вом-долотом лесной «доктор», по стволу старой ольхи. Дятел — птица серьезная, «работает» он с увлечением, достойным подражания. Знать, срубили дуплистую осину лесорубы или от ветхости сама свалилась, и приходится птице строить новую квартиру. Не ошиблась птица с красным затылком в выборе дерева; ольха внутри гнилая, и дело спорится. Через несколько минут отверстие в дупло готово. «Кик!» — крикнул дятел, довольный своей работой, и уже стучит клювом в дупле да щепки на землю выбрасывает. Выберется наружу, осмотрится, что и как, и снова нырнет в дупло. «Здорово, доктор!» — крикнешь ему. Повернет голову, посмотрит неодобрительно, мол, не мешай, и снова за работу. Весной пара дятлов построит новое гнездо, а это займет синица, мухоловка или еще кто. Любят дятлы «плотничать», и в лесу его квартиры ценятся. Удивительно тонкий, изощренный слух у лесного «доктора». Он не долбит все деревья подряд. Постучав по коре, сразу определяет, есть ли в стволе ходы короеда. Долбит там, где спряталась его личинка. Сам кормится, и дереву польза!
Позднее, с первой протяжной песенки большой синицы, в бору далеко разносится барабанная дробь. Не дано дятлу голоса для весенних серенад, зато музыкальный инструмент у него — чудо! Немало опробовал он их, пока не нашел то, что надо… Устремляясь к солнцу, тянулся к небу сук из зеленой кроны сосны. «Подстриженный» глухарем, он подсох, лишился коры. Древесину высушило солнце, выгладил ясный месяц, до блеска отполировали ветры-листобои. Приметил его из тысячи других лесной «доктор». «Кик! Кик!» — радостно кричит, встречая зарю. Клювом, что длинными очередями, бьет по суку — зовет свою подругу, только мелькает красный затылок.
«Д-д-р-р-р-р-р-р-р!» — гремит по лесу, летит к солнцу дятлова серенада. Яркая. Зовущая. Необходимая…
Весь день не знает покоя, высматривает в подлеске корм лесной «санитар», кроха королек. Вот уж поистине: мал золотник, да дорог! Одет нарядно: красная шапочка, желто-зеленый передник, бурая курточка. Шныряет в чащобе — рукой подать, на человека- ноль внимания, а сам росточком с большого зеленого шмеля, а голос что у комара-пискуна.
«…Твят…Твят…Твят!» — доносится задиристый посвист «акробата» леса. Поползень! Короткохвостая, голосистая птаха, ловкая и смелая. Знай себе лазает по стволам деревьев как только вздумается: вверх, вниз головой, уничтожая насекомых — вредителей леса.
«Пинь, пинь!» — точно невидимая рука коснулась серебряного колокольчика где-то в подлеске. Это веселые певуньи-синицы. Теперь они забросили ноты и в поисках корма лишь чуть слышно переговариваются: «Чис-чис! Пинь-пинь!» Ни одну трещинку в коре дерева не оставят без внимания. Очищают от вредных насекомых..
Случается изредка встретить и живых игрушек в малиновых костюмах — хлопотливых, неугомонных кочевников-клестов. Поди ж ты! Морозы хозяйничают в лесу, медведь-великан в берлоге отлеживается, а кроха клест знай себе еловые шишки лущит, детишек растит да на радостях песни распевает! «Лю-лю-лю!» — будто дарит свою любовь предзимью, да от волнения не договаривает.
Иногда при потеплении подадут голос и вестники зимы, откочевавшие с севера тихопевы-снегири. Чинно-важно рассевшись на ветках чернолесья, они кого не порадуют своим степенством и ярким убранством? Их синяя курточка и черная шапочка как нельзя лучше подходят к алому переднику. А величальная их песенка — немного веселая, немного грустная и задумчивая — так тиха, что ее можно услышать, находясь совсем рядом с певцом.
Стынет Сухона. Тесно ей под ледяным панцирем. Нет-нет да и прошьет его рельефной дорожкой на молодом льду — наледями рядом с тропинкой. Сбегая с речного льда, она лентой стелется по долине и, ныряя в чернолесье, становится проселком. Петляет вдоль дороги заяц-беляк, молодые осинки разыскивает. Посчастливится — встретит и упавший с саней клок сена. Как тут не потоптаться, не полакомиться сухой ароматной зеленью? Набила оскомину горькая осиновая кора. На радостях косой и скакать перестанет. Ходит!
Бывает, распогодится предзимье. Отступят циклоны на день-другой. Сильный заоблачный ветер растащит сплошную облачность, и в ее разрывах робко улыбнется низкое солнце. Светит ярко, а не греет. Оранжевой луковицей скатится по небосклону и растворится в фиолетовых сумерках предзимнего заката. Ночью мороз за голые пальцы начнет цепляться. Беззвучен льдистый воздух, только выпавший накануне снежок заводит под ногами скрипучий разговор. Таинственно черно-бархатное небо в неверном свете двурогого месяца. Как опрокинутая бездонная чаша, оно чарует далекими звездными мирами. Звезд высыпается больше, чем клюквы на болоте. Ярко мерцает белым, оранжевым, голубым огнем созвездие Цефея. Тут и сам этот мифический царь, и царица Кассиопея, и прекрасная царевна Андромеда, и страшная рыба, пожиравшая людей, и народный герой Персей, убивший рыбу и спасший царевну, и даже конь героя — Пегас.
Полнеба отвели древние греки персонажам мифов и легенд. И надо знать их, чтобы ориентироваться в сверкающей звездной россыпи.
Утро… Над заповедным Шиленгским бором, над заснеженной долиной Сухоны низко-низко протащил сиверко тяжелые косматые облака. И повалил снег. А ветер, набрав силу, гонит новые облака, еще темнее, еще косматее, точно волчьи хвосты. Рванул сиверко, да так, что серая ворона, сидевшая в «дозоре» на макушке ели, не крикнув, кувыркнулась кубарем в подлесок.
Разыгралось глухозимье. С воем понеслись по долине реки его лихие спутники — морозы, вьюги-метели, колючие ветры. Поцелуют — мигом побелеет лицо! За два-три часа передвинут проселок на подветренную сторону, собьют с пути-дороги и опытного водителя, не только шофера-новичка. Заструились, завертелись воронки снежных вихрей, побежали наперегонки по долине к перелеску. Словно отдохнув, выбрались из него и уже кружатся на снежной целине. Исчезли следы на снегу обитателей зимнего леса, пропали звуки, все потонуло в этой игре ветра и снега.
И вдруг темный силуэт женщины выступил из этой круговерти. Массивная сумка на груди стесняла ее движения. «На тяжелый воз рукавицу брось», — подумалось мне…
— Сюда! — кричу.
Женщина устало подходит, придерживая рукой кошелку.
— Давай помогу, — протягиваю я руку к кошелке.
— Нельзя, не положено, — упрямо дернула она подбородком.
— Нельзя, так нельзя. Пошли!
Давит ремень плечо, вбивает ноги по колено в снег, тяжела почтовая сума. А до деревни два километра. Ни пути, ни дороги в такую погоду! Газеты, журналы, быть может, абонентные пенсионные книжки и, разумеется, почтовые переводы, письма… Да, их давным-давно кто-то ждет не дождется…
Нет ни поля, ни леса. Кругом белая круговерть. Шагаем, точно волки: след в след. Так легче. Бегут снежные вихорьки по куску брезента, которым укрыта заботливой рукой почтовая сумка.
…Вечер. Стихла метель, сблизила оба берега Сухоны, и смотрят не насмотрятся они один на другого. Догорела тусклая зимняя заря за лесными увалами. Вверху вместо неба темный омут без звезд, без луны. Внизу, в провалах оврагов, прижались потемки. Отдыхает Шиленгский бор, убаюканный метелью, и видит сквозь потемки, как к нему с далекой речки Ерги подбираются крепкие утренние морозы. Кажется, выживают они из хвойных лап бора остатки влаги, порождая седую изморозь.
Полночь года… Скучная глухая пора! Волочит ветер серую муть облаков, жмет к лесу, ставшему сумрачным, словно неживым. Все в нем спит и в то же время чего-то ждет… Подует ветер, и посыплется белое кружево с еловых лап, оставляя на снежной целине мелкие воронки хвои.
Тихо в лесу. Пустынно в поле… Кажется, ничего живого на земле не осталось. Но это только кажется. Жизнь не замирает ни на минуту. Ни в верхнем ярусе леса, ни в подлеске, ни даже под толщей снега. Зеленые, как в летнюю пору, укрыты снегом тройчатые листочки кислицы. Попробуй, не ленись! Летом эта любительница тенистых ельников кисла, что щавель, а зимой — сама сладость. Только сойдет снег по весне, зеленые куртины ее листьев в мшистых ельниках радуют глаз. В летние дни она как живой барометр: пусть зноем дышит полдень, но, если кислица сложила листочки, жди дождя.
Под снежным покровом дремлет лес, но там и сям проложена лыжня, тянутся ниточки следов лесных обитателей. Лишь «серые разбойники» умеют почти не оставлять следа. Пройдет по вырубке в лесном острове стая, а кажется, что только один зверь перешел чистину. Вот машистый намет волчицы отрезал путь отступления косому, гонит зайца по склону оврага на верную смерть. Впереди, в развилке лощины, лопоухого ждут в засаде переярки… Пятна крови на снегу — все, что осталось от беляка, а дальше снова тянется цепочка волчьих следов. След в след.
Белый клин просеки надвое развалил залепленный снегом ельник и потонул в глухолесье. На просеке свежие наброды краснобрового рябчика. В кустах настрочили стежки бурые лесные мыши, землеройки… Вот ночной след жирующего зайца-беляка. Потопал косой кормиться, тропит себе стежки-дорожки.
Вот рыжим цветком мелькнул в овраге лисий хвост, и еще раз, уже вдали. Не только ночью, но и днем промышляет голодная лиса Патрикеевна. Подбирает отбросы, иной раз и стащит что-нибудь у промысловика-охотника. Подбирается к жирующему беляку, да у зайца уши — торчком! Не так-то просто его сцапать: слух у него отменный. Только облизнется рыжая и потрусит в поля мышковать. На это она мастер первой руки. Стоит только разок мышке пискнуть под снегом, как лисица уже прижала ее. Как бы ни были заняты лесные обитатели своими делами, а нет-нет да и с неясным беспокойством осмотрятся по сторонам, несколько раз понюхают воздух. Весна грядет! Каждый раз неповторимо прекрасная, ибо несет обновление жизни.
Эрл Стенли Гарднер
ДОЛИНА МАЛЕНЬКИХ СТРАХОВ
Рассказ
Перевод с английского Геннадия Дмитриева
Худ. Б. Мокин
От переводчика
Американский писатель Эрл Стенли Гарднер (1899–1970) — автор широко известных романов и повестей, переведенных на многие языки (в том числе и на русский), о подвигах одного из удачливых и блестящих американских адвокатов-детективов» — Перри Мейсоне, защитнике невинных людей, подозреваемых; в совершении тяжких преступлений. Публикуемый здесь забытый рассказ «Долина маленьких страхов» — своеобразная творческая дань Гарднера той любви, которую он с юных лет питал к песчаным просторам пустыни. И что особенно важно отметить, природа пустыни подана Гарднером