— Такое бывает редко, — прокомментировал Джон. — Эймиши обычно нелюдимы.
Мы замечаем, что у одного, другого дома на длинной веревке между деревьями колышется в такт набегающему ветру застывшая от легкого мороза женская одежда.
— В тех домах скоро будет свадьба, — объяснял водитель микроавтобуса. — По традиции за неделю до свадьбы невеста стирает всю свою одежду и развешивает перед домом.
Получая от Джона все новые и новые сведения о жизни эймишей, мы просим преподавателя колледжа познакомить нас с ними. Действительно, редко сейчас можно, встретить людей, которые не признавали бы достижений цивилизации, отказывались от ее удобств. Джон, взглянув на нас, пообещал в один из дней показать нам Спринг Гарден, познакомить с жизнью селения.
Селтен сдержал слово. Недели через две мы отправились в страну эймишей. В дороге наш гид поведал нам кое-что из истории этих людей.
Эймиши составляют часть религиозного меннонитского движения периода Реформации, возникшего в начале XVI века в Швейцарии и получившего название по имени священника римской католической церкви Менно Симонса, который присоединился к этой группе в 1636 году. Спустя почти сто лет в меннонитском движении произошел раскол. Главная его причина — расхождение по поводу того, как должны относиться члены религиозной секты меннонитов к лицам другой религии, особенно к тем, кто отлучен от церкви. Эймиши, руководимые Д. Эйманом, швейцарским архиепископом (отсюда и происходит название секты), требовали полного игнорирования подобных личностей. Меннониты к этой проблеме отнеслись более лояльно. Начавшиеся преследования вынудили эймишей покинуть Европу. И сейчас на Европейском континенте нет ни одного человека, исповедующего религиозные принципы эймишей.
В США они известны с 1727 года как первые поселенцы в Пенсильвании. Они и поныне живут главным образом в этом штате. Но некоторые группы эймишей поселились в штатах Огайо и Индиана, а также Онтарио в Канаде. Сейчас их в Северной Америке насчитывается около 45 тысяч человек. Они консервативны в укладе жизни, носят одежду образца XVII–XVIII веков. Женщины надевают простые черные платья, шапочки на стянутых в узел на затылке волосах и шали, а мужчины, традиционно не бреясь, носят широкополые шляпы с детского возраста. Одежда не имеет никаких украшений. Пришивать пуговицы к пиджакам, жилетам или платьям не положено. Их заменяют крючки и тесемки. Большинство эймишей живут почти так же, как их предки два века назад.
В этом мы убедились, как только оказались в графстве Ланкастер, свернув с широкой асфальтированной дороги. Вокруг царствовало пасторальное умиротворение. На равнинной глади хорошо ухоженных полей, чередующихся с перелесками, нас опять, как и в первый раз, поразило отсутствие привычных глазу телефонных и электрических столбов.
— Электричество не упоминается в священных книгах, — подчеркнул один из эймишей.
Кстати, таких, кто бы хотел побеседовать с нами, оказалось немного, а те, что шли навстречу, ставили непременное условие: не упоминать в печати их имен.
— Телефонов в наших домах нет. Но мне однажды втайне от других все же пришлось им воспользоваться, — признался нам другой житель поселка. — Поздней ночью, когда у жены начались тяжелые роды, я рискнул вызвать врача из соседнего городка, где есть все, чего у нас нет. Иначе жена бы погибла. Один раз в своей жизни я ездил на такси. Привозил ветврача для осмотра моей лошади. В обоих случаях я поступал неправильно, — подвел итог своему рассказу эймиш.
Большинство, здешних жителей ни при каких условиях не используют автомобилей и тракторов в сельском хозяйстве — основном их занятии, они отказались также от радио, телевидения, телефона и домашней бытовой техники. Но фермер, заинтересованный в получении большей прибыли, иногда может позволить себе послушать передающиеся по радио сведения о ценах на сельскохозяйственные продукты, о прогнозах погоды. Иногда он разрешает наемному рабочему, не относящемуся к секте, приносить на участок транзисторный приемник. Но это бывает очень редко. В своем труде крестьяне пользуются лишь повозками и простым сельскохозяйственным инвентарем, главная тягловая сила у них по-прежнему лошадь.
— О себе мы заботимся сами, — говорил бородач, которому мы пообещали не называть его имени. Эти слова прозвучали не столько с гордостью, сколько с безошибочной уверенностью, что на малейшую государственную помощь рассчитывать не приходится.
И действительно, эймиши живут сами по себе. Государство не ссужает им никаких средств. Зато налоги оно взимает исправно. Эймиши сами заботятся о своей земле, выращивают скот, шьют одежду. Строгие церковные правила не мешают им быть хорошими фермерами: Угодья в Ланкастере — одни из самых богатых. Графство нередко называют «садом Америки». Ведь и само название селения Спринг Гарден в переводе означает «весенний сад».
О нашем визите Джон накануне сообщил агенту по продаже земельных участков Гордону Клингу, который в этих местах был своим человеком и очень нам помог.
— Земля нынче в Америке подскочила в цене, — рассказывал Гордон Клинг. — Но эймиш ни при каких обстоятельствах не продаст свой участок постороннему. Он скорее уступит его за полцены кому-нибудь из числа своей секты. Если же появляется возможность приобрести землю у постороннего, эймиш готов выложить за нее втридорога.
Вчетвером мы едем к одному, второму, третьему дому, выходим из автомобиля, снова садимся в него, подъезжаем то к одной, то к другой ферме, но все тщетно. Еще издали, завидев машину, люди отворачиваются, прячутся в доме, закрывают ворота, запираются. Никто не хочет общаться с нами. Даже Клинг не мог помочь, «заработав» за полчаса массу неодобрительных, косых взглядов. И тут Джона осенила великолепная идея. Мы направляемся в места, где он провел свое детство, благо это, по американским понятиям, совсем близко — сто миль с лишним, менее двух часов езды.
Через милю-другую проезжаем мимо похожих на длинные черные ящики повозок эймишей. Кучера, грузные бородатые люди, смотрят прямо вперед или отворачиваются, когда машина проезжает мимо.
Но вот и ферма эймишей, куда бегал когда-то поиграть Джон. Он вышел из машины, поглядел на табличку, где значилась фамилия владельца фермы: Вильям Смакер. Она оказалась незнакомой нашему проводнику.
— Мистер Вейлер давно умер, — уныло сказал Смакер, новый хозяин фермы, когда мы подошли к дому. — Я его зять, — хозяин замолчал, ожидая, не последуют ли какие-нибудь вопросы.
В руках он держал измятую, потертую кожаную конскую упряжь. Полевые работы закончились, и фермер решил, видимо, ее починить.
— Когда я был маленьким, часто играл на этой ферме, — сказал Джон, и лицо Вильяма Смакера немножко просветлело, стало приветливее. Селтен перешел к главному, ради чего мы приехали сюда.
— Эти двое, — представил он нас, — журналисты из Советского Союза, они хотели бы познакомиться с вами.
Фермер не проявил никакого интереса к стране, которую мы представляли, а при слове «журналисты» совсем сник, им снова овладела скованность, уныние появилось на лице. Он безразлично обвел глазами незнакомых людей. На вид Вильяму Смакеру было лет сорок. Лицо смуглое, бородатое, но без усов, эймиши их не отпускают. Тонкие морщинки рассекали округлые щеки. Плоская с широкими полями шляпа затеняла лицо, и глаз почти не было видно. Длинные волосатые руки Вильям почти не вынимал из карманов. На нем были грубые брюки, домотканая с высоким воротником рубашка.
Наступило тягостное молчание. Мы стояли у калитки, взгляды наши никак не могли встретиться.
— Здесь так много людей ходит, вопросы задают всякие… А нам хотелось, чтобы нас оставили в покое, — сказал вдруг низким голосом Вильям и, как нам показалось, испугался собственных слов. Бросил на землю упряжь, пошарил зачем-то в карманах и потом заискивающе добавил, обращаясь к Джону:
— Вы знали мою жену? Да, она была дочерью мистера Вейлера. Входите, входите, вы ее увидите.
Миссис Смакор, полноватая хорошенькая женщина средних лет, была одета в ярко-зеленое платье с повязанным поверх него красным фартуком до земли. Она стояла возле низенькой белой изгороди и кормила цыплят. Джону она сказала, что помнит его.
— Вы часто приходили к нам…
— Этих цыплят мы откармливаем на жаркое, — сказал муж. — Несушки там, — он показал рукой на огромное серое здание, поставленное на старый каменный фундамент, — в сарае. Этот сарай новый. Старый амбар Вейлера сгорел два года назад.
По старинному обычаю амбар или дом эймиши строят сообща. Когда здание сгорает или ветшает, хозяин договаривается с соседями о дне строительства нового. И вот с восходом солнца появляются со всем необходимым для стройки повозки, нагруженные лесом, и до ста мужчин собирается тут. Одного дня обычно достаточно, чтобы соорудить хозяйственное строение.
— Мы строили его два дня, слишком велик был старый фундамент, — пожаловался Вильям. — Куда мне такой большой, у нас одна лошадь и две коровы. Молока хватает всей семье, а у меня ведь восемь детей, но, правда, будут еще.
Около изгороди, за которой шустрые цыплята клевали зерно, возвышается небольшой холмик, поросший травой, с маленькой деревянной дверью. Это погреб, где семья Смакеров хранит мясные и молочные продукты. Рядом второй «холодильник». Он предназначен для овощей.
Вильям поднял с земли конскую упряжь, которую собирался чинить, и мы пошли в новый сарай. В просторном, ладно распланированном сарае безупречный порядок. Фермер повесил упряжь на один из штырей, вбитых в доску, медленно проговорил:
— Хорошая сбруя. Она служила еще моему деду. Когда-нибудь я передам ее сыну. Старшему восемнадцать. Он скоро женится, я думаю. Там, — Смакер показал в поле за сараем, — я построю для него дом. Так уж мы живем. Такой обычай. Когда сын женится, отец должен дать ему дом и землю, если у него есть возможность.