…До Туруханска оставалось не более двадцати пяти километров. Для нас такой переход был сущим пустяком. Почти тысячу километров прошли мы на своем плоту по Нижней Тунгуске, и оно, это удивительное судно, ни разу не подвело нас. Можно было гордиться, что построено оно собственными руками.
Рама плота и палуба покоились на семи пустых металлических бочках, сдвинутых торец к торцу, словно батарейки в фонарике. Для большей остойчивости к бортам прикрепили шесть резиновых лодок — по три с каждого борта. На плоту мы поставили палатку-десятиместку, таган для костра, да еще осталось место для пары бочек с бензином, десятка канистр и поленницы дров, которые мы заготовляли на каждой стоянке.
На Учамском пороге нас лишь чуть-чуть качнуло. На Большом несколько шалых волн прошлись по бортам и наплескали воды в лодки.
Правда, ниже поселка Учами плот сел на мель, но виноваты в этом мы сами: проглядели. Когда бочки под плотом заскрежетали по гальке, все попрыгали в воду и, не разобрав, куда тянется мель, затащили свой «корабль» на еще более мелкое место. Пришлось потратить несколько часов, чтобы на казанке перевезти на берег часть груза и облегчить плот.
В палатке разместились семеро — два отряда. Одним командовал Николай — высокий широкоплечий уралец с бурой бородой, которая закрывала ему всю грудь. Это была замечательная борода. Мы прозвали ее кормилицей. Дело в том, что ничья другая борода не годилась на изготовление мушек-обманок для ловли хариуса. Быть может, хариус на Нижней Тунгуске был очень разборчив, но Николай похохатывал, когда мы выстригали пучки волос из его богатой растительности, и приговаривал:
— Меня здесь вся рыба знает, уж пятый раз прохожу Тунгуску. Уважает…
Начальником второго отряда была женщина, и все звали ее Мэм, видимо, потому, что, когда возвращались из боковых маршрутов по притокам Тунгуски, на плоту распоряжалась одна она.
Сумерки нас застали, когда на правом берегу показался поросший лиственницами и кедрачом каменный массив Налимьего Лба.
— Ночевать будем на левом берегу, — распорядилась Мэм.
— А почему не у Налимьего? — спросил Николай.
— Нельзя, — ответила она. — Там живут тролли.
Николай как-то двусмысленно хмыкнул, словно чем-то поперхнулся, но в ту же секунду Мэм громко крикнула:
— Тролли!
Звонкий возглас покатился по долине Тунгуски, и через несколько секунд со стороны Налимьего Лба докатилось:
— Олли…
— Лоли…
— Оле…
Мы остолбенели. Мэм бросила на Николая победоносный взгляд и сказала:
— Убедился? Трое из них уже проснулись. — И, усмехнувшись, добавила — Ты же знаешь, что тролли работают по ночам, как все добропорядочные гномы.
Получалось именно так, как она сказала. Олли, Лоли и Оле уже проснулись и следили за нами из крохотных пещерок Налимьего Лба.
Володька, наш бортмеханик, запустил «Вихрь», и плот, который норовил уже отважно померяться силами с каменной твердыней Налимьего Лба, нехотя потащился на левый берег Тунгуски.
Это были последние сотни метров, когда наш «Бич» — так мы нарекли свой плот в начале пути — шел под мотором. У самого берега «Вихрь» вдруг неестественно взвыл, и пенная дорожка, взбиваемая его винтами, оборвалась. Мотор замолк. Видимо, громада плота, которую он толкал почти тысячу километров, в конце концов дала себя знать.
— Тролли не любят шума. Это они испортили мотор, — сказала Мэм. — Надо браться за весла.
Мы по трое встали вдоль бортов и начали подгребать к берегу. Уже считанные метры оставались до леса, когда бочки под плотом заскрежетали по гальке. Еще раз стаскивать наше судно с мели никому не хотелось: силы были на исходе. Вчера мы вернулись из «боковушки» — пешего маршрута. Пока наш «Бич» под присмотром моториста Володи болтался в устье Летней, мы «пробежались» по этому притоку Тунгуски до Венлокского яруса. А это в один конец добрых пятнадцать километров, да вдобавок на приустьевом участке Летняя течет в настоящей трубе, стиснутая скалами. Но без граптолитовых сланцев, крапленных битумом, мы не могли вернуться, и день был потрачен не зря.
…Мы кое-как сдвинули плот с мели, и нас понесла река.
— Ну что ж, поедем в гости, — сказала Мэм.
Мы налегли на весла, направляя неуклюжее судно к Налимьему Лбу. Тунгуска старалась как могла, чтобы скорее доставить нас туда.
Над тайгой взошла луна. Серебряная дорожка перерезала всю реку и обрывалась в тени черной громадины Налимьего.
Когда мы вплотную приблизились к мысу, плот замер, как вкопанный. Гребли изо всех сил, но стояли на месте.
— Давайте передохнем, — сказал Николай, — чертовщина какая-то.
Едва мы кончили грести, наш плот медленно пошел против течения, а вместе с ним поползла и лунная дорожка.
— Это тролли, — негромко произнесла Мэм.
Николай сплюнул в сердцах и закрутил головой. Его борода начала подметать лунную дорожку. Мы сушили весла и ждали приказа.
Наконец Николай хлопнул себя по лбу:
— Тролли, тролли, — пробормотал он, — да это же самое настоящее улово[8].
Мы разом все поняли. Налимий Лоб преграждал путь реке и отбивал прибрежное течение.
— Кругом, ребята! — скомандовал Николай. — Греби дружней!
Мы стали грести в обратную сторону, и снова Тунгуска помогала нам. Вскоре плот приткнулся к широкой поляне, чуть выше Налимьего Лба. Мы зачалили его, забив в берег кол. На поляне в серебристом свете луны стояла высокая ель, а чуть поодаль теснился темный кедровый островок.
Наскоро поужинав, мы забрались в спальные мешки. Намаявшись с веслами, ребята разом уснули. А ко мне почему-то сон не шел. Я лежал с открытыми глазами.
Разные мысли приходили в эти тихие минуты. Конечно, троллей нет и не может быть. Они живут в сказках. Мотору давно пора было выйти из строя. Улово устроила сама Тунгуска, она же намыла бесчисленные мели. И все-таки жалко, что не встретили троллей.
Усталость брала свое. Глаза начали слипаться. Я поймал себя на мысли, что тролли рядом, за стенкой палатки, в черной громадине Налимьего Лба. Их зовут Олли, Лоли, Оле. Ну конечно, это они. Оле я знаю с детства. Это Оле-Лукойе — гном, приносящий сон. Оле-Лукойе… Я слышу, как он стучит своими деревянными башмачками и спускается с Налимьего Лба. Явственно слышу «цок-цок-цок». Торопится он ко мне. И снова на берегу тишина.
Сон прошел бесследно. Я улыбаюсь в темноте. Наверно, я ошибся, это не Оле, а Лоли сбежал по каким-то своим делам к реке.
И тут доносятся новые звуки: легкий шорох и знакомые всплески. Какой-то зверь, может лиса, пришел к реке на водопой. Боясь потревожить сон ребят, я выбираюсь из спальника и откидываю полог палатки. От реки шарахается темный силуэт похожего на собаку зверя и исчезает в высокой траве. В эту секунду от Налимьего Лба послышался легкий стук деревянных башмачков тролля. Я обернулся и увидел на лунной дорожке круги. Никакой это не гном, а просто камешек, сорвавшийся со скалы.
Я снова застегиваю спальник, прислушиваюсь, чего-то жду. Вокруг все тихо. Потом явственно различаю тихое постукивание башмачков и песенку. Это ко мне спускается с угрюмого утеса Оле-Лукойе. Конечно же, он несет мне сон…
…Проснулся я от истошного крика. Сразу и не разобрал, во сне это или наяву. Ребята спали как убитые, но крыша палатки уже посветлела. И тут снова пронзительное «куик»!
Пока я выбирался из палатки, гагара успела отплыть на приличное расстояние. В сердцах я выхватил из поленницы тоненькое бревнышко и запустил в нее, но было уже поздно. Крики гагары разбудили всех.
Я оглядел берег. При свете начинающегося дня Налимий Лоб не показался мне таким угрюмым, как в вечерних сумерках. Под елью, что высилась посредине поляны, стояла выбеленная дождями и солнцем палатка. Возле нее сидела, разглядывая меня, собака. Три женщины косили траву.
Полдня мы лазили по Налимьему Лбу, брали образцы. А дело это было не из легких. Покатый склон совсем не приспособлен для пеших хождений. Поставишь ногу на какой-нибудь выступ и выкалываешь образчик из нужного покрова. Да надо еще успеть поймать отколотый образец, иначе он проворно нырнет в Тунгуску. Потом достаешь из рюкзака мешочек, заполняешь этикетку и прячешь образец в рюкзак. И так вот работаешь в течение нескольких часов, пристраивая то одну ногу, то другую. Со стороны наше лазанье по скале, наверно, выглядело довольно занятно.
Наконец настал час, когда мы выгребли плот на середину Тунгуски и река понесла нас к Туруханску.
Однако судьба приготовила нам новое испытание. Едва мы. доплыли до Дурного мыса, с Енисея подул ветер. Палатка на ветру превратилась в самый настоящий парус, и плот довольно бойко пошел против течения.
— К берегу, ребята, и побыстрее! — решительно скомандовал Николай.
С середины реки мы подгребли к берегу. Потом на длинной веревке — чалке сделали широкую петлю.
— Пойдем бечевой, — сказал Николай и первым накинул на плечо петлю. — Будем меняться через каждые полчаса…
…Когда настала моя очередь, я понял, как тяжел и неуклюж наш плот, как вязок берег перед Дурным мысом и как плохо, что нет здесь добрых гномов…
Всеволод Евреинов,Николай Пронин
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЗАЛЕСЬЕ
Рассказ
Рис. К. Александрова
И встал новый день. Как и отстоявшие пред ним, начался он по-осеннему, в тумане и серости. Но лезвие зари остро и холодно прорезало восток, шар солнца медленно выкатился над зазубринами лесного окоема, похожего на шеломы бессчетного воинства. И день стал все яснее и яснее разгораться, празднично украшенный сентябрьским убором. Зажглись золотом стволы неохватных сосен, рдела листва. Обындевелые травы засверкали многоцветьем радужных искр на каждом стебельке и листике.
Потеплевшие лучи выгнали последние клочья белесого тумана из низин и оврагов, и всеобъемлющее торжество осеннего погожего дня пронизало округу. Дорогу обступали теперь сумрачные разлапистые ели, и она текла верста за верстой, обрываясь иногда в лощину или упираясь в стену дерев, и тогда казалось — нет ходу дальше. Но впереди опять где-то ждал поворот, и расступалась глухая, непроезжая дебрь, и бежали по сторонам золотые сосны, широколистые дубы, заросли лещины и малины.