И вот я в большом пятиэтажном здании. Комендант определяет меня в однокомнатную благоустроенную квартиру. Кухня, ванная с горячей и холодной водой, паровое отопление, в холле телевизор. Могли ли первые строители Колымской ГЭС мечтать о таком?!
Я лег на широкую деревянную кровать, попытался было уснуть, решив отложить все визиты до утра, но сон почему-то не шел. Поворочался еще немного на кровати и, когда начало темнеть, вышел из общежития.
После многочасовой тряски в автобусе, когда уже не знаешь куда и ноги деть, особенно приятно пройтись пешком. Загребая ногами дорожную пыль, я побрел к Колыме. Хотелось как можно скорее увидеть гигантский муравейник котлована, почувствовать лихорадочный ритм огромной по своим масштабам стройки. Но у самой реки невольно свернул направо и пошел к приткнувшимся на берегу избушкам геологов, с которыми меня связывала давняя, крепкая дружба.
…Мы сидели за широким, обильно заставленным местными закусками столом и вспоминали наших товарищей, которые ходили в это время новыми маршрутами.
— О перекрытии будешь писать? — неожиданно спросил меня кто-то.
Я кивнул утвердительно.
— Брось, старик. Об этом сейчас все газеты напишут. А ты попробуй-ка написать о тех первых, кто пришел на Большие Колымские пороги и многих из которых теперь нет с нами.
Из летописи Колымской ГЭС
1965 год. Из дневника руководителя работ на разведочной штольне М. А. Ефимова.
«1 декабря. Температура упала до шестидесяти ниже нуля. Завтра… Нет, не завтра, а, пожалуй, дней через десяток над порогами собирается проехать на своем бульдозере Мулланур Газизуллин, этот упрямый, не согласный ни с какими доводами парень. Сердцем его понимаю, а умом — нет. Никуда он не поедет, опасно, так ему и сказал… Хотя дорога через пороги необходима нам как воздух. Вертолеты не летают, и буровые работы могут остановиться: нужно новое оборудование, нужна еще одна компрессорная установка…»
Мулланур сбавил обороты, бульдозер мягко заурчал, остановился. Распахнув дверцу и поеживаясь от ворвавшегося под полушубок холода, он посмотрел на неровный тракторный след. Словно глубокая широкая борозда тянулась по замерзшей, укрытой снежным покровом реке, и по этой борозде шли первые две машины. Газизуллин взглянул на берег: на крутолобом откосе, окруженный толпой бурильщиков, машины поджидал бульдозер Мамонтова. Вот одна из них остановилась, в полсотне метров от нее — вторая машина. Из кабины выскочил шофер, зачалил передок на два троса, которые тянулись по склону к бульдозеру, махнул Мамонтову рукой. Мулланур увидел, как мягко тронулась с места стальная махина, тросы натянулись, натужно застонал мотор…
Задрав передок, «Татра» ткнулась в заснеженный склон, завывая, медленно поползла вверх. Пять метров… десять… Есть!
Мулланур почувствовал, как радостно екнуло сердце, захлопнув за собой дверцу, нырнул в остуженную морозом кабину. Счастливо засмеялся и, круто развернув бульдозер, нацелился на заснеженный склон правого берега. Еще каких-то полкилометра, и все — зимник над порогами проложен. А пока что придется поработать Мамонтову, затаскивая по времянке машины на правый берег. Но и это уже победа — буровые будут работать!
Вот уже четвертый день, расчищая первопуток, Мулланур Газизуллин пробует на себе крепость ледяного покрова. И за все это время только один раз, над третьим по счету порогом, он едва не повернул бульдозер назад. Тогда, в какую-то долю секунды, он почувствовал, как начинает оседать лед, увидел, как из лунок взметнулись над рекой фонтаны воды, и уже вечером вспомнил, как что-то оборвалось внутри, и скорее подсознательно, чем разумом, он бросил машину вперед. Бульдозер взревел и, оставляя за собой расползающиеся трещины колющегося льда, выскочил из опасной зоны. Мулланур рукавицей обтер выступившую на лбу испарину, сбросил, газ. И, только проехав еще несколько метров, обернулся назад: выпиравшая из-подо льда тяжелая студеная вода широким темным блюдцем разливалась по вогнутой чаше реки, тут же схватываясь на морозе тонкой корочкой…
С берега, размахивая руками и показывая на сизый дымок, который стелился над палаткой бурильщиков, что-то кричал дед Никишка: видно, звал обедать. Мулланур помахал ему из кабины — подожди, мол, дай закончить — и, подцепив отвалом огромный снежный нанос, начал сдвигать его в сторону, оголяя белесый ледяной слой. И вдруг бульдозер качнуло, Газизуллин инстинктивно рванул на себя рычаг муфты левого поворота, до отказа выжал тормозную педаль…
Заглушая собой все звуки, раздался треск ломающегося льда, машина судорожно дернулась, качнулся правый берег, на какое-то мгновение перед глазами вырос снежный нанос, потом рваная кромка будто ножом срезанного льда, и прозрачная вода начала медленно подниматься по ветровому стеклу. Едва успев сообразить, что мощное течение реки могло снести бульдозер в сторону от провала, Мулланур метнулся к правой дверце, попытался открыть ее.
Подпираемая снаружи мощным напором воды, дверца не поддалась.
Лихорадочно забилось сердце, начал застилать глаза пот. А вода уже тонкими струйками била из-под днища бульдозера, заливая тесную кабинку. Мулланур с ногами забрался на сиденье, всей своей массой налег на дверцу. Уступив силе, она поддалась немного, в образовавшуюся щель ударила струя обжигающей воды, залив ему лицо, руки. Мулланур в бессилии опустился на потертые, замасленные подушки. «Неужели конец?» — жаркой волной ударил в голову страх.
Надо было что-то делать. Но что?
Газизуллин заставил себя успокоиться, собраться с мыслями. Невольно вспомнился тот разговор с Ефимовым.
Ефимов сидел за столом, на котором была разложена карта-километровка, и, подперев голову руками, изучал разрисованный синим и красным карандашами участок реки, на котором велись изыскательские работы. Спросил не поворачиваясь:
— Кого еще принесло?
— Я это. — Газизуллин еще раз у порога обстучал валенки, подошел к столу. — Поговорить надо, Михаил Алексеевич.
— Ну?
— Я только что с правого берега. Еще одна буровая встала. Надо прокладывать зимник.
Ефимов поднял голову, внимательно посмотрел на бульдозериста, сказал простуженным басом:
— Нет.
— Почему?
— Хочу, чтобы ты дожил до старости. — Он замолчал, потом добавил, как отрезал — Лед не выдержит.
— Ну что ж… — Мулланур нахлобучил шапку на голову и уже от двери сказал — Я буду выносить этот вопрос на партсобрание. А ждать еще — значит завалить все работы на правом берегу.
Когда Газизуллин ушел, Ефимов отложил карту в сторону, надолго задумался, потом поднялся из-за стола, натянул на себя колючий свитер, поплотнее запахнул полушубок и вышел из бревенчака. Пронизывающий ветер заставил поднять широкий воротник, спрятать руки в карманы.
Высоко в сопках, прокатившись звонким эхом, рванул гулкий взрыв: это били разведочные шурфы, врезаясь аммонитом в неподатливый гранит. Кажется, годы прошли с того дня, когда вертолеты забросили на этот берег Колымы изыскательскую экспедицию Ефимова, которой поручено было пробить разведочную штольню. Всего лишь несколько месяцев назад, а кажется, годы прошли. Буквально все приходилось начинать с нуля: «брать под крышу» наспех собранные бревенчаки, вести разведку порогов, проверять на прочность гранит, зачастую принимать на себя непосильную ответственность. Вот и сейчас надо было на что-то решаться: Мулланур требовал, чтобы ему разрешили бульдозером пройти над порогами по ледовой дороге на правый берег, где велись бурильные и горные работы. Дорога нужна была пуще хлеба насущного, но Ефимов не мог, не имел права разрешить парню этот пробный рейс. Разведочные лунки, которые рыхлыми оспинками темнели на белоснежном насте реки, ясно показывали, что лед еще не окреп и надо подождать дней пятнадцать, чтобы на него без риска могла сползти многотонная махина бульдозера. Давал себя знать пуржистый ноябрь: лед лег неровный, с промоинами, под которыми перекатывались говорливые пороги. А зимник был необходим: бурильные работы велись по граниту, температура которого даже летом не поднималась выше шести градусов мороза. И если в более теплую погоду бурильщики обходились подогретой соленой водой, то теперь, при -60°, необходимы были компрессоры: нагнетая холодный воздух в скважину, они выдували шлам — разрушенный коронкой материал, и керн получался чистым, без примесей.
Вода поднялась уже на полметра и начала медленно заливать потертые подушки сиденья. На ровной глади плавали жирные маслянистые пятна, чернел мазут. В какое-то мгновение Мулланур пожалел, что вызвался идти над порогами. Конечно, там, на берегу, сейчас волнуются, пытаются спасти его, но как? Провал, небось, такой, что в него хороший домина уместится. «Идиот», — обругал он себя и в глухом отчаянии навалился плечом на дверцу. Неожиданно она поддалась, но лавина свинцовой от холода воды ринулась в кабину, захлопнула дверцу.
Ошалевший от обжигающего холода, он вынырнул из воды, хватанул раскрытым ртом воздух. Теперь уже вода залила более половины кабины. Мулланур залез на сиденье, отдышался. В голову пришла спасительная мысль: когда вода заполнит всю кабину, то можно будет без труда открыть правую дверцу. Главное сейчас — ждать. «Ждать! Ждать!! — твердил он себе. — Надо успокоиться. Обязательно успокоиться. Неужели же они не рассчитали чего-то? Да нет же… Нет! И ребята из бригады были правы».
…Газизуллин на третьей скорости подкатил к костру, сбросил газ и, оставив бульдозер работать на малых оборотах, вылез из кабины.
— Привет, орлы!
«Орлы» — молодежная бригада бульдозеристов — пододвинулись, освобождая место бригадиру. Витька Мамонтов, остроносый, усыпанный веснушками паренек в донельзя замасленной солдатской шапке, снял с костра почерневший от копоти котелок с чаем, плеснул в свободную алюминиевую кружку, пододвинул ее Муллануру.
— Согрейся-ка.
Газизуллин присел к огню, подставив пышущему жаром костру лицо, руки. Отогреваясь, посидел так несколько минут, потом взял кружку, отхлебнул глоток обжигающего чая. Мулла-нур глотнул еще раз, аккуратно поставил кружку на рукавицу — чтоб не остывала, восхищенно покрутил головой.