— Поизносился, Александр Павлович. Ишь, голова-то в инее.
— И тихая вода берега подмывает, — рассмеялся собеседник. Его добрая, мягкая улыбка напомнила прежнего Серебровского.
— Надолго, Александр Павлович?
— Поживу немного.
— Что нового в Москве?
— Вечером за чайком поговорим о столице, — Серебровский поднялся, натянул фуражку, одернул кожанку.
Они вышли на высокое крыльцо. Увидев Бабича, уныло стоявшего у плетня, Серебровский окликнул:
— Товарищ бухгалтер! На столе директора я оставил приказ по руднику. Вам объявлена благодарность за бдительность! — И повернулся к Рассадину: —Извини, Степан Борисович, я пройдусь немного. Готовь лошадей. Поедем в Дальний.
Александр Павлович размашисто зашагал к Унде, думая о Рассадине. Вечером они вспомнят революционные годы, друзей…
…На краю поселка Серебровский остановился, огляделся. Влево, у горы, виднелись копры шахт, щебеночные отвалы. Грохотали камнедробилки. Вправо, по косогору, сновали люди, тарахтели телеги. Споро и весело рабочие заканчивали разборку Казаковского централа. Они уже снесли высокий каменный забор, и взору открылось обширное тюремное кладбище с почерневшими крестами. А возле забора — островерхие памятники, железные оградки — последнее пристанище приискового люда и купеческой знати.
В середине прошлого века здесь по царскому указу лилась через край жестокость. Людей истязали, не зная милосердия. Зверея от пролитой крови, шествовал с розгами палач Ефтин. И путь его и сейчас отмечен крестами да могилами.
Александр Павлович спустился с холма. Вкривь и вкось стояли кресты. Нет до них никому дела. Многие рухнули, сгнили, рассыпались в труху, дожди и ветры сравняли с землей могильные холмики. Защемило сердце. Как коротка жизнь!
Первый раз он подумал об этом много лет назад, когда стоял на коленях перед гробом жены. Анна Ивановна зачахла от туберкулеза, неустроенного быта, плохого питания. Вторая жена — Евгения Владимировна, дочь землемера, убитого бандитами, — оказалась смелой, сильной, ладной. Вместе с ней переносили тяготы жизни — всегда в пути, в тайге, на приисках. Сейчас она в таежном штабе на станции Приисковая, в сорока километрах отсюда.
Осторожно обходя могильные холмики, Серебровский рассматривал надписи на крестах. Кто тут похоронен?
«Михайлов Петр Илларионович», — прочитал он на мраморной плите.
Да это горный инженер, брат поэта Михаила, который попал под мрачные своды Петропавловской крепости. В своей прокламации «Молодому поколению» Михаил Михайлов звал к свержению самодержавия.
«…Не народ существует для правительства, а правительство для народа… Нам нужен не царь, не император, не помазанник божий, не горностаевая мантия, прикрывающая наследственную неспособность; мы хотим иметь главой простого смертного человека земли, понимающего жизнь и народ, его избравший…»
И за эти страстные, негодующие слова — шесть лет каторги. Четырнадцатого декабря 1861 года, в пять часов утра, поэта-революционера привезли на Мытнинскую площадь для гражданской казни. В серой арестантской одежде, в кандалах осужденный спокойно поднялся на помост в сопровождении жандармов. Под барабанный бой его поставили на колени, чиновник зачитал приговор, палач переломил над обнаженной головой Михайлова шпагу.
Друзья купили возок, теплые вещи, и «государственный преступник» под охраной двух жандармов отправился за студеное Байкал-море в страну Изгнания — в Нерчинский округ. В марте он заехал к брату Петру на Казаковский рудник. Здесь Михаил ненадолго задержался. Он снова занялся литературным трудом, открыл школу для детей служащих и крестьян. Но вскоре по распоряжению царя его отправили в Кадаинскую тюрьму на каторжные работы. Через два года он встретился здесь со своим другом Николаем Чернышевским, тоже сосланным на каторгу… «Сибирь — это сама история! — подумал Серебровский. — Вот и это Казаково. Кто тут только не побывал! Брел на вечное поселение в Якутию большевик Емельян Ярославский. Шел этапом в Горный Зерентуй революционер Егор Созонов, земляк…»
Вспомнилась Уфа, детство. Отец — ссыльный народоволец, слесарь на железной дороге. Мать умерла рано. Заботилась о нем тетка Лидия Михайловна…
— Александр Павлович!
Серебровский обернулся: на проселочной дороге милиционеры на конях. Рассадин с трудом удерживал в поводу рослого гнедого рысака, который изгибал крутую шею, косил глаза, храпел, пританцовывая, рвал поводья.
— Ох, и дикий же у вас конь, Александр Павлович! — покачал головой Рассадин.
— Дикий, говоришь? Верно. Шагом не ходит. Только галопом. Настоящий Ураган! — Серебровский потрепал коня по шее, взял под уздцы. И только прыгнул в седло, как Ураган сделал «свечу» и, закусив удила, рванулся вперед.
— Догоняйте! — задорно крикнул Александр Павлович, пригнувшись к луке…
В Дальний они приехали к обеду. Серебровский остановил коня, спрыгнул, бросил повод Рассадину.
— Загляну к геологам. Провожать не надо, Степан Борисович! До вечера!
Рассадин одобрительно смотрел вслед Серебровскому. Как легко, пружинисто спускался он с косогора к березовой роще! Начальник милиции знал, что Александр Павлович обычно без всякого сопровождения появлялся то на шахте, то на иловом заводе, то на стройке. Заглядывал в плавильные печи, проверял съемку золота на Драге. В прошлый приезд зашел в механические мастерские и услышал «трехэтажную» ругань. Подошел поближе, постоял, спросил рабочего:
— Кого так поминаешь?
— Серебровского, — ответил слесарь. — Башковитый инженер, разбирается во всем, а из-за границы привез рухлядь…
Александр Павлович внимательно осмотрел станок, вздохнул:
— Извини, браток. Надули меня, прохиндеи!
Каждый приезд начальника Главзолота в Дальний заканчивался слетом — деловым совещанием ударников, руководителей производства. Всем хотелось услышать, что думают о золотой Унде в Наркомтяжпроме. Много критических замечаний и ценных предложений высказывали строители, горняки, металлурги.
На взгорок взбирался лесовоз, стонала на малой передаче коробка скоростей. А поодаль глухо грохотало, гремело. Там заканчивалось строительство третьей золотоизвлекательной фабрики. Громадное серое здание прямоугольными уступами поднималось в гору, величественно возвышаясь над рудником. Прокладывали аллейки, тротуары, намечали, где быть бассейну, фонтану, клумбам.
Александр Павлович остановился поразмыслить. В тресте Востсибзолото сделали заключение, что кривая запасов на Дальнем клонится книзу. И вдруг начальник Главзолота отчетливо осознал, что устоявшейся жизни на руднике, когда все просто и привычно, приходит конец. И все-таки все нужно тщательно взвесить.
О золотоносности Унды разгорелись жаркие споры. Многие ученые утверждают, что ундинское золото вторичного происхождения и образовалось при перемыве моренных отложений. Золото мелкое, тертое, в виде тончайших, едва различимых блесток — типичное «плывучее», неуловимое в лотке, вообще не имеющее промышленного значения. Ундинские промыслы истощаются, сливки взяты «кабинетом Его Императорского Величества». За шестьдесят лет добычи в царскую казну отсюда перекочевало девять тысяч триста сорок два пуда валютного золота.
«Что же случилось? — думал Серебровский. — Чтобы вскрыть кварцевые жилы, заложили шурфы. Золото показывалось, заманивало, дразнило, а потом исчезало бесследно. В чем дело? Коренное золото есть, но оно погребено под огромной толщей породы. Золотосодержащие жилы рождаются в недрах земли на различных глубинах. Возникают они по трещинам, и не в одиночку, а разветвляются, охватывая определенную площадь. Обвалы или реки могут обнажить или, наоборот, укрыть жилу. Геологи же, уцепившись за обнаженную жилу, должны научиться вскрывать и «слепые», невскрытые».
Продумав все до конца, Александр Павлович почувствовал не только облегчение, но и усталость, как после тяжелой, изнурительной работы. Он обогнул березовую рощу, взошел на крутой холм и увидел на берегу реки палаточный городок студентов-практикантов.
Серебровский подошел к самой большой палатке — штаб-квартире геологов. Здесь молодые инженеры намечали места разведки, изучали образцы горных пород, обрабатывали пробы, составляли геологические карты, зарисовывали выработки, писали отчеты.
— Здравствуйте, студенты! — начальник Главзолота направился к длинному, узкому столу, заваленному образцами, и, обращаясь к горному инженеру, спросил: — Ну как, Роман Алексеевич, золотит?
— Шурфы показали золото, — обнадежил Суровский. — К счастью, Александр Павлович, «кабинет» и золотопромышленники брали только россыпное «бешеное» золото Новой Калифорнии и не добрались до главного сокровища Дальнего — знаменитой Золотой Горки, очень богатой рудным металлом. Месторождение необычно, со своеобразным пластинчатым кварцем, с тонким золотом. Жилы расположены сетками, петлями. Самое главное — их очень много!
— Показывайте, — оживился начальник Главзолота.
Вокруг стола сгрудились студенты. Они с уважением смотрели на Серебровского, по книгам которого познавали секреты добычи золота.
— Нами закончена геологическая съемка Дальнего и его окрестностей, уточнено многое из того, что было открыто до нас, — продолжал Суровский, развертывая планшет. Острие карандаша побежало по карте от шурфа к шурфу. — Смотрите, вот образцы.
Серебровский в большую лупу рассматривал пробы из шурфов. В некоторых образцах, извиваясь, пересекали друг друга прожилки сульфидов: золотисто-желтого пирита, темного, почти черного сфалерита и галенита, сверкающего серебром.
— Есть золото. Содержание проверить в лаборатории! — распорядился Александр Павлович.
Он взял серо-голубоватый осколок. И снова жилка с живым, теплым, чуть перламутровым блеском.
— Молодцы, студенты! — похвалил начальник, вглядываясь в загорелые лица парней и девушек. — После окончания института просим на прииск.
Молодежь обступила Серебровского.
— Расскажите, профессор, о вашем побеге с каторги, — попросил белокурый студент, застенчиво моргая близорукими глазами.