Видимо, в недавнем прошлом на этом месте стоял хутор. Пашни уже не видно: то ли лесом поросла, то ли травой взялась, только от примет земледелия остался лишь один большой сарай с сеновалом да несколько ульев с пчелами. Впрочем, пчел уже ученые для своего удовольствия держат.
Природная первозданность окрестности — лучшего и придумать нельзя!
Речка быстрая, чистенькая, с песчаными берегами, бежит — балуется, как ребенок, десятка метров по прямой не протечет, вильнет вправо, влево, оставит позади заливчик, мыс с кустами черемухи и шиповника, луговину, полную мятлика и овсяницы, скроется вдруг в сосняке и вновь заблестит плесами уже в черном еловом лесу. Вниз по течению глянешь — глухомань, даже бобры откуда-то пришли и живут припеваючи, нарыли хаток в торфяном берегу, обильным потомством успели обзавестись. Вверх по течению обратишь взор — и сразу в памяти встают канадские пейзажи, известные по иллюстрациям в книгах Фенимора Купера, — такой прохладой и свежестью, такой первобытностью веет от нескончаемых лесов, просторного неба над ними, такой таинственно манящей кажется вздернутая над горизонтом Видземская гряда с пятнами темных хвойников на салатном фоне березняков…
Доктор Буш живет здесь летом. И наездами зимой. Поэтому с мая по октябрь его ни в «Силаве», ни дома не застать.
В Москве, на торжественном юбилейном заседании, когда отмечалось столетие со дня рождения выдающегося русского ученого Владимира Николаевича Сукачева, мне сказали, что доктор Буш непременно должен здесь присутствовать. Но разве в таком многолюдстве отыщешь нужного человека? Лишь когда гости уселись в зале, я вдруг услышал за спиной латышскую речь, оглянулся и рискнул спросить незнакомых людей, занявших соседний ряд:
— Простите, вы не из Риги?
— Да, из Риги, — ответила женщина.
— Я без особого успеха искал Каспара Кришовича Буша. Не знаете, здесь ли он?
— Похоже, что здесь, — как-то очень лукаво ответила собеседница и перевела взгляд на человека, сидевшего рядом.
— Буш — это я, — он подался вперед, насколько позволяла его полная фигура. Для убедительности он ткнул себя пальцем в грудь. Крупное лицо, освещенное благожелательной улыбкой, выражало любопытство. Светлые глаза мигали быстро и приветливо.
Мы познакомились. А в перерыве разговорились.
Доктор Буш, высокий и грузный, выглядел весьма солидно, его открытая натура располагала к себе, тем более что он явно ценил шутку. Когда смеялся, полные щеки и двойной подбородок забавно подрагивали, а глаза почти совсем закрывались, — словом, смеялся от души.
Уже в ту первую встречу он начал подтрунивать над литераторами за их нередкую «дамскую сентиментальность» при оценке явлений природы, за неуместное любование «благородными волками, лакающими молоко из блюдечка рядом с ягненком», и за «попытки наделить дельфинов почти человеческой способностью мышления». Показывая журнал с карикатурой — сплошные пни, оставшиеся от леса, и плакат над ними: «Храните лес!», — он спросил:
— Плохо, да?
— Хуже некуда, — сказал я, сразу попавшись на приманку.
Буш рассмеялся так, что все в нем затряслось. И вдруг ошеломил:
— Ну а картина скошенного и убранного поля пшеницы без огрехов и стерни. Как вы ее оцените?
— Выражу полное удовлетворение, если чисто убрано.
— О-о! Пни — это тоже чисто убранный урожай древесины. Теперь между пней можно посадить сосну или подождать естественного ее возобновления. И снова поднимется густой лес. Плохо это? Или хорошо?..
И, подвинувшись ближе, нетерпеливо заглянул в глаза.
В самом деле. Убираем лен в поле или срубаем спелый лес — в обоих случаях пользуемся урожаем — созданием солнца, земли и труда. Потом возобновляем культуру, поскольку человечество не может жить без продуктов земли. Разница между земледелием и лесоводством только во времени. Плохо получается лишь тогда, если в лесу остается мусор — ветки, вершинки; брошенные стволы, а в поле — солома или сорняки. Так что картина хорошо спиленного леса совсем не карикатура на плохих хозяйственников.
Потом мы заговорили о красоте и величии леса, о благотворном его воздействии на человеческую душу. Дубы, березы, сосны, лещина на полянах, полных света и тени, — какие это чудесные места в смешанном лесу нашей средней полосы! Буш кивал, а глаза его нетерпеливо разгорались: жаждал высказаться.
— Да-да, это отлично! Такой лес — очарование, — согласился он и, часто моргая, придвинулся еще ближе, словно готовясь поведать какую-то тайну. — Вы, конечно, правы. Такой лес вызывает к жизни добрые чувства. Я не против красивого. Но я хочу отделить красивое от полезного. Смешанный лес — это порождение человека, он великолепен для отдыха, для. услады, он необходим в пригородных зонах, рядом с курортами, в приречных долинах возле жилья. Это парки и скверы. А вот лес промышленный — иной экотип, у него и вид, и действие на человеческие чувства другие, не так ли? Для умеренной полосы это однопородный лес, хвойный, из сосны и ели, ну, может быть, с небольшой примесью других пород. Такой лес создает сама природа. Вспомните тайгу. Да и мы растим хвойный лес, формируем, спиливаем, снова растим, как возделывает земледелец свои однолетние культуры в поле. Ведь там не смешивают овес с рожью, пшеницу с горохом, не правда ли? Однопородность необходима для получения высокого урожая — будь то зерно, картофель или древесина. Простая истина, а вот когда разговор заходит о лесе, ее почему-то воспринимают с трудом.
— Отталкивает сухая рациональность…
— Вероятно, так. И все же урожай древесины в лесу нужно планировать, как планируем мы урожай в поле. — Каспар Кришович с серьезным видом поднял вверх палец: — Смысл и логика современного лесоводства в том, чтобы разрабатывать по возможности простые экологические правила для леса. Такие же простые, как в земледелии.
— А вот мне такая точка зрения кажется субъективной.
— Не рискнул бы утверждать, не будь эта позиция плодом многолетних наблюдений и опытов.
— Но красота леса…
— Вам больше по сердцу смешанный лес — береза, липа, клен? Понимаю, вы выросли близ такого леса, привыкли видеть именно его. А разве чистый, полный солнца сосновый бор не вызывает мыслей о земном счастье, о величии и могуществе природы? Или сосны не рождают ощущения чистоты и благородства? Или вам не по душе полотна Шишкина? А «Дюны в Клапкалсне» нашего Валдиса Калнрозе или «Зима» Мелбардиса? А Рерих, наконец?
Простились мы дружески, договорившись встретиться уже в Латвии.
Встреча состоялась. Вместе с Бушем и генеральным директором «Силавы» Иевинем в погожий солнечный день мы отправились в «Калснаву».
Через три часа мы оказались в лесах «Калснавы», где-то в среднем течении Весеты. Каспар Кришович указывал, куда ехать, где повернуть и остановиться. Выходил первым и вел по просеке, потом по тропам, сеть которых ему знакома, как улицы и переулки родной Риги. Мы ходили по обширному научному полигону, где в лесу расставлены приборы, датчики, пробиты скважины, сделаны посты на канавах осушения. Здесь идет изучение лесных почв, воды, сообщества растений.
Шагаем по сосновому лесу, переходим через канаву. Мостик поскрипывает под сапогами биолога, Буш оборачивается и успокаивает:
— Смелей, смелей. Раз подо мной не провалился, — значит, мостик сделан с большим запасом прочности.
Сосны стоят густо, они стройные, все — как близнецы. От бора веет здоровьем и умиротворяющим покоем.
— Вероятно, сказывается осушение?
— Не то слово, не то! — он останавливается и громко чеканит слова — Осушение не просто помогает лесу, оно возрождает его, дает вторую молодость, вторую жизнь. Когда почвы приведены в оптимальное состояние, развитие деревьев уже нельзя определять в процентах. Правильнее говорить, во сколько раз усилилась жизнедеятельность, вот так! Мы с вами в 162-м квартале, это переходное болото, осушено в 1958–1960 годах. Куда исчезли все чахлые и редкие деревца? Где угнетенные округлые кроны? Этим красавицам, бывшим «гадким утятам», по двадцать — двадцать пять лет. И все — по двадцать метров ростом. Сегодняшний запас древесины мы определяем в 180–200 кубометров на гектаре, прирост в девять кубометров за сезон. Рывок! А ведь пять кубометров древесины по своему энергетическому ресурсу равны тонне нефти. Осушаем гектар мокрого леса и добываем за год тонну нефти на этом гектаре. Неплохо, а?
Со значительным видом он поднимает руку с вытянутым вверх указательным пальцем и очень серьезно, пророчески изрекает:
— Не та страна богата, у которой в недрах таится нефть, а та, на чьих просторах шумит зеленый лес! Нефть выкачивают, она исчезает бесследно. Лес рубят, а он опять растет — и так до бесконечности. Самовосстанавливающийся энергоресурс! Наше дело заключается в том, чтобы устранять помехи в развитии леса, ускорять процесс создания древесины за счет солнца, чья щедрость, к счастью, не имеет границ…
Он говорил, а сам переходил от одной сосны к другой, поглаживал желтые, налитые живительной силой стволы и откровенно радовался, что может показать столь реальные результаты человеческого труда.
Потом Буш перескочил через водосливную канаву и указал просеку, по которой вдаль уходили столбики приборов. Уверенно сказал:
— В Латвии много болот, около трехсот тысяч гектаров. Настоящие болота не мешают лесу, и мы их почти не трогаем. У них свой путь развития. А вот леса на переувлажненных почвах… Это так называемый «гидромелиоративный фонд», около шестисот тысяч гектаров по республике. Мы осушили более двух третей этою фонда. И всюду прирост хвойных пород увеличился в два-три раза.
— Лиственных тоже?
— Конечно. Но менее заметно, вполовину против хвойных. Не забудем, что гектар березы, осины или ольхи при самых хороших условиях дает не более двухсот кубометров древесины, дровяной и низкосортной. А сосна и ель на осушенных землях — и четыреста и пятьсот кубометров. Деловой древесины!
— Но мокрая почва — это и есть болото? Результат обильных осадков и малого испарения…