овине не увидеть. В общем хоть и пытаются молодые откусить от свадебного пирога каждый побольше (кто больше, тот, согласно шутливой примете, и будет править в семье), но живут все дружно, уважая друг друга. Семьи здесь счастливые, а они, как известно, похожи друг на друга.
Похожи и миром-ладом, и шумным гомоном ребятишек. Молодым на свадьбе желают: «Сколько в лесу пенечков — столько будет сыночков, сколько в лесу кочек — столько будет дочек, а если муж — не разиня, жена будет мать-героиня». Надо заметить, что пожелания эти сбываются: что же это за семья, когда мало ребятишек? Семья — так это по крайней мере семь «я», а лучше, когда больше. Лучше, когда, как у Федосьи Николаевны и Ивана Васильевича Селяковых (в Половине Селяковы — через дом), десять детей, и шесть сыновей стали, как и отец, механизаторами. На передовом счету в колхозе: до работы горячие, въедливые.
Припорошены снегом нарядные еловые веточки на доме Селяковых, под самой крышей: значит, дом ждет своего солдата. Точно, осенью проводили в армию Петра. Такие же веточки на доме других Селяковых — Марии Афанасьевны и Михаила Васильевича: служит на Дальнем Востоке военный моряк Владимир Селяков. «Мама, — написал он в одном из писем, — пришли фотографию нашего дома…» И снимок белооконного пятистенка срочно полетел на Дальний Восток… Провожает Половина своих сыновей на армейскую службу, наказывает: «Не подводите деревню». Не подводят: летят в Половину благодарственные письма родителям за добрую службу их сыновей. Нельзя подвести, коль такой закон у половинцев: за что бы ни взялся — делай это хорошо.
Девяносто три жителя в Половине, а сколько трудоспособных? Столько же и трудоспособных, смеются, — у нас все работники знатные. Вот, например, недавно мелиораторы сдали поле, двадцать пять гектаров. Посмотрели, изумились: не поле, а выставка камней да пней. Через неделю поле было ровненькое, хоть скатерку накрывай.
Сенокос, конечно, особое событие, два летних месяца вся деревня только им и живет. Городские специально свой отпуск планируют к сенокосу — не опоздать бы! Извлекаются из комодов старинные сарафаны с кофтами (работать в них и удобно — не жарко, ведь чистый лен, и нарядно, под стать настроению), и пошла работа с песнями, с молодым задором, с удалью незабытой. Каждая семья накашивает центнеров по двести сена, зарабатывая за эти два месяца рублей по 700–900. Тут же и ребятишки крутятся, уже во всем незаменимые помощники: и граблями ловко орудуют, и грибов насобирают, насушат, и дома за хозяйством присмотрят, сделав все не хуже взрослых.
Половинцев приходится один на восемь трудоспособных в других деревнях, а дают третью часть всей колхозной продукции. Откармливают здесь двести бычков на ферме, имеется и свиноферма, сена только для общественных нужд заготавливают за двести тонн, снабжают дровами весь колхоз, хлеб растят, сдают государству мясо, молоко, шерсть с личных подворий.
«Я надену бело платье, буду в нем красавица, пусть лентяи не подходят, пока не исправятся», — задорно выбивает каблучками черноглазая Таня Селякова. Подружка незамедлительно вторит ей: «Вересиночку колючую в руках не удержать, стал миленок отстающим, я не стала уважать». Так что воспитание здесь ведется на всех уровнях, и надо ли объяснять, отчего в Половине и впрямь не найти ленивого, отчего все здесь делается дружно, сообща, так, чтобы не стыдиться за свою работу. Если и спорить — то только умением и мастерством. Закон простой: работать так работать!
А веселье — так веселье! Хороши в Половине праздники — и общие, всенародные, и местного значения, те же проводы в армию, свадьбы, круглые даты. Обязательно готовят квас, он здесь особенный, изо ржи. Готовить его — целая наука: рожь надо и замочить, и нагреть, и точно выдержать сроки, чтобы удался квас и вкусом, и цветом. И конечно, чтобы вся деревня вдоволь его отведала. А потом и попляшут, и споют так, что из соседних деревень гости примчатся. Веселье — так веселье. И Федосья Николаевна, мать-героиня, уже бабушка семерых внучат, принарядившись в старинный костюм, раззадорившись, как и ее подруги-сверстницы, пошла отплясывать так, что половицы — на что уж крепкие — подпрыгивают. Нет, не согнулись плечи ни от работы, ни от невзгод — статная да гордая своей походкой, а весельем молодым не уступит. А то полетит песня, и голоса, подстраиваясь друг к дружке, вдруг отдадут такой затаенной печалью, что еще чуть-чуть, и, кажется, натянется душа до своей последней струнки. Нет ничего печальнее, когда о чем-то невыразимо грустном, горьком поют так, как в Половине, — с легкой, едва скользящей в уголках рта улыбкой, все понимающей и прощающей. Но тут же кто-то прикажет: а ну-ка, не горевать, бабоньки, и опять гармонист настроится на веселую дробь…
Половинцы, половинцы… Иль надо о всей деревне рассказывать, иль о каждом отдельно. Потому что каждый здесь чем-то выделяется, у каждого — свой талант. Один на гармошке играет так, что ноги хочешь не хочешь, а уже отплясывают, другой печь сложит такую, что и внуки добрым словом вспомнят, третий любую поломку устранит в тракторе, четвертый так умеет стожары ставить, что только ему и поручают. Вот Иосиф Данилович Жиганов, бравый солдат-сапер: в День Победы сияет на его праздничном пиджаке орден Славы, несколько медалей «За отвагу», а дома хранятся восемнадцать благодарностей от Верховного Главнокомандующего. Но не припомнят в Половине его рассказов о боевых подвигах, зато хорошо знают другое качество бравого солдата — безотказность. Где трудно — там Жиганов: место солдата — на передовой, а она есть и у мирного времени. Например, сложилось в колхозе трудное положение в животноводстве — Иосиф Данилович сам попросил направить его на ферму и, пока дело не пошло на лад, дневал и ночевал там. Вот друг его закадычный, Федор Николаевич Селяков, тоже фронтовик, тоже наград с лихвой. Любую работу поручи ему — сделает безукоризненно. Потому и незаметный, что все у него идет споро да ловко (это ведь плохое всегда в глаза бросается, а когда все хорошо — вроде так и положено). А вот Саша Карачев, боевой, задиристый характером тридцатипятилетний половинец. И печь сложит, и колодец срубит, и дом поставит — все умеет. Подрастают у Саши четыре сына, дочка — крепкая, настоящая крестьянская семья. Но знаменит Саша все-таки тем, что может срисовать любую картину, и тем еще, что заядлый книжник: хоть и богатая в Половине библиотека, а Саша уже по второму кругу берет книги.
В том и особенность Половины, что каждый здесь — личность, характер, что никто из половинцев не растерял, не растратил себя в суете ли, мелочности, праздности, и о каждом можно сказать: человек с достоинством. Здесь действует своя шкала ценностей, точно, без погрешностей, и лучшее противоядие от праздности — вот такая трудолюбивая, насыщенная жизнь с ее неотложными, необходимыми заботами каждого дня. Все это с первых дней постигают и дети, впитывая вместе с чистым воздухом, красотой лесов и полей вечные истины: люди сильны друг другом, сильны добротой, а умение трудиться — вот тот прочный оселок, стержень, на котором замешан человек. Пусть у каждой хозяйки своя закваска для хлеба, главное — то, что хлеб вкусен.
По всей стране работают половинские дети — летчики, геологи, авиаконструкторы, строители, рабочие, многие, отслужив в военно-морском флоте, связали свою судьбу с морем. Как тот же Толя Селяков, сын Марии Афанасьевны: поживет неделю на мурманском берегу, опять уходит на месяцы в море. Большая Половина, дети ее всюду, но главное, что держат марку Половины, не подводят своих земляков. И существуют крепчайшие, пусть и внешне невидимые, нити между затерявшейся в лесах деревушкой и ее детьми.
И все же, и все же… Вот ведь как вышло: разбежались по жизни друг от дружки — дети от родителей, брат от брата, сестра от сестры. Жили б одним семейным кустом — куда как лучше. Да разве не сами выпроваживали детей, разве не сами себя наказали?
— Так-то оно так, дочка, — сказала Матрена Егоровна Селякова, — да только нет в том вины нашей. Вышла ошибка, а мы, знать, ответ за нее держим.
Ошибка известная. Было время — объявили Половину неперспективной. В один из дней прибыли сюда серьезные представители, походили по деревне, обошли дворы, собрали половинцев: так, мол, и так, деревня ваша неперспективная. Старики-то и не поняли сразу, обиделись, всполошились: какие мы дефективные? Ну, вскоре это непривычное новое слово стали без запинки выговаривать, только вот тревогой пробежало оно по каждому дому. Вся молодая проворная сила и умчалась тогда за перспективой в город, ну а деревушка не согласилась с приговором, выстояла. Вон ведь какая веселая да ладная — разве просто ее закрыть? Так же неугомонно трудилась, веселилась в праздники, хоть и поредели ряды половинцев, а лица матерей погрустнели морщинками от тревожной думки: как-то там дети?
Дети не пропали. Ведь если у человека с детства крепкая основа, если приучен прочно на ногах стоять, а руки знают и уважают любую работу, ему везде рады. («Сам хорош — и тебе хороши», — говорят в Половине.) Обзавелись уже семьями, приобрели разные городские специальности, получили квартиры — все у них удачно. А в письмах — какая-то беспокойная смута: мол, конечно, в городе легче, а все-таки в деревне лучше. Мол, хороши асфальтовые удобства, но куда им до той же деревенской баньки? Коль так, рассудили в Половине, возвращайтесь!
Потихоньку и засобирались сыновья домой. Это и хорошо, вновь решила Половина, что другие места повидали, — иначе как понять, что такое Половина? Как известно, нет худа без добра — и такое объяснение существует. Главное, что деревушка стоит, что не пропала. Сегодня в каждом третьем доме — жених, и каждый парень завидный. Но на двенадцать женихов… три невесты. Вот и новая головоломка: как быть? Опять впору поговорку вспоминать: одну ногу вытащишь, другая увязла. Ведь уйдут парни за невестами, уйдут. А в родительский дом привести молодую жену — так работы для нее нет в Половине. Ферма была в соседней деревне Крутое — ликвидировали («Крепкая постройка — бульдозером еле-еле справились», — и с гордостью, и с горечью рассказывают старики), на почте, в библиотеке, в магазине, в школе вакансий нет, все занято. А могла бы Половина давать продукции в несколько раз больше; сейчас на ферме откармливают двести бычков — можно хоть тысячу — разве нечем прокормить на таком-то приволье? Вот здание бывшей конторы пустует — разве нельзя поставить здесь швейные да вязальные машины, разве чтобы шить да вязать обязательно городс