орой половине XVIII века город поднялся из руин после землетрясения.
Руководил этими обширными работами глава правительства энергичный и деспотичный маркиз Помбал — доверенное лицо немощного и беспомощного короля Жозе I. Именно Помбал в момент всеобщей паники и ужаса бросил клич: «Похороним мертвых и позаботимся о живых!». Помбал взял в свои руки бразды правления, лично рассматривал и утверждал градостроительные планы, разрабатывал системы налогов и пошлин, взимавшихся для финансирования строительства, жестоко судил казнокрадов и щедро поощрял патриотов. Этим, разумеется, маркиз нажил немало врагов, которые после смерти короля Жозе I отправили его в ссылку. Однако историческая справедливость восторжествовала: именем Помбала названа одна из самых красивых площадей Лиссабона, в центре которой стоит гигантский памятник маркизу, напоминающий издали заплывшую от подтеков стеарина толстую свечку, где фитилем служит черная фигура Помбала.
Памятник воздвигнут на пересечении основных транспортных артерий не только столицы, но и всей страны. С площади Помбала одна автострада ведет на юг, другая — на север, третья — на восток. На запад пути нет, ибо там — Атлантика, и неподалеку от Лиссабона, километрах в двадцати к северу, находится мыс Рока — самая западная точка Европейского континента. Здесь можно посидеть в баре, любуясь величественным маяком, купить сувениры, сфотографироваться и получить диплом, удостоверяющий факт посещения этой экзотической точки континента.
На этом высоком мысу, прислушиваясь к свисту никогда не утихающего ветра, глядя, как разбиваются волны о черные скалы, нетрудно вообразить себе мысли и чувства, которые обуревали пять веков назад португальцев, оттесненных по прихоти истории в самый дальний, угол Европы. Где-то далеко в центре материка, за Пиренеями, за враждебной Испанией, всегда помышлявшей о том, чтобы наложить лапу на эту маленькую страну, мрачное средневековье сменила новая жизнь, вырастали города, прокладывались дороги и торговые пути, процветали ремесла и возникали университеты, дымились железоделательные предприятия и шумели ярмарки. Итальянские города монополизировали средиземноморскую торговлю. Ганза держала в своих руках все торговые пути в Северной и Западной Европе. И никому не было дела до далекой Португалии на самом краю Европы.
Сама судьба толкала португальцев в океан на поиски заморских земель, сначала африканских, а потом «индийских», о богатствах которых ходили фантастические слухи. Зачинателем португальского мореплавания, крестным отцом всех великих путешественников этой страны стал знаменитый инфант дон Энрике, вошедший в историю под именем Генриха Мореплавателя. Он создал первую в истории страны морскую школу в поселке Сагреш в провинции Алгарве, в самой крайней юго-западной точке страны.
Как-то раз попытались мы с оператором Алексеем Бабаджаном снять киноочерк о португальских морепроходцах и Генрихе Мореплавателе. Разыскали памятники и монументы в Лиссабоне, дом в поселке Синеш, где родился Васко да Гама. Но вот от школы в Сагреше никаких следов не осталось. Ничего не уцелело, кроме загадочного памятника — гигантской «розы ветров», сложенной из камней на том месте, где учились морскому делу питомцы Сагреша.
Первые экспедиции были робкими: каравеллы осторожно ползли к югу вдоль находившегося в успокоительной близости от родины западного берега Африки. Началось все с захвата португальцами Сеуты в 1415 году. Затем с каждым годом корабли продвигались все дальше на юн. Постепенно успехи придали мореходам уверенности в своих силах, начались более далекие вылазки в океан: острова Мадейра и Порту-Санту, Азорские острова. Все дальше и дальше на юг и на запад уходили корабли. В 1487 году, спустя 27 лет после смерти принца Энрике, Бартоломеу Диаш добрался наконец до крайней южной точки Африканского материка, названной сначала мысом Мучений и переименованной затем в мыс Доброй Надежды. А спустя еще одиннадцать лет легендарный Васко да Гама открыл путь в Индию, бросив якорь в Каликуте 20 мая 1498 года. А дальше были не менее фантастические подвиги: открытие в 1500 году Бразилии Педро Алваресом Кабралом, потом настал черед Восточной Африки, Юго-Восточной Азии. Неутомимые португальские торговцы добрались до Китая и Тимора и прибрали к своим рукам всю торговлю с Востоком. В Лиссабон хлынул поток золота и драгоценностей, пряностей и сладостей, слоновой кости и дорогих тканей. Страну охватила лихорадка. Отправлялись все новые и новые экспедиции. А высокомерная Европа вынуждена была обратить свои взоры к Лиссабону, который стал перевалочным пунктом и одним из самых оживленных портов континента.
Это было время славное и трудное, навсегда вошедшее в историю страны как самая, яркая ее страница. Это было время, когда «мир, — как писал Фридрих Энгельс, — сразу сделался почти в десять раз больше; вместо четверти одного полушария перед взором западноевропейцев теперь предстал весь земной шар, и они спешили завладеть остальными семью четвертями. И вместе со старинными барьерами, ограничивавшими человека рамками его родины, пали также и тысячелетние рамки традиционного средневекового способа мышления. Внешнему и внутреннему взору человека открылся бесконечно более широкий горизонт…»[1]
Памятником той бурной эпохи осталась знаменитая Белемская башня, воздвигнутая в первой четверти XVI века. Она до сих пор высится на набережной Рештело неподалеку от президентского дворца: напоминающее шахматную ладью сооружение размером с пятиэтажный дом, с верхней террасы башни принцессы и фрейлины махали белыми кружевными платочками морякам, уходившим в многолетние плавания. (И столько здесь откипело страданий, столько было пролито слез вослед отходящим каравеллам и галеонам, что долгое время так и называли это место: Прайа-даз-Лагримаш — Набережная Слез.) Но конечно, не только для этой сентиментальной церемонии проводов возникла Белемская башня в устье Тежу: круглые башенки с бойницами напоминают о том, что она должна была защищать от вражеских судов вход в Лиссабонский порт.
Одновременно с закладкой Белемской башни там же, в Рештело, было начато строительство грандиозного монастыря Жеронимуш, которое продолжалось почти целый век. В результате Лиссабон получил, пожалуй, самый яркий и выразительный памятник той эпохи, который сегодня наряду с крепостью Сан-Жорже, Алфамой и площадью Коммерции входит в обязательный ассортимент туристско-экскурсионного лиссабонского меню. Это наиболее типичный образец свойственного только Португалии архитектурного стиля «мануэлино». Если крепости, подобные Сан-Жорже, можно увидеть в Испании, Италии или Франции, то ничего подобного Жеронимушу в других странах — даже в соседней Испании — не найти, ибо, повторяю, «мануэлино» — сугубо португальский стиль, может быть, самый весомый вклад, который сделала эта страна в копилку мировой культуры. Сооружения, воздвигнутые мастерами школы «мануэлино» в XVI — начале XVII века, словно изливают в камне эйфорию, восторг и изумление, охватившие нацию в то время. Под несомненным и очевидным влиянием мавританских, африканских и даже индийских мотивов, наложившихся на еще привычные, традиционные каноны поздней готики, возникали монументальнейшие сооружения, насыщенные всевозможными резными или лепными украшениями, скульптурными группами, фигурами зверей, каменными цветами, чашами и абстрактными геометрическими композициями, сплетающимися в затейливую вязь.
Под скрытыми в полумраке сводами главного зала монастыря установлены величавые каменные надгробия двух самых великих сынов португальской нации. Здесь покоятся мореплаватель Васко да Гама и знаменитый певец Великих географических открытий поэт Луис де Камоэнс. О жизни и подвигах моряка мы знаем давно. Биография же великого португальского поэта в нашей стране не столь известна. В его судьбе отразились бурные противоречия той эпохи[2].
Родился Камоэнс в семье обедневшего дворянина в 1524 или 1525 году. Биографы полагают, что будущему поэту и драматургу удалось получить отличное по тем временам образование. Юноша отличался чрезмерно веселым нравом, общался с девицами самого нереспектабельного Баррио Алто (Верхнего квартала) и однажды даже вынужден был за какой-то шумный скандал целый год отсидеть за решеткой. По примеру множества своих сиятельных, но оставшихся без эскудо в кармане соотечественников он завербовался в королевскую армию, потерял в Марокко глаз в одном из боев, в 1553 году отправился в Индию и изведал всю неописуемую гамму приключений, переживаний и бедствий, которые уготованы были в те времена отправлявшимся на Восток европейцам. В индийском городке Гоа он вновь оказался в тюрьме, на сей раз как несостоятельный должник. В китайском порту Макао его определили на должность мелкого чиновника, а затем он сдружился с несколькими вице-королями и был назначен даже управляющим одной из колониальных провинций, но не смог занять этот пост. В устье реки Меконг попал в кораблекрушение, потерял все свое имущество, но сумел добраться до берега вплавь да еще спас при этом рукопись своей поэмы «Лузиады». Долгие годы заграничных странствий не принесли Камоэнсу в отличие от многих его соотечественников богатства и успеха. И чтобы помочь ему вернуться на родину, группа друзей вскладчину оплатила его долги и проезд до Лиссабона. Камоэнс ступил на отчую землю в 1569 году. Публикация привезенной им с собой поэмы произвела весьма благоприятное впечатление при дворе, и поэту высочайшим указом даже назначается пенсия, весьма, впрочем, скромная и далеко не регулярно выплачиваемая. Умер он около 1580 года в нищете, и — обычный и горький удел великих людей! — л ишь после смерти португальцы начали постепенно осознавать величие этого человека и значение «Лузиады» как самого выдающегося поэтического эпоса в истории страны.
В этой поэме Камоэнс создает собирательный образ своей родины на протяжении последних веков, рассказывает о Великих географических открытиях, о заморских владениях португальской короны, о подвигах, совершенных его соотечественниками во имя «торжества святой веры». Естественно, как и полагалось в те времена, в захватывающей дух истории странствований лузитан во главе с Васко да Гамой участвуют и боги, которые следят с небес за тремя отважными суденышками, пересекающими Индийский океан. Трогает и умиляет это наивное, но искреннее стремление Камоэнса о