Игорь Дуэль
ЛЕТОМ НА ПОЛЯРНОММУОСТАХЕ
Очерк
Фото С. Рахомяги
Заставка В. Родина
Единственным на острове сухопутным транспортным средством оказался замызганный, видавший виды трактор ДТ-54. На нем Владимир Николаевич Аносов, начальник полярной станции Муостах, и предложил проехаться к северному мысу. Но мне еще четверть века назад, когда я студентом ездил убирать урожай на целину, запомнился лязг и грохот этого трактора. Потому я осторожно спросил, не лучше ли пройтись пешком.
— Не получится… — ответил Аносов, как бы извиняясь. — Пеший поход занял бы целый день. А мне не позже трех часов надо вернуться.
Впрочем, путешествие не показалось тягостным. Песчаная отмель, по которой мы ехали, укатанная недавним штормом, превратилась в твердую и довольно ровную дорогу, и нас почти не трясло.
Слева лениво плескалось море, точнее, губа Буор-Хая. Вода была совсем не похожа на морскую — ни бирюзы, ни сини, коричневая жижа. Море Лаптевых начинает мутнеть еще за десятки миль от берега. И повинно в этом устье Лены: река выплескивает вместе со своими водами огромное количество ила.
Край песчаной отмели был густо завален плавником; каждая заскочившая на песок волна, прежде чем откатиться, долго шипела среди обрызганных измочаленных бревен, оставляя на них грязные клочья пены.
А справа над отмелью берег уходил вверх. Поначалу, пока трактор двигался вдоль южной части Муостаха, побережье острова покрывали пологие холмы, кое-где просеченные неглубокими распадками, похожими на овраги средней России. Но когда уже порядком отъехали от станции, холмы сменила сплошная стена песчаного обрыва высотой семь-восемь, а то и десять метров. Она поднималась отвесно, и там, где виднелись следы недавних осыпей, песок нависал над отмелью козырьком, а ниже из-под него выступал фундамент острова — темная ледяная прожилина.
В одном месте, где лед выходил мощным пластом, я тронул Аносова за рукав и жестом попросил остановиться.
— Разрушается наш остров! — грустно сказал Владимир Николаевич, когда мы вылезли из трактора.
Я уже сам понимал, что происходит. Таких островов, как Муостах, в Северном Ледовитом океане множество. Они гибнут за считанные десятилетия, заставляя время от времени исправлять карты. Основа этих островов — ледяная линза, накрытая слоем песка.
Я потрогал прожилину — осталось ощущение холода и каменной твердости. Хорошо были видны густо вкрапленные в лед песчинки, круглые катыши гальки, пузыри воздуха. Подняв камень, я стукнул по льду, но и малой крупицы не откололось. Я снова стукнул, вкладывая в удар всю силу, — на гладком боку прожилины не осталось и следа.
— От нее ломом кусочка не отобьешь, — сказал Аносов. — Поверить трудно, что этот лед тает. Но иной раз летом не ездишь сюда недели две — месяц, а потом такое ощущение, будто в совершенно новое место попал. Не сразу и поймешь, что море слизало еще несколько метров суши, остров стал меньше.
Мы поехали дальше. Ледяная линза то исчезала под песком, то снова возникала перед глазами и тянулась на десятки метров. Она словно привороживала меня, и, как только из-под песка выглядывал ее бок, я не мог уже оторвать от него взгляда.
Не впервые попадаю я в такие места, где наглядно видны следы деятельности стихий, строящих и рушащих лик нашей планеты. Это и Курилы с их потоками застывшей лавы, похожими на каменные реки, лишь на мгновение остановившими свой бег; и бухты вблизи Владивостока, где на далеко отброшенном в море одиноком каменном кубе иной раз видишь рисунок жил и складок, в точности совпадающий с тем, что на береговом мысу, отчего былое их единство не вызывает сомнений. Это и камчатский водопад, срывающийся в море с каменной террасы в несколько десятков метров высотой, рассыпающийся тончайшими струями, похожими на русалочьи волосы. И стоит присмотреться к местности, как становится понятно, что терраса, по которой бежит вода, еще молода, она совсем недавно вздыблена из глубин Земли, потому-то еще не успел распилить ее водный поток, вырезав для себя удобное ложе, полого спускающееся к морю.
И каждый раз, когда вот так наглядно видна игра сил стихии, возникает чувство, будто заглядываешь в заветное место, в саму мастерскую природы.
Дорога, приведшая меня на остров Муостах, была не из коротких. Уже много лет мечтал я пройти Северным морским путем. И вот тем летом эта мечта сбывалась. Начал этот путь в Архангельске и шел все дальше на восток по Ледовитому океану через арктические поселки и города. За спиной уже остались Дудинка, Норильск, Диксон. Трижды прошел я на ледоколах, проводивших сквозь тяжелые льды караваны судов с грузами с востока на запад и с запада на восток, самым трудным по ледовым условиям того года участком морской трассы — вдоль побережья Таймыра. А потом у кромки льдов в проливе Вилькицкого пересел с ледокола «Капитан Сорокин» на попутный транспорт «Сегежалес» и еще через двое суток попал в Тикси.
Хоть старался я двигаться помедленнее, каждую возможность использовал, чтобы в сторону от основной трассы долететь к какому-то пункту на вертолете, самолете, подъехать на автомашине или вездеходе, — словом, повидать и то, что лежит как бы за обочиной «столбовой дороги» Арктики, двигался я все же много быстрее, чем хотелось. Меридианы, которые здесь, за полярным Кругом, сходятся уже близко, мелькали, словно верстовые столбы. А слева и справа от основного пути оставалось много мест, куда, к сожалению, невозможно было добраться. Особенно острым чувств© потери становилось тогда, когда курсы судов проходили совсем близко от островов, пб береговым линиям которых были обозначены на штурманских картах полярные станции. Мне хотелось побывать на каждой из них. Но это было невозможно.
Повезло лишь однажды. Ледокол «Красин», на котором я дольше всего ходил, остановился после проводки очередного каравана в бухте Бирули, на севере Таймыра, для осмотра подводной части судна, и я упросил капитана, чтобы вертолет-разведчик, базировавшийся на борту ледокола и собиравшийся в очередной полет, забросил меня по дороге на полярную станцию острова «Правда», что находилась милях в пяти. Но удача выпала половинчатая: на острове я пробыл всего два часа — возвращаясь с задания, вертолет захватил меня и доставил обратно на судно.
Разговор на «Правде» с полярниками вышел слишком торопливый, сбивчивый, путаный. И так уж получилось, что больше говорили мои собеседники не о своем житье-бытье, а о белых медведях — «выдавали» одну байку про «хозяина Арктики» за другой.
Когда же — опять из-за того, что очень спешил, — задал я лобовой вопрос: что привело семерых молодых парней на остров, какая внутренняя потребность превратила их на годы в «полярных Робинзонов», всерьез мне никто отвечать не стал, а так, с шуточками сказали про охоту, про чистый воздух и тому подобное.
Словом, вернувшись на ледокол, почувствовал я острую потребность снова побывать на полярной станции. Расспрашивал бывалых моряков на «Красине», какой из пунктов будущего моего пути по арктическим морям даст наилучшую для этого возможность. Собеседники были едины во мнении: Тикси. Там одно из северных управлений гидрометеослужбы, некоторые «полярки» находятся сравнительно близко от поселка. И когда попал я в Тикси на лесовозе «Сегежалес», первый визит нанес в управление гидрометеослужбы. И тут мне повезло. Оказалось, что вечером того же дня идет в устье Лены небольшое судно «Дунай». Будет оно проходить рядом с полярной станцией Муостах и может меня туда забросить, а через сутки-двое — на обратном пути — забрать. Так я оказался на острове.
…Ледяная линза стала скрываться за грудами песка, ссыпавшегося с верхней части обрыва. Под особенно большой осыпью, которая перегородила половину отмели, линза исчезла окончательно. Берег стал отлогим, а заодно потерял свою прямизну, отступил от моря дугой, образовав небольшую бухту.
Когда мы доехали до середины этой дуги, Аносов остановил трактор, жестом показав мне, чтобы вылезал, и сам вылез, прихватив плетеную корзину.
— Сейчас покажу вам единственную нашу достопримечательность, — сказал он, когда мы отошли немного от трактора. — Тут и пешком пройдемся, как вы хотели. Может, грибков найдем.
По узкому распаду, все более суживающемуся по мере подъема, мы выбрались на довольно широкое плато.
— Вот, — сказал Аносов. — Вот она — наша историческая достопримечательность.
Перед нами, неподалеку от берега, стояла полуразвалившаяся, почерневшая от времени изба.
— И кто же тут жил? — спросил я. — Какая-нибудь экспедиция?
Он кивнул:
— Экспедиция Института мерзлотоведения из Якутска. Целое лето стояла. Они и дом сложили из плавника.
Мы подошли к избе. Над дверью была прибита дощечка, на которой, как объяснил мне Аносов, участники экспедиции выжгли свои фамилии, но от времени дерево растрескалось, виднелись только отдельные буквы. Внутри избы царил разор брошенного жилья. Покосившаяся крыша опасно нависала углом. Казалось, вот-вот она рухнет.
— Вот и вся наша история, — сказал Аносов, когда вышли наружу.
— Ну и что же, нашли здесь что-нибудь интересное?
— Вроде нет. Подтвердили, что остров разрушается, и уехали. Впрочем, я точно не знаю. Это ведь лет десять назад было, до меня.
— Так какая же здесь история?
— Ну как же! — удивился Аносов. — Ученые на острове жили, изучали что-то. Вот дом на память остался. С тех пор и эта бухта называется бухтой Мерзлотников.
— Так и на карте помечена?
— Да нет же, на карте такую бухточку помечать отдельным именем не станут. Это у нас на станции так называют. И от смены к смене передается.
Аносов задумался на минуту, потом сказал:
— Вообще память здесь, на Севере, долго держится.
Он усмехнулся смущенно, как мне показалось, должно быть, от того, что фраза вышла несколько напыщенной, и, видимо желая скрасить это впечатление иронией, добавил: