управляющий удовлетворенно кивнул головой:
— Вот и отлично. А сейчас срочно составьте заявки на товары и начинайте их отбор. Даю вам для разъездов нашу Ласточку. Лошадка резвая. Команду подберет пароходство. Лоцманом пойдет Алексей Александрович Жилинский. Его контрагентский договор с нами закончился. Примите от него списки дебиторов, остатки товаров. Его доверенного Худякова возьмите в Архангельск: он болеет.
Через несколько дней судно встало под погрузку. Выглядит «Ястреб» как игрушка после капитального ремонта — его прошпаклевали, покрасили. Говорят, раньше принадлежало оно известному купцу-помору Епимаху Могучему. Ходил он на нем и в «Норвегу» и в Англию. Две мачты, вместительный трюм. Просторный кубрик для команды в кормовой части, каюта для капитана и пассажиров на носу.
Командует «Ястребом» Михаил Иванович Замятин, помор из Сумского посада. Как все поморы, капитан немногословен. Он немолод, уже за пятьдесят, худощав, с подстриженной бородкой и сединой на висках, обветренным лицом в глубоких морщинах. Небольшие голубовато-серые глаза внимательно и цепко смотрят из-под белесых косматых бровей. Бросились мне в глаза крупные сильные кисти рук, с юности привыкших иметь дело с канатами, тросами, парусами. Михаил Иванович прошел суровую матросскую школу на парусниках, и нелегко, видно, ему досталось его капитанское звание.
Лоцман Жилинский — известный в те годы северовед, опубликовал книги «Крайний Север Европейской России», «По самоедскому берегу» и другие. С ним я встречался на зимних дорогах от села Неси до Нижней Пёши, где были заготовительные агентства, и до Индиги, куда снаряжался «Ястреб».
Вся эта территория, охватывавшая Чешскую губу с впадающими в нее речками Вижас, Ома, Снопа, Пеша, входила в мой район заготовок — уполномоченного Севкрайгосторга по Канинской и Тимайской тундрам.
Ласточка оказалась из породы орловских рысаков, серой масти в яблоках. Езжу на ней по базам, отбираю товары. Грузовых машин в Архангельске тогда не было. Все грузы везли в порты гужевым транспортом. Капитан Замятин принимает их. Портовые грузчики действуют по старозаветным правилам. В трюм на самое дно укладывают мешки с мукой. В случае течи она не особенно пострадает. Если нижний ряд и подмочит, мешок покроется коркой, а внутри мука останется сухой. (Но течи быть не должно: «Ястреб» проконопачен добротно, просмолен до ватерлинии.) На мешки с мукой — все остальное: кожу — юфть и сыромять, ружья — ижевки и тульские дробовики, винтовки системы «Ремингтон», байховый чай, ящики с табаком и галантереей. Разборные дома и склад крепят на палубе канатами. Продукты для команды принимает кок Любимов.
Конец июня, дни солнечные. После работы вместе купаемся в Двине. Холодновата водичка! Прыгнешь с борта вперед головой — сердце заходится, а вынырнешь, отфыркаешься и пойдешь саженками к первому бакену на фарватере, на бакене отдохнешь и обратно на «Ястреб».
Перед отплытием весь день я провел в краевой конторе Госторга, оформил бухгалтерские документы.
Очень волновалась мама: как, на паруснике через Белое и Баренцево моря! Всплакнула. Отец только сказал:
— Будь осторожен, море шутить не любит. Подружись с Замятиным, я его знаю: человек надежный. С командой живи просто. Не задирай нос. Ну все!
Мама не утерпела, благословила по русскому обычаю. Расстались.
Вечером я поднялся на судно с двумя чемоданами и вместе с Жилинским мы разместились в носовой каюте.
В это время, в июне, в Архангельске стояли белые ночи. В восемь утра отчалили от пристани. На фарватер Двины вытащил нас маленький буксир.
Тянул легкий зюйд-остовый ветерок. Затрепетали кливера. Пополоскались и слегка надулись паруса грот- и бизань-мачты. Тихо движемся к двинскому устью. Остаются позади пристани, набережная, северный архангельский бульвар с белоствольными березками, парусники на рейде, лесовозы, биржи лесопильных заводов со штабелями круглого леса, янтарно-желтыми квадратами досок, клепки, бруса. Тянет смолистым запахом сосны. В запанях россыпью лес, приплавленный с верховьев речек, стремящих воды в могучую Двину. Ох и поработать приходится ей в сплав, да и во всю навигацию, поворочать плотов, кошелей, парусников, буксиров, лесовозов с иноземными флагами!
Северная Двина, как и Волга, — река-работяга. А какой народ! Матросы на «Ястребе» скинули свои робы, трудятся голые по пояс, сухощавые, мускулистые, обвеянные солеными ветрами — это ли не натурщики для самого придирчивого художника!
А те, что работают на запани?! Одни проталкивают лес баграми с бонов, другие, как канатные плясуны, быстро перебирая ногами, плывут по запани на мокрых, скользких, крутящихся бревнах, балансируя с помощью багра в руках. Вот один сорвался, ухнул в воду. Ничего! Вынырнул, а над ним подшучивают, кричат: «Выстал! Выстал!» И опять кипит работа.
Север! Лесной, двинской север, сосновый, еловый, березовый. В те годы ловили по всей Двине стерлядь самоловами, семгу поплавенными сетями, селедку и корюшку зимой в устье реки черпали, пахла эта серебряная рыбка удивительной свежестью.
В каюту почти не захожу, все время на палубе. Что значит парусник! Не отдает на «Ястребе» ни мазутом, ни маслом машинным, не пыхтит судно машинной утробой, дышит ветром, солнцем, пахнет смолкой, пенькой. И какой-то особой радостью бытия охватывает всего меня этот северный двинской день!
Тишина… Журчит под носом судна вода, хлопнет парус или кливер, и опять все тихо, если не считать крика чаек.
Ветерок свежеет, крепнет. Паруса выпятили белые лебяжьи груди, стали тугими, как тетива натянутого лука. Вода под носом «разговаривает» громче.
Кузнецов по лагу отсчитывает узлы. Недалеко уже до Чижовки. Там таможенный досмотр, а потом Белое море. Работаю вместе с командой, помогаю чем могу. Это сближает и роднит. Зашел в рубку.
— Ну как, Михаил Иванович?
— Пока все в порядке. Смотрите, навстречу идет корабль. — И Замятин передал мне бинокль.
В окулярах трехтрубный корабль.
— Военный, — коротко бросает Замятин. — Как будто крейсер.
— «Аврора»… — читаю в бинокль. — Да это легендарный крейсер! Вот встреча! А в кильватере не то эсминец, не то сторожевик.
— Право руля!
— Есть право руля! — отзывается Кузнецов.
Все выстроились вдоль левого борта. Стоим смотрим как зачарованные. Опомнившись, начинаем махать кто платком, кто кепкой. А с «Авроры» и эсминца «Комсомолец» отсигналили флажками: «Счастливого плавания!» Чувство какой-то особой гордости заполнило сердце.
«Аврора» под командой комиссара Белышева прикрывала переход красногвардейских отрядов по Николаевскому мосту с Васильевского острова в центр Петрограда!
7 ноября 1917 года в 21 час 45 минут с крейсера раздался исторический залп — сигнал к штурму Зимнего. Теперь это учебный корабль Балтийского флота. Идет в Архангельский порт. Стройный могучий крейсер весь в флагах расцвечивания.
Прошли таможенный досмотр на Чижовке. Выходим в Белое море. Встреча с «Авророй» как-то всколыхнула, взволновала маленький экипаж «Ястреба».
Сидим втроем в капитанской каюте: Замятин, Жилинский и я.
— На «Авроре»-то наверняка есть и наши ребята, — говорит капитан, — с Поморья, мезенские, с Долгощелья, Койды, Мегры, из Ручьев. Там ведь извечные моряки — зверобои. Их почти всех на флот берут. Долгощельские Буторины, койденские Малыгины, ручьевские Юрьевы — все известные фамилии. Пролив в честь капитана — командора Малыгина назван. Еще в восемнадцатом столетии прошел он от Печоры до Оби на паруснике. А у нас, в наше время, из Сумского посада сколько моряков вышло! Одних Ворониных три брата и все капитаны: Владимир Иванович, Александр Иванович и Иван Иван