На суше и на море - 1983 — страница 87 из 130

Но мы все это почти не заметим. Мы встанем, попьем чаю и пойдем вверх. У нас впереди — 348 метров. 348 метров тяжелой работы. А сил уже совсем мало. Мы пойдем молча вверх — Володя впереди, а я за ним, медленно передвигая ноги, останавливаясь на секунду, чтобы передохнуть, взглянуть вперед, а затем продолжить этот короткий бесконечный путь.

Я стоял перед выбором: то ли увеличить подачу кислорода и, значит, пойти быстрее. Но тогда возншает опасность, что кислорода не хватит на обратный путь. Уменьшить, поэкономить? Значит, резко сбросить темп движения. После стольких дней работы на высоте без отдыха сил с каждым часом и так остается все меньше и меньше.

Я выбрал первое — увеличил подачу кислорода. Володя шел впереди без кислорода, мы часто останавливались, переводили дыхание, чтобы собраться с силами и идти дальше. Мы шли и шли, а вершины все не было и не было. Володя, отчаявшись, передал по рации: «Сколько же можно?!»

…А вскоре он ступил на вершину. Через несколько минут на нее взошел и я. Сел на снег — ну вот и все. Приехали. Дальше идти некуда. Потом меня будут много и долго расспрашивать, что я чувствовал в эту минуту. Счастье? Вряд ли. Восторг? Нет. Облегчение? Усталость? Может быть — не помню…

Помню сине-белый купол неба, белый, до боли белый снег, холод, свободу, пустоту, молчащего Володю… Вдали Тибет, рыжие скалы, облитые солнцем. А потом появились облака, и ослепительное видение исчезло.

Мы исполнили ритуал, сфотографировали друг друга. Теперь надо идти вниз. И вниз, похоже, будет идти труднее. Мы это уже понимали. Кислород на исходе, силы тоже. Времени — три часа дня. Для вершины это слишком поздно.

Через два часа начнет темнеть. Надо успеть дотемна спуститься в пятый лагерь, иначе нам предстоит холодная ночевка, которую мы вряд ли перенесем…


Володя все понял раньше меня. Мы в пути были уже шесть часов, а не прошли и ста метров. Наступает темнота. Володя включил рацию: «Кончился кислород, и нечего пить. Кажется, мы не успеваем…» — сказал он.

Не успеваем… Альпинисты хорошо понимают эти слова. Ночевку на такой высоте без палатки, горячего питья и кислорода не переносил почти никто. Для себя я решил, что мы будем идти не останавливаясь всю ночь, пока не доберемся до пятого лагеря. Будем идти, пока сможем. Двигаться — значит жить.

Я не хотел вызывать на помощь ребят. Кто-то из-за нас может потерять возможность подняться. Володя решил по-другому. И теперь, вспоминая ту ночь, наш путь и зная все про свои руки, я думаю, он поступил правильно.

Из пятого лагеря нам навстречу вышли Сергей Бершов и Миша Туркевич. Через некоторое время мы почувствовали, кто-то идет. Услышали голос: «Где вы?» А еще через несколько минут, страшно обрадовавшись, увидели ребят.

Они принесли горячий чай и кислород. Потом мы сидели, пили чай и отдыхали. Сергей спросил:

— Вы как?

— Нормально.

— Идти сможете?

— Сможем.

— Мы хотим подняться вверх, а потом вас догоним.

— Давайте.

Туркевич связался с Таммом, объяснил ситуацию, попросил разрешения на подъем. Тамм сказал: «Нет». Потом замолчал.

Что он решал в эти минуты, когда четыре человека ночью на высоте 8750 ждали его ответа? Надеялся ли он на наши с Володей силы? Мечтал ли увидеть на ночной вершине советских альпинистов? Или просто прикинул, что в пятом лагере сейчас Ефимов и Иванов и, если мы среди ночи придем туда вчетвером, никто из нас не отдохнет — палатка-то одна. И Тамм дал «добро».

Луна ярко освещала скалы и нас четверых у края черного неба. Постояв еще секунду, мы расстались. Ребята направились вверх, а мы вниз.

С каждым метром мы шли медленнее и медленнее, иногда останавливались совсем, временами мне казалось, что надо сесть и не двигаться. И сразу станет хорошо, тепло, спокойно и ничего больше не понадобится…

Мы остановились у крутого спуска. Дальше идти рискованно: скалы стали совсем скользкие, а кошек у нас не было. Мы отошли немного влево от основного пути, стали ждать Бершова и Туркевича. Время остановилось. Мыслей не было. Сидели и молчали… Через час ребята нас догнали. Они побывали на ночной вершине! Мы обули кошки и пошли вниз. Торопились спуститься, пока светит луна. Внезапно луна скрылась — и мы провалились в темноту. Продолжали двигаться медленно, на ощупь, как в полусне.

А потом начался рассвет, спасительный рассвет. И все самое страшное сразу осталось позади.

В пять утра мы пришли в пятый лагерь. Встреча была короткой. Ефимов и Иванов торопились на вершину. Поздравив и напоив нас чаем, они ушли вверх, освободив нам палатку. И тут я впервые понял, что почти не чувствую рук. Ребята стали растирать мне кисти, и я ощутил боль. Пальцы не гнулись. Сережа Бершов связался по рации с доктором, и тот приказал немедленно начинать делать уколы, благо в пятом лагере была аптечка.

Ребята торопились добраться скорее до третьего лагеря и поэтому решили идти не останавливаясь. Но я уже с трудом передвигал ноги и очень хотел пить: наверное, давали себя знать обмороженные руки. Когда спустились в четвертый лагерь, я сказал, что никуда больше не пойду, пока не попью чаю и не посплю хотя бы минут пятнадцать. Лег, уткнулся лицом в рюкзак и провалился в сон.

Когда я проснулся, в лагере никого не было, ребята уже двинулись в путь. Надо было догонять их — скорее спускаться. Каждый раз, когда приходилось браться за что-то руками, пальцы сводила боль.

Через некоторое время я почувствовал себя хуже и остановился, чтобы поправить кислородную маску. Пальцы в перчатке не двигались, я решил ее снять, но рука ворочалась плохо, перчатка выпала и ушла вниз. Останавливаться было нельзя, так что дальше пришлось спускаться без перчатки. Я не переживал из-за рук — не было сил. Впрочем, до меня еще не дошло, что с ними. Я хотел лишь одного: скорее спуститься, и тогда, мне казалось, все будет хорошо, все встанет на свои места… На мое счастье, через какое-то время я увидел поднимавшегося наверх Казбека Валиева и попросил у него запасную пару варежек. С трудом натянул их на окоченевшие руки.

Из третьего лагеря мне навстречу вышел Сережа Бершов: Евгений Игоревич уже волновался внизу, что меня долго нет. В лагерь пришли, когда было уже совсем темно. На следующий день стали спускаться дальше.

С каждым часом я все больше и больше ощущал растущую боль в руках.


Вот и все. На леднике нас уже ждали — бежали навстречу… Улыбались, обнимали, спрашивали, поздравляли. Забрали наши рюкзаки, напоили вкусным питьем, о котором я так долго мечтал.

В лагере весь вечер было шумно и весело. Готовился праздничный ужин. Наш шеф-повар Володя Воскобойников пообещал даже испечь торт. Шерпы смеялись и танцевали — радовались, как дети. Все кругом нас расспрашивали о вершине, о луне, о солнце, о скалах. В этой суете всеобщей радости я даже забыл о боли в руках, об усталости и вообще о том, где мы были.

А потом, на секунду оставшись один, я остановился, сел и вдруг понял: «Вот и все. Была мечта, с ней я жил многие годы. Была гора — самая большая в мире гора, на которой я не был. Была тайна. Была звезда. Была — и нет. И никогда больше не будет».

А потом меня позвали есть торт.

Затем события развивались очень быстро — мои обмороженные руки дали о себе знать. Одни пальцы стали воспаляться и увеличиваться. Другие — усыхать и уменьшаться. Врачи боялись, что я их потеряю, и поэтому говорили, что меня нужно срочно отправить в Москву.


В Москве была весна, два дня я пробыл среди родных, счастливых и радостных, и лег в больницу — небольшой трехэтажный особнячок с аллейкой и фонтаном — Ожоговый центр Института хирургии имени Вишневского. Здесь я был, наверное, самым легким больным. Мне всего лишь резали пальцы. Обезболивающие лекарства после операции я принимать отказался — от них состояние было какое-то дурное. Оно меня раздражало.

Днем ко мне в больницу приходили друзья, родные. Приезжали даже мои студенты, просили обязательно, как только выйду из больницы, присутствовать на защите их дипломов. Словом, народу было полно, и в этой дневной суете, расспросах и разговорах, боли я почти не замечал.

А потом наступал вечер, гости расходились, я возвращался в палату и оставался наедине с собой и со своими руками. И никак не мог отвлечься от этой ноющей боли. Утешал себя, что такая большая гора имела право потребовать за вторжение такую незначительную плату, как мои пальцы.

5 июля прилетели наши ребята. Руки мои стали уже немного подживать, и я смог поехать в аэропорт, чтобы встретить команду. Неделя пролетела незаметно, и постепенно ребята стали разъезжаться по домам — к семьям, к работе.

В один из дней, перед чьим-то очередным отъездом, когда мы сидели и прощались, Коля Черный вдруг грустно улыбнулся и сказал:

— А все-таки нам — тем, кто не поднялся, — лучше, чем вам. У вас была мечта, а теперь ее нет. А у нас осталась. Хорошо, когда что-то остается…

Ребята разъехались по домам, а мы так практически и не побыли вместе. И когда теперь увидимся, неизвестно.

Впрочем, расстаемся — спокойно. Свою задачу наша команда выполнила — мы взошли на эту гору. И это самое главное.

…………………..


Предместье Катманду — старая столица княжества Патан. Пагоды и культовые сооружения


На пути к Эвересту. Монастырь Тьянгбоче. Вдали (слева) — Эверест и Лхотзе


Караван с грузами экспедиции на высоте 5000 м


Тропа к Эвересту. Вдали — священная гора Амадаблам


Ледопад Кхумбу — трудное и опасное начало пути к вершине (слева — Эверест, в центре, вдали, — Лхотзе, в левом нижнем углу — морена ледника Кхумбу — место базового лагеря)


Преодоление трещины в ледопаде Кхумбу. Высота 6000 м


Юго-западная стена Эвереста (8848 м), по которой совершено восхождение