сопровождала жена, а сегодня на берег острова сойдет группа одесситок во главе с Эммой. Это, несомненно, будет яркой страницей в истории острова.
С холма открылась темно-серая, словно залитая асфальтом, плоскость залива с многочисленными островами-шхерами. Дальше за ними — холмистый берег и снежная вершина горы Росс, господствующая над всей местностью. Возле часовни пейзаж был более прозаичным. Здесь сгрудились покореженные вездеходы, автомобили, тракторы. Эту унылую картину разъедаемого ржавчиной металла мы наблюдали еще с борта судна.
Это кладбище техники расположено на самом краю поселка. Спустившись в распадок, мы зашагали по мягкой и влажной кергеленской земле. Ее почти сплошь устилало сплетение коричнево-зеленых побегов — не привычная трава, а плотные, переплетающиеся стебельки, от которых в разные стороны разбегались фестоны узких листочков. Стебли покрупнее уходили в почву, формируя довольно мощный слой переплетающихся корней. Очевидно, это и была знаменитая ацена — растение-«путешественник», о котором обычно упоминают все, кто побывал на островах. Считается, что ацена занесена на здешний берег птицами, скорее всего странствующими альбатросами, но широкому ее расселению по всей территории острова способствовали кролики, невольно переносящие на своей шерсти семена ацены, имеющие цепкие крючки. Именно на это неприхотливое растение возлагались основные надежды, когда пытались развести здесь овец.
Шагая по низкорослым, стелющимся у самой земли зарослям ацены, мы то и дело оступались в небольшие, замаскированные стеблями ямки — кроличьи норы. Несколько серых зверьков шустро удирали по склону холма. Ганс, увлеченный маршрутом, скакал по склону, как горный козел, и ухитрился попасть ногой в веревочную петлю-силок перед одной из нор. То и дело встречавшиеся красные стреляные гильзы 12-го калибра свидетельствовали: здесь увлекаются охотой на кроликов.
Эти грызуны, завезенные на остров в 1874 году одним незадачливым капитаном, за столетие буквально заполонили остров. Все вокруг изрыто их норами, растительность угнетена, и, хотя кергеленская земля буквально устлана кроличьими костями, новые поколения плодовитых зверьков одолевают остров.
Миновав кроличьи поселения, наша группа выбралась на каменистый уступ на берегу залива. Тут прямо-таки глаза разбежались. На скалистой площадке было разбросано множество отливающих перламутром створок раковин. Как они попали сюда? Сначала мы подумали, что створки раковин принесены с залива ветром, ведь Кергелен славится ураганами. Но находчивый Мишель ухватил одну из раковин зубами и, взмахнув руками, словно крыльями, сделал выразительный вираж и выронил раковину на камни. Тут мы сообразили, что находимся в птичьей столовой. Чайки, вытащив во время отлива с береговой отмели крепко сомкнутые раковины, разбивают их таким хитроумным способом. К каким ухищрениям не прибегнешь, если хочется полакомиться нежными устрицами!
Вот бы и нам отведать даров моря! Едва ступив на твердую землю, мы все вдруг ощутили волчий аппетит: спеша поскорее высадиться на берег, мы пренебрегли корабельным обедом. Поэтому всякое напоминание о еде действовало на нас удручающе. Удиравшие от нас во все лопатки кролики поступали весьма предусмотрительно. Ганс, сделав отчаянный прыжок, чуть не ухватил зазевавшегося зверька за задние ноги, но то, что не удалось ему, очевидно, не составляло труда двум бурым птицам, солидно расхаживавшим неподалеку. Их сытый вид не мог не привлечь наше внимание. Никакого сомнения! Это были наши старые антарктические знакомые — поморники. На южнополярном материке они гнездятся вблизи колоний пингвинов и буревестников, уничтожая слабых и больных птиц.
Но вот появились полярные станции. И без особых колебаний меняют они жизнь, полную смелых поисков и разбойничьих вылазок, на прозябание вблизи станционных помоек. Несмотря на эти малопривлекательные черты, поморников справедливо считают «санитарами» Антарктиды. На Кергелене у них особенно много дел. Кроме «отбраковки» нежизнестойких особей в мире пернатых они ограничивают угрожающе растущую численность грызунов. А сколько хлопот с тюленями, особенно во время родов. Кто еще, кроме поморника, сумеет так ловко, словно хирургическими ножницами, перекусить пуповину? Нет, недаром присвоено этой огромной чайке звание «птица-санитар».
Двигаясь вдоль берега, мы пересекли несколько пологих ложбин. Сейчас дно их почти сухо, но во время дождей здесь несутся потоки. Об этом свидетельствуют многочисленные промоины. Уцелевшие участки грунта, скрепленного корнями ацены, кое-где торчат на склонах ложбин в виде причудливых столбиков-останцов высотой в рост человека.
Большая часть прибрежной равнины — это прекрасно видно по стенкам промоин — сложена слоистыми песками, принесенными из центральной части острова потоками талых ледниковых вод. И сейчас там располагается огромный ледниковый покров Кука. А в прошлом оледенение распространялось почти на всю территорию острова, захватывая даже часть береговой отмели.
Повсюду, где только есть вода, в ручьях и лужах на дне ложбин, лежат тюлени. Сопят, похрюкивают, порой шумно плюхаются по грязи. Теперь им раздолье на Кергелене — большая часть острова объявлена заповедником.
Никто, кроме ученых, не смеет уже поднять руку на этих удивительных морских чудищ. На ластах некоторых тюленей видны специальные яркие метки: с их помощью можно проследить пути и сроки миграции животных.
Я отстал от группы, фотографируя морских слонов. Мишель с геологами оказался далеко впереди. Они торопились к распадку, где, по словам Мишеля, были «о ля-ля, какие минералы!». В этом нет ничего удивительного. Архипелаг Кергелен вулканического происхождения. В лавах на месте пузырьков газа часто образуются красивые кристаллы различных разновидностей кварца: халцедоны, агаты, аметисты.
Решив не догонять группу, я свернул к морю: оттуда, из-за холма, послышался резкий вскрик, словно чья-то мольба о помощи. В уютной галечниковой бухте расположился, по-видимому, один из наиболее многочисленных гаремов. Я обходил и перешагивал преграждавшие путь тела. Лишь одна самка приподняла голову, чтобы взглянуть на меня. Оскалила клыкастую, алую изнутри пасть, издала урчание и тут же, будто обессилев от этого прилива гнева, опустила голову и закрыла темные, словно лакированные, глаза без зрачков.
Вдоль полосы прибоя прыгали три небольших пингвина, внешне заметно отличавшиеся от тех, которых мне приходилось видеть в Антарктиде. Именно в надежде на такую встречу я и свернул к берегу. И не ошибся: у воды резвились ослиные пингвины — коренные жители Кергелена. Они не образуют больших колоний, но на архипелаге этот вид наиболее многочислен. Ослиных пингвинов считают самыми сварливыми, непоседливыми и раздражительными. Тем не менее в отличие от своих сородичей, мигрирующих с севера на юг в зависимости от сезона, они не покидают острова. Кто знает, как объяснить их тоскливые, пронзительные крики? Что это — призыв, обращенный к соплеменникам, или просто печальная жалоба этой «неудавшейся», как ее порой называют, птицы, которой не суждено подняться в воздух?
Три ослиных пингвина решительно не желали фотографироваться. Они плюхнулись в воду, быстро заработали крылышками и нырнули — только я их и видел! А жаль, в окрестностях Порт-о-Франса пингвинов мы больше не встречали. Возможно, эти птицы не обладают выдержкой и спокойствием тюленей и не любят, когда их тревожат. А станция с ее современным техническим оснащением — постоянный источник беспокойства. И ведь вот еще что: яйца пингвинов — признанный деликатес, а у ослиного пингвина, по мнению знатоков, они самые вкусные. Сейчас острова объявлены заповедником, но ведь в прошлом было иначе. Обер де ла Рю упоминает, что сто лет назад пингвины попадали под выжимной пресс хозяйничавших на островах промышленников: жира в птицах было маловато, но ведь «сырье» всегда под рукой. Иной раз из-за отсутствия топлива тушки бросали в огонь под большими котлами, в которых перетапливался тюлений жир. А на острове Сен-Поль пингвинов использовали в качестве приманки для ловли лангустов. Может быть, поэтому местные пингвины, предки которых испытали на себе ужасы «инквизиции», оказались чересчур уж пугливыми, не в пример своим доверчивым антарктическим собратьям, которые не только не убегают от человека, но, наоборот, с любопытством устремляются к нему.
Воздух на берегу особый — терпкий, насыщенный крепкими йодистыми испарениями. Гниют выброшенные волнами длинные коричневые водоросли. Стебли одних напоминают тонко нарезанные куски кожи, других — темные шнуры, к которым словно для украшения подвешены пузатые, наполненные воздухом колбочки, очевидно играющие роль поплавков.
Я с трудом отдираю одну из плетей для коллекции. На блестящей мокрой поверхности виден рисунок внутреннего строения, похожий на сплетение кровеносных сосудов.
Давно выброшенные на берег водоросли далеко не так привлекательны. Тугие, гладкие стебли утратили блеск и превратились в невзрачные, сморщенные бечевки.
Пока я бродил по пляжу, геологи, достигнув конечного пункта маршрута, повернули назад, и мы встретились. Довольный Ганс показывает янтарные обломки халцедонов. В утешение мне Мишель обещает подарить специально отполированные образцы.
Время в маршруте всегда летит быстро. Близится вечер. А Порт-о-Франс мы еще не осмотрели. Энергично прошагав первые километры по кергеленской земле, все вдруг ощутили непривычную тяжесть в ногах. Ганс, который предпочел нашим резиновым сапогам свои новые туристические ботинки, стал прихрамывать. К тому же начал моросить косой, колкий дождь.
Мы заторопились: чего греха таить, нас не оставляли мысли о жареной крольчатине. Наконец добрались до поселка. Среди рядов строений из гофрированного железа, напоминающих ангары, находились апартаменты Мишеля. Мы оказались в уютном кабинете с большим письменным столом, книжными полками и радиоэлектронными схемами.
Мишель широким жестом высыпал на стол горсть отполированных агатов, их кучка почти мгновенно растаяла: для геологов о лучшем сувенире и мечтать нечего. И у нас есть что подарить на память нашему проводнику: открытки с видами Москвы и Ленинграда, значки, марки, шкалики фирменных напитков. Все довольны. Мишель, тряхнув локонами, предлагает продолжить осмотр станции.