Внизу долго бродим по лесу. Находим место, где мы никого не видим и нас никто, лежим на траве. Вечером организуем роскошный ужин. Спать ложимся при звездах. И так теперь будет четыре дня.
Через два дня нас вызвала база. Шопину и Черному приказано возвращаться назад в лагерь, готовиться к выходу наверх — переносить кислород из одного лагеря в другой. Мы ничего не можем понять. Ведь наша четверка на отдыхе, еще и двух дней не прошло! Все страшно расстроены. Молчим. Понимаем, что наша четверка отныне разбита, вместе нам уже восхождение не сделать. Я не понимаю, зачем понадобилось нас разбивать? И почему именно нас? Но приказ есть приказ.
Расстроенные, ребята собираются уходить. Мы с Володей встаем и решаем идти с ними. Вместе пришли, вместе уйдем. Да и отдыхать, честно говоря, уже не хочется…
Володя Шопин и Коля Черный вместе с шерпами уходят поднимать кислород из второго лагеря в третий. Шерпы потихонечку начинают сдавать. Коля идет первым и постоянно уговаривает их идти дальше. Так они проходят десять веревок. Пошел снег — скалы стали скользкими. Срывается один шерп, потом другой. К счастью, все обходится, но идти дальше они отказываются.
Коле становится хуже: от боли в горле почти не может говорить. Он возвращается в первый лагерь. К этому времени в базовый лагерь вернулись все четверки. Они сделали свои обязательные три выхода вверх, и по идее теперь надо было начинать штурм вершины. Но так уж получилось, что пятого лагеря на высоте 8500 еще не было. Не успели поставить. А без него начинать штурм нельзя.
Значит, кому-то надо было идти и ставить пятый лагерь. А чт такое ставить пятый лагерь? Это снова тяжелые дни работы на высоте, а потом спуск вниз, и останется ли потом возможность взойти на гору — неясно. Скорее всего нет. К этому времени как раз должен начаться муссон.
Идти из пятого лагеря прямо на вершину? То есть проработать три дня на отрезке от 8250 до 8500 метров, а потом без отдыха вверх? На такой высоте ни отдых, ни сон силы уже не восстанавливают. Скорее всего и это нереально.
Решаем, кто пойдет. Иванов против того, чтобы шла его группа. Он считает, что ребята еще не отдохнули. Да и после того как они установят пятый лагерь, шансов попасть на вершину у них мало. В общем-то он. прав. Остальные группы тоже уходят на запланированный отдых вниз. Идти нам? Но нас с Володей двое. Двоим нам буде еще тяжелее справиться с этой задачей. Но мы — вроде как отдохнувшие.
Мы с Володей все обсудили. Кто-то ведь должен это сделать. Мы все понимаем — идем работать, и шансов на восхождение мало. Но попытаться взойти на вершину обязательно надо, у нас просто нет другого выхода. Сделаем все, что сможем…
Готовимся к выходу. Перебираем рюкзаки, подгоняем к ботинкам кошки. Идет снег. Лагерь полупустой, все группы ушли на отдых вниз.
Собрались, лежу отдыхаю. Думаю о нашей команде. Какие мы? У нас прекрасные ребята, прекрасные альпинисты, почти каждый — лидер в своей прежней команде, ни разу не было случая невыполнения приказа. В общем все сделают как надо. Жалко только, что мы раньше мало знали друг друга. Наверное, самый оптимальный вариант команды — это команда, уже давно ходившая вместе. Вот у нас есть алмаатинцы. Они вместе в горах уже давно. Все друг о друге знают, понимают друг друга с полуслова. Им легче.
Вообще команда — сложная штука. Интересно, что почти все международные экспедиции кончались неудачами, хотя там были лучшие альпинисты из разных стран. А дело в том, что в этих экспедициях никто не хотел работать друг за друга, идти за кого-то вверх, вкалывать, ставить лагери, носить еду, которую потом съест кто-то другой. Они же друг друга не знали. Зачем было стараться?..
27 апреля. Сегодня все просыпаются рано, собираются провожать нас с Володей Балыбердиным вверх. Последние сборы, легкий завтрак — и мы уходим. Ребята смотрят нам вслед.
Я иду впереди, как вдруг слышу сзади легкий треск. Оборачиваюсь — Володя стоит по колено в воде, утренний лед не выдержал. Решаем отойти подальше и переодеться, когда провожающим нас не будет видно. Я прошу Володю немного потерпеть. А то смех ведь: пошли штурмовать вершину и провалились, не пройдя и сотни метров.
Отойдя чуть подальше, остановились и сели. Володя надел мои запасные теплые носки, и мы зашагали снова. Сначала ноги у Володи мерзли, но потом выглянуло солнышко и высушило мокрые ботинки. Я про себя улыбнулся: «Суеверные люди, наверное, испугались бы такого начала пути и повернули назад».
Мы решили двигаться не спеша, чтобы приберечь силы на последующие дни. В первый лагерь поднялись, когда там еще были Володя Шопин и шерпы. Они собирались спускаться вниз. Решаем с Володей Балыбердиным попросить одного из шерпов — Наванга — идти с нами вверх, помочь с грузами: втроем намного легче. Тем более что Наванг не участвовал в переноске кислорода из второго лагеря в третий — у него были обожжены глаза. Я прошу у Евгения Игоревича разрешения, что в случае удачи Наванг пойдет с нами на вершину.
В третьем лагере во время ночевки Наванг долго молился. Нам с Володей он повязал на шею красные ниточки, освященные ламой, листочки с молитвой разбрасывал по ветру, и ветер нес их в сторону Эвереста. В общем все было обставлено в лучшем виде. А самое печальное: пока он молился, я никак не мог заснуть. Наконец наш друг угомонился, но до рассвета оставалось уже совсем немного.
С утра, не выспавшись, двинулись в путь. Володя ушел вперед. За ним — Наванг, а после — я. Поднялись немного, смотрю: Наванг остановился. Я подошел к нему, спрашиваю: «В чем дело?» На глаза показывает — снова болят. Прошли еще несколько метров, Наванг опять останавливается. Подхожу, а он: «Извините, не могу. Не пойду…» А у самого слезы на глазах. «Ладно, — говорю, — спускайся вниз».
Не может, — значит, не может. Шерпы — ребята честные. Они старались нам помочь, чем могли. Но горы они не любят. Вернее, слишком любят, до обожествления. Идут вверх и боятся божьего гнева. Молятся, просят их простить, клянутся, что лезут не по своей воле.
Пока я с Навангом выяснял отношения, Володя ушел вверх, разрыв между нами был где-то часа в полтора. Но мы видели друг друга и даже могли переговариваться. Идти становилось все труднее, ноги не слушались, дыхания не хватало. Рюкзак, и без того не легкий, от усталости и высоты казался тяжестью непомерной.
А тут еще повалил снег, скалы сделались скользкими — идти стало совсем трудно. В общем дотемна уже никак не успеть. Снял рюкзак и пошел вверх налегке, решив, что с утра спущусь за ним. Утром Володя пошел вверх — в сторону пятого лагеря, а я — вниз, за оставленным грузом.
Я уже почти подходил к четвертому лагерю. Оставалось совсем чуть-чуть. Впереди был очень трудный участок. Правда, небольшой — всего три метра, зато три метра отвесной скалы. Володя дал мне с собой второй зажим для веревки. И тут я допустил просчет. Не отрегулировал длину веревки, один зажим подошел вплотную к другому и примерз к веревке. Я попытался его отодвинуть, но у меня не хватило сил — тяжелый рюкзак тянул вниз.
Все произошло моментально, ноги потеряли опору, ощутили пустоту. Еще секунда — и я повис на веревке почти горизонтально. Разгрузить зажимы и освободить их не удавалось. Пока боролся, стараясь выбраться, силы иссякли. Дышать становилось все труднее и труднее…
И тут до меня дошло — кончился кислород. Еще немного, и я потеряю сознание. И тогда все. Останусь висеть на этой веревке, пока не замерзну.
Последняя надежда выбраться отсюда — освободиться от рюкзака. Стащил рукавицу — рука мгновенно закоченела от холода. Единственной мыслью было: «Быстрей! Могу не успеть». Кое-как стащил рюкзак на руку, но рука не смогла его удержать… Рюкзак полетел вниз. А вместе с ним мои запасные рукавицы, веревки, крючья, кошки, кислород…
Едва держась на ногах от усталости, добрался до четвертого лагеря. Говорю: «Вот, пришел…» Володя Балыбердин, наверное не менее измученный, чем я, отдыхал, замерзшими руками пытаясь зажечь примус, чтобы подогреть чаю. Известие о том, что у меня все улетело вниз, он принял молча — огорчаться не было сил.
Утром Володя из чехла палатки соорудил для меня небольшой рюкзачок-котомку, и мы с ним пошли наверх. От вчерашнего срыва осталось чувство досады и напряжения. Хотя известный наш альпинист Виталий Абалаков как-то раз в шутку сказал, что каждый уважающий себя восходитель раз в три года обязательно должен сорваться.
3 мая. Последняя ночевка перед вершиной. Ночь прошла в полусне, у меня даже не оставалось сил снять ботинки. Володя ворочается. Холодно…
Действительно, человек может привыкнуть ко всему, только не к холоду. Можно привыкнуть к страху. В принципе страх даже чувство полезное. Он делает тебя более осторожным, рассудительным. И потом, переборов его, ты в чем-то сам изменяешься. Когда-нибудь это стоит испытать каждому.
Итальянский альпинист Рейнгольд Месснер — единственный, совершивший восхождение на Эверест в одиночку и без кислорода, — потом вспоминал о своем страхе: «Иногда страх превращает меня в дрожащий комочек, мне хочется съежиться, вжаться в стенку, плакать и, главное, не смотреть вниз. Мне страшно, что испугаюсь одиночества и не устою».
И я ему верю. Страх в горах — чувство знакомое. Страх. Но не ужас. Ужас переходит в панику, а паника в горах — это конец. Месснер ходил в горы один, он рассчитывал только на себя. Это жестокая игра. Впрочем, достойная восхищения. У нас в стране запрещено ходить в горы в одиночку, считается, что это излишний риск. Месснер же полагал, что только один человек может ощутить себя по-настоящему свободным, сильным, ощутить великолепное одиночество, а, иначе говоря, может быть, счастье.
Не знаю, возможно, они прав, но мне лично кажется, что ходят люди одни часто потому, что не могут найти себе партнера, с которым хотят и могут пойти вместе. Другое дело — уметь ходить одному. Вот это необходимо.
Скоро рассвет. Горы начнут светлеть, станут золотистыми, потом нежно-рыжими, потом вспыхнут ослепительно красным светом.