ай!..
И опять ехали молча. Я думал о том, как часто снисходительно, даже осуждающе говорят о человеке: «Он видит все в розовом свете…»
А что тут зазорного?
Ведь лучшие мечты людей рождались в розовом свете!
И главная наша любовь — не так ли? — приходит к нам в розовом свете. (До смерти хватило б нам розовых красок!)
А сколько людей полюбили эту далекую стылую землю, возможно, за то, что когда-то открылась она им в розовом свете?
Но может быть, это с завистью говорят: «Он видит все в розовом свете»?
— Вы видели когда-нибудь сопки зимней ночью? Когда полная луна освещает холодную землю и бескрайнее небо. Когда раскидистые деревья, заиндевелые кусты и сухие стебли бурьяна бросают на снег узорчатые тени. Когда так ясен лунный лик, что видны даже почки на тонких ветвях берез. Когда так тихо и недвижно все вокруг, что кажется, будто нарушить священную эту тишину могут только легкие шаги сошедшего на землю бога… Нет? Вы не видели?.. Тогда — извините! Я не смогу объяснить вам этого чувства…
Золото, серебро и лазурь. Солнышко высоко поднялось, пригревает. Вылезли на улицу мужики, дрова рубят, курят…
Суковатые лиственничные чурки сначала противятся ударам колуна, но неожиданно со вздохом раскалываются, обдавая смолистым, морозным запахом своего нутра. Иные чурки обросли зеленым мхом и лишайником, а из одной, трухлявой, посыпались вдруг черные муравьи — видно, зимовали в стволе…
Ловко, весело! Радостно, будто праздник. Распрямишь спину — передохнуть — и заслушаешься пением синицы:
— Весна! Весна! Весна! Вес…
Вышла ко мне соседка: «Ты моих уже два полена расколол! Меня не обманешь: я за тобой с самого начала наблюдаю!.. Ишь, размахался!»
Сходил посмотреть, не видно ли в тайге весны.
Ветрено, ясно. Шелестят, трепещут лохмотья бересты. С темных елей падают комочки снега. Попискивают в ветвях черноголовые гаички, стайками перелетают ополовники: порх!.. Чечетки теребят березовые сережки… и сыплются на голову снежная пыль, сухие семена. Рисуются в солнечной дымке черные силуэты лиственниц, с их ветвей свисают золотисто-зеленые бороды.
По ключу — желтые наледи. Заглядишься по сторонам, замечтаешься и — провалишься под снег, в воду!..
Запах талой влаги. Аромат цветущих ив. Воздух как вода в омуте: то холодная струя омоет, то неожиданно ласково-теплая.
Солнце садится в распадок Малого Токура и долго не уходит, купаясь в желтом затоне.
Наконец на долину падает огромная тень, и солнечные лучи медленно уползают вверх по склонам. Мне слышно, как маленькая пеночка, оттягивая разлуку с солнцем, перелетает по сопке все выше и выше — вот уже еле слышна ее простая песенка…
Но гаснут лучи, смолкает голос птицы, опускаются сумерки. И лишь покрытые снегом голые вершины пока еще светятся розовым на фоне густеющей синевы неба.
В Экимчане три дня назад вскрылась Селемджа. Поверхность воды уже чиста, редко проплывет по горной реке одинокая льдина.
Но по галечным косам осталось умирать еще много льдин — они медленно тают и рассыпаются на многогранные сорульки, сверкая под солнцем, как груды сказочных самоцветов.
Я сижу на большом, утонувшем в разноцветной гальке стволе тополя и вижу, как по берегу гуляет человек. Он пинает ногой звенящие льдины, оглядывается кругом, смотрит в небо, где под облаками тянутся к северу вереницы птиц, и глубоко вздыхает. В руках у него большая сосулька; его горячим ладоням, наверное, приятно чувствовать, как она тает.
Он поравнялся со мной, заглянул мне в лицо и хотел было что-то сказать, заикнулся уже… Может быть, он хотел сказать, как хорошо сейчас, как легко на душе, как здорово, что ушла зима, но подумал, очевидно, что я посмеюсь над ним, и поэтому промолчал.
И побрел дальше.
Николай Телешов
ГОРОД ТОБОЛЬСК
Публикация и предисловие
Владимира Сурмило
Открыть одну из новых рубрик нашего ежегодника — «По страницам забытых изданий» — редакция решила очерком Николая Телешова о старом Тобольске (журнал «Вокруг света» за 1895 г.). Это делается не только потому, что литературные достоинства самого очерка, написанного замечательным мастером художественного слова, талант которого высоко ставили Горький и Бунин, заслуживают того, чтобы вернуть его современному читателю со страниц пожелтевших от времени журнальных подшивок. Этого заслуживает в первую очередь сам географический «объект», избранный маститым автором для своего рассказа, — сибирский город Тобольск, о котором один из русских ученых некогда сказал: «Тобольск дал родине великого Менделеева, и одного этого уже достаточно, чтобы вся Россия была ему бесконечно признательна и благодарна». Впрочем, этот древний русский град (не за горами уже четырехсотлетняя дата его основания) знаменит своей долгой и богатой событиями историей. Тот старый Тобольск, каким он предстает перед нами в очерке. Телешова, неузнаваемо изменился за годы Советской власти.
После открытия на «тюменском меридиане» месторождений нефти и газа город превращается в крупнейший центр нефтехимии. Через древний Тобольск, оказавшийся как бы на пересечении многих эпох и маршрутов, пролегают ныне пути к сокровищам недр северной земли. Напомним кратко основные вехи тобольской летописи, которые помогут читателю несколько раздвинуть временную панораму города, запечатленного Телешовым.
Тобольск, ныне город областного подчинения Тюменской области, один из крупных портов на Иртыше, основан в 1587 г. отрядом казаков. С конца XVI и до начала XVIII в. он был главным административным центром Сибири. В Тобольске велось летописание, открылись первые в сибирском Крае школы, театр, типография, издавался первый сибирский журнал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». Некоторые исследователи полагают, что в этом журнале принимал участие А. Н. Радищев. И с этим можно согласиться, так как великий русский революционер в 1790–1791 гг. жил в Тобольске (т. е. как раз в то время, когда там выходил журнал).
В XIX в. с перемещением торговых путей и строительством Транссибирской магистрали значение города упало. Однако много имен в русской истории прочно связано с этим городом на Иртыше. Тобольск — родина замечательного композитора, автора знаменитого «Соловья» А. А. Алябьева, выдающегося художника В. Г. Перова. Здесь прошла большая часть жизни поэта-сказочника П. П. Ершова, создателя «Конька-Горбунка». Город бережно хранит память о пребывании в нем многих декабристов (В. К. Кюхельбекера, М. А. Фонвизина и др.), Ф. М. Достоевского, Н. Г. Чернышевского, В. Г. Короленко.
За годы Советской власти древний Тобольск изменился, помолодел. В 1913 г. вся промышленность города состояла из кустарных заведений по обработке растительного и животного сырья (кожевенные, маслобойные, лесопильные). На каждом из них в среднем работало… пять мастеровых. В послереволюционную пору экономика Тобольска шагнула дальше, чем за предыдущие три века его истории. Сейчас за одну неделю в городе производится продукции больше, чем за целый год до Октября.
Новостройки — отличительная черта современного Тобольска. От величавого Чувашского мыса, у подошвы которого в былые времена казаки Ермака бились с Кучумом, городские границы вытянулись по иртышскому берегу до устья Тобола. Северные рубежи Тобольска устремились к железной дороге и речному порту. Вокруг города кольцом расположились его «спутники», где живут судостроители, речники, портовики. Строится крупнейший в Сибири Тобольский нефтехимический комбинат.
Железная дорога! Жители Тобольска мечтали о ней без малого сто лет. Почетный гражданин Тобольска Дмитрий Иванович Менделеев с надеждой говорил, что «будущее родного города представляется обещающим в том случае, если придет железная дорога к устью Тобола». До революции трижды выдвигались проекты строительства дороги. Но каждый раз не реализовывались. Теперь мечта тобольчан сбылась. Магистраль, проложенная от Тюмени до Нижневартовска, проходит через старинный сибирский город.
По генеральному плану сроком до 2000 г. предусмотрено сохранить для потомков исторические памятники Тобольска и одновременно придать ему облик нового современного города. Все мемориальные места будут восстановлены. Вдоль Иртыша протянется живописная набережная. В центре города поднимутся высотные здания. Население возрастет примерно впятеро и достигнет четверти миллиона человек…
Вокруг меня не было ни души, когда, отворив калитку, я вошел в небольшой садик, расположенный на самом краю холма и обнесенный чугунной сквозной решеткой, изображающей копья; здесь в беспорядке росли цветы, кое-где торчали, тоже в беспорядке, кусты смородины, в траве лежали пушки — вот и вся обстановка, среди которой возвышается мраморный обелиск, предназначенный увековечить память завоевателя Сибири. Эта ли беззаботная обстановка или тишина и безлюдие повлияли на меня, но только мне сделалось вдруг почему-то грустно и жутко, точно я стоял не перед монументом, но попал на чью-то одинокую могилу. И этот высокий холм, с которого видны пустынные тобольские улицы, и тихий запущенный садик, и решетка вокруг него с черными холодными копьями — все напоминало кладбище, а мраморный шпиц, не выражающий ничего определенного, — все равно как продажный кладбищенский памятник, готовый вещать своей надписью об Иване Ивановиче или о Петре Петровиче с одинаковым безразличием, так и этот, одинаково годный для Ермака и для Сусанина и для кого угодно, — возвышался и светился на солнце, но говорил не столько о славе и подвиг