нии носила название Иберийские горы. Хеттско-иберийские языки были распространены на территории стран Передней Азии и Средиземного моря. Древнегреческий историк и географ Страбон отождествлял испанских иберов с кавказскими. Язык басков — осколок древнейшей языковой группы. Из иберийского семени пророс распространенный на черноморских берегах иберис.
Мы едем в центр испанской столицы вдоль многоэтажных строений, напоминающих то сложные геометризированные объемы, то различные вариации многообразных форм живой природы. По фасадам зданий ветвится узорная мощь барельефов. Сложными спиралями вьются лестницы, громоздятся сталактиты лесного декора. В архитектурных ансамблях угадывается творческий порыв Антонио Гауди, испанского современника Ле Корбюзье и Оскара Нимейера.
В парке Фуэнто-дель-Берро, облокотившись на античную колонну, ждал нас царскосельский Пушкин, изваянный советским скульптором Олегом Комовым. Остается только воскликнуть вслед за доном Гуаном: «Ах, наконец достигли мы ворот Мадрита! Скоро я полечу по улицам знакомым…»
Мадрид — багровый город, в каменных складках которого, словно в мантиях эльгрековских созданий, трепещут отблески огненных языков истории. Камень, из которого сложен Мадрид, похож на ереванский туф.
В полдень в столице включаются фонтаны, и в уличный водоворот машин врывается Севилла на мраморной колеснице в львиной упряжке. В ее руках свиток.
Символом Мадрида служит медведь. Он упирается массивными лапами в монолитный столб посреди площади Пуэрта-дель-Соль, откуда словно солнечные лучи, расходятся главные мадридские улицы, закованные в каменный панцирь респектабельных зданий, расчлененных снизу аркадами, а сверху разграфленных солнцезащитными жалюзи и зарешеченными балконами.
Покровитель Мадрида — святой Исидор, землепашец с посохом в руке. Его раскрашенное изваяние можно увидеть в муниципальном музее.
По календарю конец мая, но в Мадриде нежарко. По местным понятиям, даже прохладно. Изредка дождит, и тогда город погружается в серебристое свечение асфальтированных магистралей, зеркальных витрин и шуршащих плащей фланирующей толпы.
Смягчается контур города, очерченный зубцами островерхих башен, гребнем крутых крыш, циркулем куполов, штрихами древесных ветвей. В эти часы пейзаж Мадрида импрессионистичен.
Более сорока лет назад Эренбург, будучи в Испании в разгар гражданской войны, сказал о стране: «Ее красота заведомо трагична». Отсвет этой красоты лежит на широкоскулом, по-крестьянски грубом, лице Гонсалеса, нашего знакомого, вызвавшегося сопровождать нас в поездке по городу. Нет, он не профессиональный гид и даже не уроженец Мадрида. Ребенком был увезен в Советский Союз вместе с другими детьми республиканцев. Воспитывался, учился и рос в Москве. И вот теперь, обосновавшись в Мадриде, не хочет упускать возможности показать русским испанскую столицу, не забывая при этом щегольнуть прекрасным знанием Москвы.
У каждой столицы свое историческое ядро. Оно самобытно и не поддается сравнению. Но можно сравнить новые районы двух столиц. В них есть нечто общее. Но вот метро непривлекательно. Ободранные вагончики с дребезгом и скрипом вырываются из земных недр. В вагоне кто-то спит.
— Метро — пристанище бездомных, — говорит Гонсалес, потом рассказывает о мадридских новостях. Оказывается, в испанской столице на гастролях Ленинградский театр оперы и балета имени Кирова. Наш добровольный гид уже побывал на спектаклях. А в залах Прадо экспонируются шедевры Эрмитажа. Гонсалес сумбурен. Он хочет сказать сразу обо всем и успеть еще расспросить о Москве.
Общение с Гонсалесом помогает почувствовать дух сегодняшней Испании, для которой каждая весточка из Советского Союза словно веточка цветущего миндаля. Долгожданная ласточка надежды. Белый голубь мира.
Проезжем Дворец конгрессов — овальное здание из стекла и бетона. Геометрическую простоту фасада завершает монументальная композиция в стиле росписи Леже. Над входом во дворец вьются флаги стран — участниц Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.
— Здесь находится советская делегация, — с гордостью сообщает нам Гонсалес.
Позднее он покажет нам написанные на стенах мелом слова: «Viva comunista» — и с радостью сообщит:
— Скоро вернется на родину «Герника» Пикассо[11]. Ждем не дождемся возвращения этого великого антифашистского произведения. Пикассо слишком долго находился под запретом. Посетите непременно Музей современного искусства. Увидите жемчужину раннего Пикассо «Даму в голубом».
В этот музей ведет широкая эспланада, переходящая в спиральную лестницу. Декоративные агавы, кактусы и юкки кажутся скульптурными изваяниями.
Неподалеку — Прадо. Впервые мы увидели его поздним вечером. Здание музея темнело наподобие огромного органа в глубине Плаца Кановас, вызывая в памяти строки Владимира Луговского: «В двенадцать ночи тяжек темный Лувр. Едва подсвеченные фонарями, громады камня медленно уходят по всем ночным законам перспективы…» Великие хранилища картин имеют нечто общее в своем внешнем обличье. В центре площади фонтан вздымал радужные арки. Казалось, это светящиеся пропилеи, огненный мост, ведущий к Прадо.
В залах Прадо кипят титанические страсти. Багровеют библейские раны на жилистых телах мучеников Риберы. Иероним Босх показывает уродство бесчисленных чудовищ. Тусклым золотом отливают тяжелые холсты Тициана. Отсвет первой любви несут крестьянские лица мадонн Мурильо. Жестокой аскезой веет от сосредоточенных молений Сурбарана, мистических видений Рибальты. Горячий пепел душит грешников Эль Греко. Из пепла воспрянул трагический мир Гойи. Гризайли Гойи и Пикассо вступают в магическое колористическое единство, и тогда коренная общность творческой природы Гойи и Пикассо становится очевидной.
Разносторонний гений Веласкеса здесь особенно нагляден. Придворный живописец, сосредоточивший внимание на кружевных воротниках и накрахмаленных манжетах, лайковых перчатках и тяжелых складках бархатных мантий, вдруг предстает во всем блеске искусного баталиста. «Взятие Бреды» оглушает. Сверкает лес копий, вздымаемых испанскими солдатами. Сизой пылью задымлен их путь…
Веласкес прожил в Мадриде более тридцати лет. Его полотна пропитаны воздухом столицы.
Мы живем в отеле «Веласкес». Это в центре, на улице Веласкеса. Отель облицован все тем же розовым камнем, который придает мадридским кварталам спокойное багровое свечение. Интерьер отделан под старину. Тяжелая барочная мебель: витые ножки кресел, стульев и столов, канделябры на мраморных подставках, золоченые завитки зеркальных рам… Балконная дверь выводит в патио мавританского стиля, украшенный декоративными растениями. Внизу двор, узкий квадратный колодец, на дне которого густая запущенная зелень и аляповатые статуи. Почти не слышен гул столицы. Солнце, выглянув из-за тучи, неожиданно обожгло горячими лучами. Из серого небо сразу стало лучисто-синим, как шелковый штоф, которым обтянуты стены внутренних покоев королевского дворца.
«Небо над Мадридом называют небом Веласкеса», — сообщает туристический проспект. Ни один испанский художник не смог передать все оттенки мадридского воздуха так, как удалось Веласкесу, уроженцу Севильи, призванному в столицу, чтобы живописать будничную роскошь королевского двора, портреты августейших особ, на лицах которых вечная тень дворцовых интриг.
Галле-де-Веласкес выводит на Галле-де-Алкале, ставшую центральной артерией города еще в средневековье. Не здесь ли совершал свои медлительные прогулки Веласкес, пытаясь стряхнуть с себя груз повседневных забот и глядя в небо…
Оно чаще всего безоблачное. Благодаря своему географическому положению Мадрид считается самым безоблачным городом в Европе. Он расположен посредине Пиренейского полуострова на высоте 650 метров над уровнем моря. Атмосферное давление в среднем 706 миллиметров.
Ветер летит сюда с холмов Гвадарамы, неся, согласно справочникам, аромат пиний и цитрусовых. Свежесть утра мы ощущаем сквозь плотные портьеры гостиничного убранства, укрываясь спросонок красными шерстяными пледами поверх одеял. Однако чистота воздуха весьма относительна. Мадрид, как многие столицы мира, пропитан бензиновыми испарениями, от которых жители ищут спасения под зелеными кронами старинных парков. В воскресный День в парках полно народу. Сюда выезжают целыми семьями, Располагаясь прямо на траве. Люди завтракают, играют с детьми, редаются беседам и развлечениям. Испанцы скромны в одежде. Спокойны строгие линии женских платьев, мужских костюмов. И только дети нарядны. Девочки похожи на маленьких инфант, сошедших с полотен Веласкеса. Длинные оборчатые платья, распущенные по плечам волосы, живые розы, приколотые к корсетам или застрявшие в кудрях, отличают маленьких испанок. Мальчики тоже подчас одеты в костюмы, напоминающие бархатные камзолы средневековья, или матросские форменки. И тщетно я искала мальчика в черной пилотке с красной кисточкой, испанского мальчика из своего детства.
— В этом сезоне, — сообщает гид, — в моде сочетание красного с белым. — Алые юбки, словно окрашенные закатом паруса колумбовых каравелл, реют на фоне зеркальных витрин. Рекламные щиты демонстрируют длинноногих загорелых красоток в красных купальниках. Черные провалы метро выбрасывают барселонского моряка на освещенную рекламными бликами центральную площадь. Он напоминает мне черного альбатроса.
Мраморные львы вместе с вооруженными автоматчиками охраняют здание кортесов (испанский парламент). Незыблемой скалой возвышается над площадью Испании памятник Сервантесу. Красноватый, под цвет кастильских холмов, обелиск завершен аллегорическими скульптурами, поддерживающими земную сферу. Дон-Кихот и Санчо Панса — два всадника словно сошли со страниц каменной книги, которую держит на коленях сидящий в кресле Сервантес. Его беломраморное изваяние отражается в зеркальной глубине бассейна. Кажется, он парит над землей…