Выше мы упоминали «Поднятую целину», хутор Гремячий с его запахами вишневых садов. А что сказать о «Тихом Доне»? Шолохов раскрыл здесь все разнообразие запахов донских просторов, без них наше представление об этом крае было бы обедненным, неполным. Мы как бы вдыхаем густые запахи цветущих садов, улавливаем аромат меда, пахнущего чабрецом, троицей, луговым цветом; в утренней тишине сада ощущаем запах крапивы и росы, доносящийся из сенцев запах перекисших хмелин и пряной богородицыной травки; слышим парной запах скотьего база, ременной сбруи, человеческих тел; заглядываем в кизячник, где густо пахнет сухим навозом, выпревшей соломой, объедьями сена. А вот картина засушливого лета: «Терпкий воздух был густ, ветер сух, полыней; земля, пропитанная все той же горечью всесильной полыни, тосковала о прохладе». Подобных картин, раскрывающих глубины жизни через запахи, много в романе, и это усиливает его эстетическое начало, реалистическое звучание.
Благоухающая природа органически входит в содержание лирической поэзии. Особое место здесь принадлежит Афанасию Фету. Его лирика, раскрывающая очарование природы, не могла пройти мимо источаемого ею аромата.
Приветствую тебя, мой добрый старый сад,
Цветущих лет цветущее наследство!
С улыбкой горькою я пью твой аромат,
Которым некогда мое дышало детство.
Поэт утверждал: «Цветы и песни с давних лет в благоухающем союзе». Его душа наполнялась восторгом в атмосфере цветущего сада, и потому сами стихи как бы дышат ароматом:
«Благовонные красы под алмазами росы»;
«У дыханья цветов есть понятный язык»;
«Вечный край благовонных цветов»;
«Цветом липы воздух пьян»;
«Чтоб восприняли мы сердцами весь аромат ее души!»
Отзывчива на благоухание природы лира Ивана Бунина. Ароматы как бы сами собой вливаются в сюжетную канву его произведений и, наполняя их, становятся неотъемлемой принадлежностью пейзажа. Вот взятое наугад описание соловьиной ночи:
Когда же, медленно слабея,
Дождь отшумел и замер гром,
Ночь переполнила аллеи
Благоуханьем и теплом.
Пар, неподвижный и пахучий,
Стоял в хлебах. Спала Земля,
Заря чуть теплилась под тучей
Полоской алого огня.
А вот отрывок из его прозы: «Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и — запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести».
Кажется, у Бунина много общего с Фетом — те же тенистые аллеи, кусты роз и жасмина, всякого рода уединенные уголки. Но не они одни. Мир его шире, благоухающие источники богаче. Он, например, замечает острый залах лопухов, ржаной аромат новой соломы и мякины; теплый запах талых крыш, дыма, жилья. Входя в дом, различает запахи старой мебели красного дерева и сушеного липового цвета. Бунин неравнодушен к грибному благоуханию: «Грибы сошли, но крепко пахнет в оврагах сыростью грибной». Самое удивительное в том, что в запахах он улавливает не только настоящее, но и минувшее, как бы чудом сохранившееся в настоящем. Так, в запахе дикой травы он ощущает древние времена.
Иной мир и иные благоухающие источники открываются в лирике Сергея Есенина — поэта самобытного и истинно народного. Он донес до читателя специфический запах крестьянской избы, источающей нежный аромат рыхлых драчен в соединении с терпким духом хомутного дегтя. Но есть и образы высоких обобщений: «Изба-старуха челюстью порога жует пахучий мякиш тишины».
Не раз возвращается он к запахам, связанным с крестьянским трудом: «Ароматней медуницы пахнет жней веселых пот», «Черная, потом пропахшая выть, как мне тебя не ласкать, не любить?», «Духовитые дубравы кличут ветками к реке», «Тянусь к теплу, вдыхаю запах хлеба».
Порой он воспринимает запахи по настроению: «И душа моя — поле безбрежное — дышит запахом меда и роз».
Для сельского жителя средней полосы особенно близок и дорог аромат яблочного благоухания, в первую очередь антоновки, аниса, коричных. Южане ценят запах цитрусовых — лимона, мандарина. Горожанин и на юге и на севере равно пристрастен к аромату чая и кофе. Но есть аромат более сильного свойства, хотя мы часто не замечаем его. Речь идет о хлебе. Хлебный запах может служить общим эквивалентом благоухающей природы — приятно-духовитый, бодрящий, ласково-теплый, дарящий самую большую радость, ощущение жизненной силы. В нем соединились запахи земли, солнца и трудовых усилий. Ему посвятил стихи советский поэт В. Гришин.
Удивителен запах хлеба!
Этот запах нам с детства знаком.
Пахнет хлеб и степью, и небом,
И травой, и парным молоком.
Пахнет хлеб раскаленным подом,
Теплым снегом, и вешней грозой,
И мужицким соленым потом,
А порой и мужицкой слезой.
Ах как вкусен хлеб! До чего же
И душист он и пышен, как пух.
Лишь пресытившийся не может
До конца оценить хлебный дух.
Благоухающее очарование исходит порой не только от природных источников, но и от самой жизни. Ароматом полнится жизнь. Мы ощущаем его не обонянием, а сердцем, когда добиваемся желанных успехов, осуществляем большую цель, пробиваясь через тернии к звездам.
Мы живем в знаменательный век планомерного облагораживания природы, оптимизации общения с зеленым царством, что составляет одну из предпосылок всеобщего добра и счастья, одно из слагаемых программы коммунистического созидания. Закладываются новые сады и парки, леса и полезащитные полосы. Селекционеры выводят новые сорта культурных растений. Благоуханием и красотой полнятся наши края. Это о них стихи поэта Леонида Мартынова: «Земля, великая красавица, еще красивее становится».
Александр Рогов
В ОБЪЕКТИВЕ — ПЕСЧАНЫЕВОЛНЫ
Очерк
Худ. Л. Костина
Цветное фото автора
Трудно сказать, что для меня значит больше: профессия инженера-механика или увлечение подводными исследованиями. Конечно, работа есть работа, но вот уже более двадцати лет я провожу отпуск в подводных экспедициях. Не одну сотню часов плавал в глубинах морей с аквалангом за плечами и подводным фотоаппаратом в руках. И по сей день не расстаюсь со снаряжением легководолаза, потому что люблю море и крепко дружу с людьми, которые первыми привлекли аквалангистов к морским экспедициям. Наши маршруты пролегали в самые отдаленные уголки страны, даже в те моря, которые ранее казались недоступными.
И с кормы судна, и сквозь стекло легководолазной маски хорошо видели мы, что нет двух одинаковых морей и в глубине у каждого свой аромат, свой цвет и свое неповторимое убранство. Любая акватория — Каспий ли то был или Японское море, Баренцево или Берингово — хранит и на побережье, и в глубине следы деятельности человека. И необычайно увлекательно изучать взаимосвязи живого морского мира, его природные механизмы. В этом мы оказывали помощь специалистам.
Первые шаги давались трудно — море не вдруг открыло для нас свои глубины, везде это была грозная и своенравная стихия, с которой требовалось обращаться умело, не рисковать без надобности. Постепенно приходил опыт, а с ним уверенность в своих силах.
Охотно принял я предложение участвовать в экспедиции, изучавшей рельеф дна Белого моря. Она была необычной — предстояли наблюдения за движением донных песчаных волн. Подобных исследований ранее не проводили, поэтому предстояло решить немало интересных и сложных задач. Работы велись вблизи Соловецких островов, и база экспедиции находилась на этом заповедном архипелаге.
Белое море можно разделить на семь районов: воронка, горло, бассейн и четыре залива. Воронка связывает горло с Баренцевым морем, а заливы смотрят в разные стороны света.
Соловецкие острова лежат на условной границе между бассейном и Онежским заливом. Колебания уровня воды и приливно-отливные течения в указанных районах неодинаковы, наиболее динамичны они именно на этой границе. Здесь в 1973–1974 годах лабораторией литодинамики Института океанологии АН СССР имени Ширшова были обнаружены на дне моря песчаные волны необычайно крупных размеров: расстояние между соседними гребнями волн доходило до шести метров, а в высоту они достигали трех-четырех метров. Песчаные волны непрестанно перемещаются: приливно-отливные и постоянные течения сдвигают их. Это движение имеет определенные направления и скорость, и требовалось изучить его. Потоки воды меняются дважды в сутки, это дает возможность в динамике наблюдать процесс перемещения песка. Наблюдения предстояло проводить в районе Соловецких островов, в местах, удаленных от берегов и открытых ветрам и течениям. Здесь нужен был помимо всего прочего еще и фотоаппарат-робот, который должен был бы работать сутки или двое независимо от состояния стихии. Фотографировать же водолазы могли только в краткие промежутки времени, не более 30 минут в сутки, когда вода была относительно спокойна между приливом и отливом.
Тот, кто уже погружался здесь, рассказывал нам, что после краткого затишья вблизи островов начинали вихриться потоки и струи, которые отрывали аквалангистов от дна и уносили их в сторону.
Экспедицией руководил Марк Толчинский — мой товарищ по клубу аквалангистов в МВТУ имени Баумана — ученый и энтузиаст подводных исследований. Пригласив меня, он сразу поделился заботами о подводном аппарате-фоторегистраторе. Подобного аппарата просто не существовало. А экспедиция уже работала, были обследованы и отобраны для съемок участки дна с необычными волнами, отлажена методика погружений. И Марк решил изготовить прибор собственными силами. Он должен был быть безотказным и таким, чтобы можно было использовать для его изготовления обычные узлы и детали. Здесь нам пом