«Милая, добрая мамочка! Прошу тебя, только не плачь. Береги свое здоровье. Я не хотела причинить тебе горе своей гибелью. Я держалась до последних сил. Но, видимо, каждому уготована своя смерть. Кто-то умирает раньше, кто-то позже. Мне суждено раньше, от голода. Как жалко, мамочка, что я не успела рассчитаться с тобой за все хорошее, что ты мне сделала. Не успела вернуть тебе даже сотой доли. А ты ведь у нас слишком много пережила и перенесла…
А вы — Павлик, Толик, Марийка, Галя и Иза — берегите маму. Нас у нее много, а она у нас одна. Будьте внимательны и заботливы…
Папа, и ты должен быть внимательнее к маме. Ведь вы прожили такую длинную совместную жизнь, вы оба старенькие, и вам нужно крепко держаться друг друга.
Мамочка! Еще раз прошу не горевать. Береги себя для внуков. Они ведь у тебя такие симпатичные.
Прощай. Ваша дочь и сестра Валя (романтик)».
Наступил долгожданный четверг, когда она может съесть свои двадцать пять граммов мяса. Но после травы оно кажется безвкусным, хотя ест она с удовольствием и старается жевать долго.
В дневнике Валя записала:
«Если продержусь еще месяц (грандиозные планы!), то буду, наверное, еще в два раза миниатюрней. Страшно будет меня только в гроб укладывать…
Вчера, видно, у меня либо проявилась женская слабость, либо организм снимал напряжение. Ревела ужасно. Даже стыдно сегодня…
День проходит как обычно. С утра приступаю к вязанию. Это пока единственное занятие, которое не требует больших усилий и скрашивает одиночество…»
В этот ясный и солнечный день она не рискнула продолжать работу в землянке. Руки были стерты до такой степени, что даже спицы держать было больно. Она перебинтовала их и решила день переждать на «легкой работе».
Вале Борцевой, своей подруге, написала длинное письмо с поручениями — что сделать с ее вещами после смерти. Просила похоронить с фатой невесты. Мешочки с вязанием и нитками просила отдать Кирпичевой.
…Засыпая, Валя загадала: «Если останусь жива, пусть приснится хороший сон. Сны с четверга на пятницу, говорят, сбываются».
И ей приснился странный сон. Идет она по степи и видит старушку, сидящую прямо на земле. Спрашивает ее Валя:
«Нас найдут, бабушка?»
«Найдут, доченька… Найдут», — она несколько раз повторила «найдут» и исчезла… А потом ей приснился дом.
Мама с папой стоят на крыльце и смотрят на нее. Валя идет к дому, а Павлик бежит перед ней и кричит: «Валя приехала!..»
На следующее утро она долго не могла прийти в себя: болело все тело. Вспоминала ночной сон и спрашивала себя — почему она задала старухе вопрос: «Нас найдут?» Не «меня», а именно «нас». Наверное, имела в виду и Адамчука…
Почему-то ее окончательно оставили силы. Валя даже не могла заставить себя встать и пойти умыться. Лежала и вспоминала родных. Думала о том, что Валя Борцева обязательно съездит за нее в Ленинград и на море. А ей, видимо, суждено умереть здесь, в этой машине или в землянке, которую она вырыла себе, как могилу…
Но нет, так просто нельзя сдаваться! Да, да, она продержится назло смерти, как и решила — три месяца!
В одиннадцать она все-таки вышла из кабины и заметила, что вокруг машины стало больше волчьих следов. «Подбираются», — подумала она.
…Вернувшись в кабину, подумала о том, что в ближайшие дни надо как следует оборудовать землянку. Ведь если на степь обрушатся холодные ветры с севера, если неожиданно, как здесь бывает, начнутся сильные метели, в кабине ей не высидеть.
…Что-то зажужжало в ушах. «Опять, — решила она, — звенит камыш…» Шум все ближе. И вот грохот мотора заложил уши. Она быстро открыла дверцу — над машиной пролетел Ан-2… Она почувствовала неожиданную слабость, не могла даже выйти из машины, чтобы взмахнуть рукой. Самолет прогремел над ней и стал удаляться. «Что это? Почему?» Ей сдавило горло. Она встала на подножку машины. Самолет уходил все дальше… «Куда же они?!» А потом он пошел на разворот. «Заметили!!!» Он сделал еще круг и стал снижаться в полукилометре от машины — там, где кончались холмы и степь была ровной.
Валя сползла с подножки и пошла навстречу тем, кто бежал к ней. Вот они все ближе. Двое в форме пилотов. И еще один в куртке.
Валя упала им на руки.
«Я жива, родненькие, — шептала она. — Все хорошо… Только есть очень хочется… Спасибо, родненькие…»
Вечером она крепко уснула в больнице поселка Сарбулак. И впервые спала без сновидений. Миновали двадцать девятые сутки испытания.
Владимира Онуфриевича Адамчука охотники увидели через две недели после того, как он покинул машину и отправился на поиски жилья. Он был измучен, предельно истощен и не мог стоять на ногах. Почти все эти дни он шел, кружась по степи, иногда по нескольку раз возвращаясь на одно и то же место. Сапоги развалились, и он их выбросил. Обмотал ноги лоскутами от порванной рубахи. Но скоро ноги превратились в сплошную кровоточащую рану.
Лишь после того, как был найден Адамчук, поисковые группы смогли определить приблизительно район местонахождения пропавшей машины. Авиаторы поднялись в воздух только тогда, когда видимость в этом районе улучшилась. А произошло это на двадцать восьмые сутки со дня отъезда Адамчука и Кауртаевой…
Итак, все закончилось благополучно. Уже через месяц, подлечив ноги, Владимир Онуфриевич Адамчук снова вышел на работу. А Валентина Кауртаева все-таки съездила в отпуск на Черное море, а вскоре после этого вышла замуж.
Григорий Резниченко
ЖИЗНЬ ДВИЖЕТСЯСО СКОРОСТЬЮ ЛОШАДИ
Очерк
Худ. О. Турков
Фото подобраны автором
Несправедливость не всегда связана с каким-нибудь действием; часто она состоит именно в бездействии.
Небольшой поселок Спринт Гарден лежит в стороне от оживленных дорог, по которым с бешеной скоростью мчатся роскошные лимузины. За сотни миль от Спринт Гардена люди возводят гигантские небоскребы, строят корабли, самолеты, зажигают по вечерам электрические лампочки, разговаривают по телефону, включают телевизоры. Одним словом, пользуются всеми благами современной цивилизации. А здесь, в Спринг Гардене и десятке подобных поселков, разбросанных по склонам покатых холмов Пенсильвании, как только стемнеет, появляются в окнах небольших домов под серыми крышами и трепещут от легкого дуновения ветерка красные язычки керосиновых ламп.
В Спринг Гардене мы оказались почти случайно. Специально в эти края поездка не планировалась. Селение оказалось на нашем пути в Вестминстерский частный колледж, где нам предстояло выступить перед студенческой аудиторией…
Середина ноября. В Питсбурге неожиданно и резко похолодало. Небо заволокли низкие серые облака, подул холодный ветер. Вот-вот пойдет снег. Не успели мы отъехать и десяти миль от города, как в воздухе закружились лохматые снежинки. Дорога становится скользкой, и Джон Селтен, преподаватель колледжа, сбавляет скорость.
— Первый снег. В этом году он пошел раньше обычного на целый месяц, — замечает он, сворачивая с главной магистрали на узкую ленточку асфальта, убегающую вверх по горам. Маленькие деревни, одиноко стоящие фермы сменяет подчеркнуто темная на фоне опустившегося на землю белого покрывала полоса леса, и снова — одинокие фермы, деревни, леса.
В белесой, упругими волнами налетавшей на наш микроавтобус снежной пелене мы не сразу заметили, что места, в которые забросил нас случай, резко отличаются от привычного американского пейзажа: не видно столбов с множеством телефонных и электрических проводов, нет уличного освещения, световой рекламы, не обнаружили мы, сколько ни старались, ни одной телевизионной антенны. Казалось, что мы попали в средневековые поселения: серые дома, серые высокие заборы. Окрестности вокруг напоминают деревню, брошенную жителями из-за какого-нибудь стихийного бедствия. Местность, иногда гладкая, ровная, иногда каменистая, поросшая кое-где лесом, простирается на десятки миль.
Джон Селтен, осторожно объезжая» появившиеся на дороге сугробы, медленно, чуть растягивая слова, рассказывал:
— Когда я был еще мальчишкой и жил в небольшом пенсильванском городке Рединг, родители часто посылали меня навещать бабушку. Она жила на ферме в белом деревянном домике в нескольких милях от нас. А я взял себе за правило вместо того, чтобы идти к бабушке, бегать по утрам через поля на ферму, где жила семья эймишей, членов религиозной секты, поиграть с их детьми, прокатиться в длинных фургонах. Иногда я помогал им убирать пшеницу, кукурузу, табак. Мне тогда казалось, да и сейчас я так думаю, что эймиши живут в другом мире. Недавно я был в графстве Ланкастер, и опять меня охватило испытанное еще в детстве чувство удивления от того, как эймишам и в меньшей степени их соседям — меннонитам удается сопротивляться вторжению современной цивилизации.
Джон прервал свой рассказ. Вдали, на окраине Спринг Гардена, показалась заправочная колонка — у нас бензин был на исходе. Разразившийся энергетический кризис, о котором беспрестанно говорят во всем мире, а в США в особенности, диктует свои законы и сулит владельцам нефтяных компаний огромные, даже не снившиеся раньше барыши. А для потребителя это оборачивается постоянно растущими расходами на бензин, и Селтен заплатил около двадцати долларов, в пять раз больше, чем это стоило бы ему в 1970 году.
Деревня Спринг Гарден с двумя десятками белых и серых аккуратных домиков и таким же количеством больших деревянных амбаров, разбросанных друг от друга на приличном расстоянии, притулилась у самого подножия крутого, голого, как остриженная голова, холма с хохолком густого, но невысокого леса на вершине. Снегопад почти прекратился, а тот снег, что лег на землю, начал Таять. Мы стороной объезжаем селение. По обочине дороги идет высокий, не по погоде легко одетый человек с большой окладистой бородой, в. черной широкополой шляпе. Пустынно. На дороге, кроме нашей машины да идущего навстречу человека, никого. Джон сбавляет ход, давая нам возможность лучше разглядеть его. Поравнялись. Он поднял, приветствуя нас, руку.