Шесть лет назад Никольск отмечал свое двухсотлетие — непривычно шумно, многолюдно было в городе: многие никольчане приехали на юбилей из разных уголков страны. Дивились переменам: лесокомбинат стал одним из крупнейших в стране, раздвинул свои корпуса льнозавод, потянулись улицы современных многоэтажных домов — города в отличие от людей с годами только молодеют и становятся сильнее, крепче. И конечно, гордость Никольска — река Юг: и красотой мила, и незаменимая помощница в жизни — идут по Югу суда с разными грузами, вовсю кипит шумный, горячий лесосплав. Охране Юга — особое внимание: река и чистая, и рыбой богатая.
А мой путь лежал дальше — в деревню Половина. Автобус, то переваливаясь с боку на бок, то лихо выпрыгивая из колдобин, на страх и риск добрался-таки до села Аргунова — еще пятьдесят километров позади. Пятьсот километров — за час, пятьдесят — тоже за час: поистине, все смешалось в наш век! Ну а дальше выпала удача: как раз в Половину направлялся старенький, знавший лучшие времена грузовик, и Митя Селяков, веселый, черноглазый паренек, бойко крикнул: «Кому там в Половину?»
«В Половину идти — легче море перейти, половиншан любить — легче орден получить» — эта шутливая частушка не так уж далека от истины. Наш дорожный разговор был, естественно, о бездорожье («Миллионы каждый год теряем вот здесь, по пути к таким Половинам», — разгоряченно, в сердцах заметил Митя), выложены эти километры нервными клетками шоферов, а после лихого поединка с бездорожьем машине зачастую путь один — в капитальный ремонт. И, с каким-то ожесточением крутанув баранку, Митя замолчал. Как понимаете, такие разговоры не настраивают на лирический лад, хотя было от чего затихнуть, замереть душе: леса — сосны да березы — сменялись небольшими, уютными полями, на которых везде стояли стожары, солнце то пряталось в верхушках высоченных елей, то с любопытством выглядывало оттуда, и прямо перед машиной пробежал беляк, испуганно остановившись поодаль.
Митя улыбнулся: «Храбрец, ничего не скажешь! Леса у нас, конечно, редкие. Кого только здесь не встретишь — и медведи есть, и лоси, и волки. Теперь вот и бобры в районе появились. А как-то еду вот так же, днем, солнце светит, а на снегу, совсем рядом с дорогой, — золотой шар, аж в глаза бьет. Лиса рыжая — и сидит, хоть бы что. Знать, любопытство страх пересилило». И, окончательно повеселев, Митя спросил: что, мол, привело в такую даль?
Сразу и не ответишь. То есть ответ был: письмо, а вот дальше уже надо было многое пояснять. Живет в Молдавии земляк и однофамилец Мити Леонид Селяков, вот и написал такое письмо, что захотелось срочно собраться в дорогу и найти эту Половину, потому что… Впрочем, вот письмо: «Мои земляки живут на Вологодчине, в деревне Половина Никольского района. Край это северный, нечерноземный, суровый, а деревня из тех, что именуются глубинками. Хотя условия жизни и работы в Половине далеки от идеальных, люди здесь веселые, добрые: и радость, и беда — все общее. Больше всего ценят трудолюбие: ленивых в Половине не найти. Работать — так работать, ну а гулять — так гулять! Праздники дружные, с песнями, частушками, задорными плясками… Пусть моя судьба сложилась так, что не живу я в Половине, но постоянно живет во мне родная Половина — и провиниться перед ней, подвести невозможно. И если были в жизни тяжелые ситуации, силы мне давала Половина, умеющая не жаловаться на трудности, а любую печаль разбавить шуткой. Как благодарен я своим землякам за то, что они есть, за то, что они такие. Пусть в Половине всего тридцать с небольшим домов, а жителей нет и ста человек, но как много места занимает она: ведь таких Половин десятки тысяч в России…»
Митя, остановив машину, внимательно читает письмо, затем нажимает на газ: «Хорошее, конечно, письмо. И Леонида я знаю, приезжал не раз. Он-то не «беглый» — его война на городские рельсы бросила. Отец погиб на фронте — у нас в Половине каждый второй солдат не вернулся с войны, — Леонида и отправили на учебу в город, еще мальчишкой, семье надо было помогать. Так что с Леонидом все ясно. А вот другое непонятно: сейчас-то что? Почему сейчас бросают свои деревни, а потом шлют заявки на радио: исполните, мол, песню про мою драгоценную родину. И какими только ласковыми словами не называют родную деревню, и как только не скучают по ней! Живет, мол, где-то моя деревенька-колхозница, ждет меня бедная, а я все не еду. Но, родная деревенька, будь спокойна и знай: я тебя люблю, чуть не каждую ночь во сне вижу и лишь об одном горюю: почему мы не вместе? Слушаешь такие песни и думаешь: ну что же ты, бедный, маешься, кого обманываешь? Или как там: «На дальней станции сойду, хлеба по пояс…» Сойти-то сойдет, да только с обратным билетом в кармане — встречным поездом и отчалит е этой дальней станции через денек-другой, вот и вся любовь…»
Говорил Митя горячо, задиристо, и чувствовалось, что этот вопрос тревожит его всерьез, давно, как и судьба родной Половины. Любовь должна проявлять себя — поступком, действием, разве не так? Прав Митя, что ему возразить? Но подумалось и о том, что эта песенная любовь не всегда не искренна, не всегда игра, есть в ней и немало горечи.» Пришла — но поздно! Уже боязно круто повернуть свою жизнь, что-то изменить. Но кричит запоздалая любовь, кричит сильнее, чем первая: та в радость, эта — в муку. Эта — горяная, как говорят на Вологодчине.
Знаю и другое: отнюдь не по-песенному, а вполне серьезно многие горожане, выходцы из села, едут сейчас в деревню. Вот и социологи, вовсю заговорив о возвратной волне, обнадеживают: изменили направление качели миграции в сторону деревни. Но тут непременно нужно уточнение: куда именно едут? Туда, где стоят, как на выданье, новенькие коттеджи с асфальтом у калитки, где и трудовой день можно строить по городскому распорядку даже в горячее время (народу-то хватает!), и, спрашивается, чего же не ехать, коль все городские удобства щедро дополнены деревенскими благами? Но как быть с Половиной, ей-то что делать? Ей, типичной, обыкновенной, ничем не выделяющейся?
Но стоило лишь увидеть Половину, как печальные мысли отпустили — словно награждает деревушка за долгий и нелегкий путь к ней. Что за чудо дома в Половине! Белооконные пятистенки, веселые, нарядные, ладные да высокие, с мезонинами, словно взбежали на взгорки по обе стороны улицы, да и замерли в изумлении: выбирайте, мол, кто красивее? Бегут стройные ряды палисадников непременно с калиной красной, с березами да елями. Короток зимний северный день — уже часа в четыре засветились окна домов, потянулись к небу дымовые султаны — затопили хозяйки печи. Кстати, электричество появилось здесь всего-то тринадцать лет назад — вот ведь какая глубинка. Но зато сегодня в каждом доме телевизор и стиральная машина, иные необходимые в быту предметы — от елочных электрогирлянд до электробритв. В каждом доме начищенные до блеска самовары (многие могли бы занять почетное место в музеях) дружелюбно соперничают с электрочайниками. Невозможно представить быт Половины без чая («Ох и хорош цаек-то», — говорят здесь: и перед завтраком, и перед обедом, и перед ужином надо вдоволь чаю напиться и только потом — за еду. А над особенностью своего говора с цоканьем сами и подшучивают: «Половинская девчоночка — цево, цево, цево? Процевокала миленочка, больше ницево»).
В каждом доме чистота, порядок, уют: славятся половинские хозяйки своей домовитостью. Вышитые полотенца, скатерти, кружевные накидки — салфетки и обязательно домотканые дорожки: не уступят городским коврам ни затейливостью узоров, ни богатством красок. К тому же, как с гордостью подчеркнет каждая хозяйка, все настоящее, без всяких там химий. И в каждом доме пахнет сосной и хлебом. Пятистенки в Половине рубят исключительно сосновые — и дерево крепкое, надежное, и для здоровья самое полезное, и если в этом все похожи, то хлеб каждая хозяйка печет по-своему, у каждой своя особая закваска. И десятилетний Андрейка Селяков, отломив ломоть от аппетитного, румяного каравая, авторитетно замечает: «А хлеб-то, мамка, не твой», в ответ на что Мария Афанасьевна согласно кивает головой: ранее поутру соседка принесла горяченький, прямо дышащий жаром хлеб, ну а Мария Афанасьевна завтра будет печь, в долгу не останется.
Хлеб пекут из ржаной муки, «темной», а белая, «тридцатка», в дефиците. Впрочем, у каждой хозяйки найдется, конечно, и белая, только расходуют ее бережливо, с оглядкой: припасена для праздничных пирогов. А вот в городе муки вдоволь, нет-нет да и заметят: приезжают оттуда с гостинцами, среди которых почетное место занимает мука. Что же поделать, тут же рассмеются: сапожник, как известно, без сапог.
Под стать домам — и хозяйственные постройки, тоже в два яруса. Верхний заполнен сеном, в нижнем — и корова, и бычки, и поросята, и овцы. Подворья у всех богатые — держат скот и для себя, и государству сдают. Ну а как не держать, когда кругом такое приволье — луга, леса, травы в рост человека, поднимаются как на опаре. Как же не быть изобилию кушаний на столе — и в будни, и в праздники, когда все свое — от домашней сметаны (ножом не разрезать), топленого молока иль холодца до соленых груздей! Кстати, у жителей Половины в цене еще белый гриб да «еловики» — рыжики, а все остальные — лисички, подосиновики иль подберезовики внимания не привлекают: чуть ли не мухоморы. € недавних пор появился в Половине новый деликатес — сало копченое. Селяковы, Мария Афанасьевна и Михаил Васильевич, соорудили во дворе дома коптильню, ничем не примечательное внешне сооружение: бочка да кирпичи под ней. Ну а сало получается отменное, во рту тает — вся деревня то засвидетельствует, да и соседние подтвердят.
Как женщины в Половине не только хозяйки знатные, но и рукодельницы искусные — шьют, и вяжут, и вышивают, так и мужчины не уступят им в талантах — каждый и дом поставит, и печь сложит, и колодец срубит, и за трактором чувствует себя не менее уверенно, чем на лошадке (в Половине и своя конюшня имеется — в радость детворе, в помощь взрослым). Как и положено настоящим мужчинам, женщин берегут (хранят, говорят в Половине), никакой работы не чураются — и корову подоят, и печь истопят, и хлеб, коль потребуется, испекут, а такого, чтобы жена работала, а муж отдыхал, в Пол