Наконец уступы и уступчики, которыми покрыта скала, кончились, и мы увидели дно. Около скалы песок вынесло течением, под утесом ложбина, переходящая в песчаную гряду. Но это была вполне «нормальная» полуметровой высоты волна, а не «гора», с которой я мечтал встретиться. Дно вокруг скалы не было плоским, среди песчаных волн возвышались гряды камней и отдельные островки, которые, наверное, и задерживали стремительные потоки воды, мешая образованию крупных песчаных валов.
В одном месте темнели углубления, похожие на норы. К одной из них подплыл мой спутник, в тот же миг из темной щели вылетел клубок мути, и крупная рыба повисла на пике. Принятая мною за камень голова зубатки привлекла внимание аквалангиста, но за свое любопытство он мог поплатиться, хорошо, что хищница сомкнула челюсти на металлическом пруте. Извиваясь и скользя по стержню пики, рыба все ближе подбиралась к руке незадачливого наблюдателя.
В то мгновение в руках у меня был фотоаппарат, и вместо съемки я кинулся на выручку товарища. Размахивая фотобоксом, не приспособленным для рукопашной схватки, все же ухитрился зацепить им зубатку. Мне удалось отстранить ее от руки аквалангиста, но на мои удары рыба отреагировала, как злая собака на палку: она разомкнула челюсти и, бросив пику, кинулась ко мне. Миг, и зубастая пасть сомкнулась на одной из рукояток аппарата. Теперь я почувствовал могучую силу ее тела, трудно сказать, кто кого разворачивал и крутил в морской воде — я рыбу или она меня. И хотя борьба шла с переменным успехом, мне все же удалось прижать противника к скале. Мой напарник сумел пустить в дело свое оружие и пронзил зубатку острием пики. Однако рыба продолжала терзать мой фотобокс.
Так, переплетенные в боевой схватке, мы и всплыли на поверхность, и здесь зубатка, выбросив из пасти фототехнику, принялась цапать все, что попадало ей в пасть. Общими усилиями закинули мы неистовую рыбу в лодку, но и там она причинила хлопоты — гребцам не сразу удалось утихомирить ее: ведь у них не было оборонительного оружия. Обычно беломорские рыбаки, выходя в море, берут с собой деревянные колотушки, чтобы оглушать вынутых из сетей свирепых зубаток, пасти которых вооружены острыми и крепкими, как гвозди, зубами.
Наконец и мы забрались в лодку, но время потеряно, а прилив набирает силу. Пришлось Виктору тренироваться в следующий раз.
Настал день выхода в море. Фоторегистратор на борту, заряжены акваланги, проверены гидрокостюмы. Подсчитано время перехода — и мы в рейсе. Идем на юг, приливное течение помогает, на отмеченном буйками участке моря оба катера встают на якорь. Наконец белые листы пенопласта — буи на поверхности моря — утихомирились и лишь слегка покачиваются на якорных шнурах. Наступает минута, к которой готовились несколько месяцев: двухметровая тренога медленно опускается в воду. Боцман и двое матросов — почти вся команда катера — бережно травят пеньковые канаты, и рама с осветителями и аппаратом скрывается в беломорской воде.
Погружение аппарата закончено, ослабло натяжение канатов. Пришла очередь аквалангистов. Вдвоем с Марком спускаемся по трапу в воду. Напарник в легководолазном костюме «мокрого» типа — черная микропористая резина плотно обтягивает его тело. Этот костюм отличается от моего «сухого» тем, что его резина смачивается водой как снаружи, так и изнутри, поэтому давление на обе поверхности одинаково. Тело водолаза в таком гидрокостюме не испытывает давления воды снаружи, и одежда подводника не стягивается в жесткие и неудобные складки. Но «мокрый» костюм неудобен в основном тем, что вода проникает к самому телу. На мой взгляд, это костюм для теплых морей, хотя Марк и научился погружаться в нем в холодные глубины Белого моря. Однако более 30 минут, по утверждению участников экспедиции, легководолазы в костюмах «мокрого» типа работать не могли.
Я надел свой залатанный «Садко-2» — костюм «сухой», если он не порван. В этом костюме погружался я и в Баренцевом и Беринговом морях, и в теплых водах Каспия, но нигде не испытывал потребности побыстрее выйти на поверхность из-за того, что сильно замера. В костюм этот вода не поступает извне, в нем нетрудно расправить складки, образовавшиеся на глубине, он легко продувается воздухом изнутри. Хотя «Садко-2» немного громоздок по сравнению с «мокрым», но я был доволен им. Ведь мне приходится много фотографировать под водой, а в этом случае требуется терпение.
Итак, мы вдвоем с Толчинским в беломорской воде. Опять, как и прежде, много лет назад, когда мы с ним впервые открывали для аквалангистов глубины студеного моря, он стремится куда-то вбок, все вперед и побыстрее.
Марк нырнул вниз, а я, перебирая одной рукой ходовой канат, опускаюсь не так резко. Перед спуском я брызнул на стекло маски немного холодной воды, чтобы оно не потело при погружении. Теперь мокрые края маски, холодя лицо, напоминают о том, что я в глубине, и заставляют сосредоточиться. В свободной руке у меня фотобокс с аппаратом «Салют». Правда, в хорошем качестве будущих снимков я не очень уверен, ведь осветитель от моего аппарата с двумя лампами-вспышками и системой питания пошел на комплектование фоторегистратора.
Под нами 20 метров глубины, поэтому не сразу увидел я его раму. Но вот серебристая поверхность бокса аппарата и белый металл рефлекторов начинают просвечивать сквозь сине-зеленый сумрак. Наконец видна и вся рама. Зрелище удивительное: металлическая ажурная конструкция с обтекаемыми приборами тремя лапами оперлась на синеватую гряду. Вправо и влево от нее протянулись линии неровных замерших песчаных волн, их бесконечные ряды теряются во мраке, и от этого видимая мной площадка кажется выпуклой, с освещенным центром и размытыми краями. Так и напрашивается сравнение с пейзажем чужой планеты. Но парящий над этой поверхностью человек возвращает меня к действительности. Марк поворачивает ко мне лицо и дает сигнал — мы у цели. К нам спускается еще один аквалангист, вдвоем с Марком они будут размечать площадку перед камерой — будущее поле съемки. Сначала намечают ось съемки, проведя параллельно гребню «дюны» черту. В этом направлении по хорошо видной на песчаном грунте канавке они втыкают вешки-реперы — стальные прутики, окрашенные черной и белой красками. Втыкаются вешки на глубину 50 сантимеров, что вполне достаточно, на поверхности остается полтора метра.
Я фотографирую треногу, течение лишь напоминает о себе, но удержаться на одном, месте уже не так-то легко. Аквалангисты работают у самого дна, и им во много раз труднее, чем мне. Чтобы погрузить вешку в плотный, перемытый морской водой грунт, легководолазы долго крутятся, вдвоем нажимая на нее. Они помогают себе, подгребая ластами. Их действия выглядят странно. На поверхности земли нам их не понять — нажимая на лопату или кол, втыкая их в грунт, мы используем наш собственный вес. У легководолаза этот вес уравновешен выталкивающей силой воды. Аквалангист как бы парит в глубине, испытывая чувство, похожее на невесомость. Это приятное чувство, хочется еще и еще раз погрузиться в толщу воды. Но при работе на дне «невесомость» — помеха. Вот и мои напарники, втыкая тонкие прутки, что на суше не вызвало бы никаких затруднений, тратят очень много времени и сил.
Но вот наконец продольный ряд реперов установлен, теперь дело за поперечным. Это и будет масштаб, который поможет измерять смещение дюны. В продольном ряду шесть вешек, поперек устанавливают восемь, крайние — для большей надежности.
Течение все нарастает, и едва я отплываю от рамы, за которую держусь, как поток подхватывает меня и тянет вверх. Делаю рывок, усиленно работая ластами и подгребая одной рукой. Мне удается спуститься немного вниз и продвинуться к ходовому канату. Схватываю его и, подтянувшись, обвиваю ногами.
Дело принимает серьезный оборот — ведь еще надо поставить треногу, развернув ее на ось съемки вдоль гребня песчаной-гряды. Но вот ребята закончили разметку, втроем собираемся у основания рамы. Свой аппарат кладу рядом, и мы, держась за треногу, начинаем ее приподнимать. Это не так трудно: фоторегистратор здесь намного легче, чем на суше.
Наконец справляемся с этой задачей. Во время установки треноги аппарат один раз сработал, — значит, прошло тридцать минут. Итак, аппарат действует. Яркая вспышка осветила кусочек морского дна, тренога установлена, и, хотя первый кадр был снят случайно, мы спокойны за остальные снимки, они будут фиксировать гребень волны и расскажут о том, что с ней происходит. Пробная съемка началась.
Плыву за своим боксом, оставленным на дне, и опять дивлюсь подводному пейзажу. Песчаные волны впечатляют — таких больших мне еще видеть не приходилось. Например, песчаные гряды на дне Каспия многочисленны, но это просто легкая рябь по сравнению с великанами, распростертыми подо мной. Дно моря-озера покрывали ряды песчаных волн в несколько вершков высотой. Песчаные поляны на дне Японского моря также разлинованы невысокими волнами, в Беринговом море песчаные участки мне не встречались вообще. Есть наносы песка и в Черном море, но и там гребни их невысоки. Наверное, это все объясняется незначительными по скорости сгонными и нагонными течениями. Приведенные примеры относятся к морям с малыми приливами, а в Белом море высота прилива достигает в местах, где проводились работы, двух метров.
Подплываю к гребню песчаной волны. В свете ламп-вспышек она мне показалась голубой. Сейчас, в момент борьбы с течением, когда потоки воды срывали с ее макушки вихри песчаных струй, мне было не до этого. Мой красивый, ярко окрашенный фотобокс выглядел унылой серой кочкой, наполовину занесенной песком. Еще полчаса, и мне бы его не отыскать, ведь вокруг поднималась настоящая песчаная буря. Мимо меня проносились обрывки водорослей и струи песка. Подхватив аппарат, я устремился вверх. Внизу остались и тренога, и окружающие ее песчаные великаны.