— Проводником был, геологов водил. Потом в войну на фронте был. Потом в госпитале лежал. Вот и научился.
У подъема на перевал Пашмык мы оказались тогда, когда солнце уже пронизывало поток Пянджа, бегущий на дне ущелья. Подъем начинался в урочище Овгард — неширокой покатой террасе на берегу Пянджа. Вдоль реки прохода по берегу нет. Здесь поток с ревом гложет отвесные скалы. Тропа пересекает террасу и между скалами ведет вверх, туда, где даже после жаркого памирского лета белеют пятна снега. Прыгает с камня на камень ручеек, и тропа тянется вдоль него, переходя с одного берега на другой и по временам исчезая под водой. В таких местах из-под наших ног брызги летят во все стороны. Но вот тропа уперлась в крутой глинистый склон. Гариф-бобо, кряхтя, слез с осла, потопал, разминая ноги, и сказал:
— Ишакам чуть-чуть отдохнуть надо!
— Нам тоже! — в тон ответил я.
Отдыхали недолго. Гариф-бобо проверил вьюки, перевязал потуже поясной платок, подвел своего осла к едва заметному следу на склоне, ткнул его палкой в круп и скомандовал:
— Кх!
Осел шумно вздохнул и полез по склону вверх. Вьючные ослы, не дожидаясь тычка палкой, потянулись за ним.
Двадцать шагов по косогору вверх, крутой поворот и опять двадцать шагов вверх. Зигзаг за зигзагом, зигзаг за зигзагом — вверх к перевалу. Пот выступил на лбу, стал заливать глаза, рубаха взмокла. Во рту пересохло. В висках застучало. Справа — каменная стена, слева — обрыв. Неожиданно выбрались на небольшую площадку. Рядком, касаясь друг друга боками, стоят ослы. Гариф-бобо подтягивает подпруги. Мы повалились было на камни, но проводник тут же нас поднял.
— Вставайте! Нельзя лежать! — строго сказал он. — Если сразу после подъема лежать, ноги болеть будут. Вставайте! Сейчас дальше пойдем!
И опять зигзаги подъема. Кажется, конца им не будет. Но вот глазам открылось выжженное солнцем холмистое плоскогорье. Вдоль холмов вьется тропа. Мы достигли перевала. Высотомер показал, что мы поднялись на 800 метров, а абсолютная высота над уровнем моря — 2470 метров.
После отдыха Гариф-бобо уселся на осла и сказал:
— Ну, осталось пройти Хши-но-хши, а там и Яхчисор близко.
— Гариф-бобо, а что по-таджикски означает это название?
— Хши-но-хши — это значит «хочешь не хочешь, другой дороги нет».
Ни кустика, ни деревца, только щетка жесткой, выгоревшей на солнце травы да торчащие из глины камни. Палящее солнце. Горячий, обжигающий ветер. Шагаем час, другой. Проводник отдыхать не дает. И вдруг ослы остановились. Перед нами обрыв.
— Вот это и есть Хши-но-хши, — сказал проводник.
Глянул я вниз — и дух захватило. С этой высоты Пяндж кажется грязно-белой лентой не шире ладони. Вниз в каменном желобе тянется серая осыпь с уклоном градусов шестьдесят.
Обычно полагают, что спуск легче подъема. С этим не поспоришь, если речь идет о лестнице многоэтажного дома, но Хши-но-хши — дело иное.
Как и на подъеме, пересекаем осыпь зигзагами, только теперь движемся вниз. А под ногами то твердые глыбы, то скользкая каменная крупа. Того и гляди не устоишь на ногах. За каждым из нас идет осел. Одних их здесь оставлять нельзя. Животные могут побежать, и тогда разобьются. Мой осел идет, не отставая ни на шаг. Он то опускает морду и нюхает камни, то задирает голову и налезает грудью мне на спину. Осел в мыле. Я тоже. У осла бока ходят ходуном. У меня тоже. Зигзаг за зигзагом, зигзаг за зигзагом.
Тропа подошла к отвесным скалам. Резкий поворот — и вот два густых карагача и родничок. Тень и вода! Все припали к роднику.
Не вода — нектар!
Отдыхали около часа, потом проводник поднялся и подошел к ослам.
— Ну, осталось самое трудное — перейти ишачий Сират[7]!
— Ишачий Сират? — удивился я. — Разве эта тропа ведет в ишачий рай?
— Тропа ведет в Яхчисор, — усмехнулся проводник. — Ну а что такое ишачий Сират, сейчас увидите.
По осыпи мы спустились к гряде невысоких выветренных скал. За ними глухо ревел Пяндж. Правее гряды косогор, покрытый мелкой сланцевой крошкой.
— Вот он, ишачий Сират!
Ширина косогора — метров двадцать, на вид он обычен.
— Чего же тут страшного? — спросил я. — Косогор как косогор.
Проводник молча подошел к косогору, поднял увесистый плоский камень и плашмя бросил его на сланцевую крошку. Камень шлепнулся на косогор и медленно, но безостановочно пополз вниз. Мы следили за ним, пока он не сорвался в Пяндж.
— Если ишак упадет, дорога ему одна — в Пяндж! Подняться он не сможет.
— А если упадет человек?
— Людей страхуют длинной веревкой.
— Почему же не подстраховать осла?
— Тогда заранее читай заупокойную молитву!
— Э… э..! — недовольно протянул проводник. — Как не понять? Ишак тогда за собой стянет!
Гариф-бобо обвязался веревкой, конец ее подал мне, подогнал своего осла к краю косогора, ткнул его палкой под хвост и закричал:
— Кх! Кх! Эй! Эй!
Осел прыгнул на косогор и заскакал, с трудом вытаскивая ноги из крошева. Проводник спешил за ним, не переставая кричать и охаживать палкой по бокам. Прыжок вперед — полметра вниз. К концу перехода они оказались ниже нас метров на двадцать.
Моя очередь. Обвязываюсь веревкой. Тычу осла палкой в зад и выскакиваю следом за ним на осыпь. Обошлось без происшествий, только дышал я, как загнанная лошадь, а сердце билось где-то возле горла.
За Сиратом до Яхчисора шла пологая ровная тропа, но и на ней спотыкались и ослы и мы. Тропа и в самом деле оказалась острой — резала ноги. Дойти бы скорее до ночлега, а там отдыхать до утра. Но получилось иначе…
Тропа привела под густые деревья. После палящего солнца тень, прохлада и журчащий ручеек. Благодать!
Ослы развьючены и привязаны к деревьям. Перед водопоем им надо выстояться. Гариф-бобо и Василий, блаженно улыбаясь, разлеглись на берегу ручейка. Я хотел последовать их примеру, но, взглянув на дерево, обмер. На ветке, свисавшей над ручьем, лежала гюрза! Толстая, серо-голубая. Прыжок к хваталке! Зажимаю змею возле головы, стаскиваю на землю, и через минуту она тяжело ворочается в мешке. Еще через минуту мы с Василием устремились на охоту.
— Куда вы? Отдыхать надо! Завтра не встанете!
— Встанем, Гариф-бобо, обязательно встанем! — уже на ходу отозвался я.
— Не ходите! Поберегите ноги! Плохо будет!
Куда там! Конечно, следовало прислушаться к словам проводника. Раз змеи есть, они от нас не уйдут и завтра. Но так уж устроен ловец: увидел добычу — забыл обо всем на свете.
Терраса Яхчисора ярусами прилепилась к гранитному исполину — горе Хазрат-ага. Верхние ярусы — узкие карнизы, нижний — широкая, немного покатая площадка. Когда-то это был большой сад, в котором стоял многолюдный кишлак. Теперь же люди бывают здесь редко. Развалины кибиток заросли непролазным бурьяном. Сад одичал. Ветки многих деревьев обломаны. Виноградная лоза разрослась, местами уцепилась за сучья деревьев и обвила их до самой вершины, но больше она стелется по земле, покрывая и камни и скалы. Настоящие джунгли.
Договорились не разбредаться друг от друга далее слышимости голоса. Василий пошел вдоль ручья, а я пробился через джунгли к гранитной стене горы Хазрат-ага. Здесь заросли были не столь густы. Кое-где стена обрушилась. Курумники — груды обломков — излюбленное место для змей.
На первом курумнике я обнаружил несколько змеиных лежек. Это нетрудно: камни обычно покрыты пылью, а на лежках пыль стерта. Отметил лежки столбиками из камней.
На втором курумнике наткнулся на нору какого-то мелкого хищника: горностая, ласки или хоря. Возле щели пошире — сухой помет с остатками шерсти, перья и кости. Ломать голову над этим не пришлось. У нижней кромки курумника лежала высохшая тушка каменной куницы, а чуть в стороне — тоже высохшая крупная гюрза. Туловище змеи возле самой головы перегрызено почти до половины. Кто на кого напал? По ряду признаков в логове были детеныши.
У третьего курумника рос густой, раскидистый карагач. В траве под ним я нашел мертвого скворца: лежит, раскинув крылья, словно летит. Поднял птицу. Повреждений не видно, только клюв в запекшейся крови. Запаха тления нет, значит, погибла недавно, а виновница ее гибели — гюрза. Она часто заползает на деревья и замирает на ветках. Птицы не замечают их, присаживаются поблизости и становятся добычей змеи. Однако бывает, что гюрза схватит птицу, но удержать не может. Птица улетает, но, если зубы змеи пробили ее кожу, падает мертвой под тем же деревом. Ощипал я скворца. Так и есть: вся тушка сизо-багровая (яд разрушил сосуды, и кровь разлилась по мышцам), на грудке две колотые ранки — след змеиных зубов. Гюрза, может быть, еще на дереве. Сажусь на камни и тщательно осматриваю крону карагача. Казалось, я буквально прощупал глазами каждую ветку и все же обнаружил злодейку только тогда, когда она пошевелилась.
С земли змею не достать. Позвал на помощь Василия. Вдвоем мы справились со змеей легко. Я залез на дерево и согнал гюрзу на землю. Василий зажал змею хваталкой и сунул в мешок.
Солнце свалилось за гребень горы Хазрат-ага, на Яхчисор надвинулась тень. От Пянджа сразу же потянуло сыростью. Вот тут-то мы и почувствовали то самое, о чем предупреждал проводник: к стоянке идти надо, а ноги не поднять. Мы присели на камни, но отдых облегчения не принес. Уже в густых сумерках, спотыкаясь на каждом шагу, кряхтя и охая, добрались к костру. Казалось, он совсем рядом, но как до него добраться, если ноги подкашиваются и каждый шаг отдается в мышцах щемящей болью?
— Хочешь скажу, о чем ты сейчас думаешь? — окликнул меня Василий.
— Давай!
— Ты клянешь себя, что не послушался проводника.
— Кто открыл тебе мои сокровенные мысли?
— Ноги.
Утром новая неожиданность — густейший туман. В метре от костра сплошная сизая стена. Может быть, это и к лучшему? Все равно ходить мы не можем. Даже шевелить ногами больно. Молча сидим у костра, слушая неумолчный рев Пянджа. Сыро. Промозгло. Отсыревшие дрова горят плохо. Дым стелется по земле, щиплет глаза.